#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это все интересно, конечно, – сказала Юля, немного устав от его длинной речи, – аналогия очень красочная. Но где доказательство, что мы не изменились с крестьянских времен? Где доказательство, что мы именно побежим на вакцинацию, лишь только начнут наказывать за отказ от нее? Так ли сильно мы отличаемся от европейцев? Ты говоришь, рабская психология крестьян. Так ведь мы уже давно и не царские крестьяне; разве в советское время наши родители и деды не верили в свободу, равенство, братство? Разве не в нашей стране женщины первыми получили равные права, первыми стали возглавлять министерства? Когда на Западе женщины только боролись за равные права на образование и работу, у нас была Фурцева, министр культуры СССР.
– Так забавно слышать от Юли слова в защиту нашей страны, – сказала едко Алина, – когда ты уже резидент Германии.
– Я просто хочу рассуждать беспристрастно, – ответила Юля.
– А мне забавно слышать от тебя слова о том, – заметил Костя, – что мы никак не отличаемся от европейцев. Неужели ты будешь отрицать различие менталитета? И скажешь, что ты не почувствовала себя совершенно в другом мире, когда переехала в Германию?
– Нет, конечно, я этого не скажу, – засмеялась Юля, зажатая со всех сторон. Ей резко захотелось сменить тему. Казалось, Алина и Костя стали мыслить практически одинаково, они словно слились друг с другом, как это было, наверное, до их кризиса, когда они купались в лучах обожания друг друга. Это единение было столь чудным и столь образцовым, что Юля растерялась. Стало быть, заключила она про себя, с ними она всегда будет в меньшинстве. Так лучше не спорить и вовсе. – Мы и немцы сильно отличаемся. Но не настолько, чтобы думать, что мы не можем ужиться вместе. Так и мы здесь на Тенерифе живем и, несмотря на все отличия, все-таки уживаемся.
– Говорят, канарская полиция жестоко избивает людей, которых задерживает за нарушения, – сказала вдруг Алина. – Я видела в местном сообществе в социальной сети такое видео.
– Ерунда это, – резко перебил ее Костя. – Не поверю. Ты не знаешь всей ситуации.
– Но они правда ведут себя совершенно нагло, – сказала Юля. – Вот недавно меня остановили, когда я ехала в магазин за продуктами. Так полицейский сделал мне выговор за то, что я не говорю по-испански. Представляете? При этом даже документы не посмотрел. Просто хотел показать свою власть, поучить жизни.
– Ужасно!
Так они говорили и говорили, а Костя наполнял бокалы. Их чистый звон над столом наполнял души праздником, как будто не было несвободы, не было угрозы, не было рисков, и казалось, что вот-вот – и настанет чудный момент возврата в прошлое, когда границы откроют, разрешат перемещаться по острову, откроют бассейны, пляжи, горы, леса.
– Вот увидите, скоро начнут выход из карантина, – заявил Костя. – Полиция уже не так часто ездит по улицам. У меня мысль… Давайте прогуляемся вдоль дикого берега, пройдемся по скалам. Там точно не встретим никого, никаких полицейских.
– Правда? – Алина, не поверив мужу, с детским озорством заглянула ему в лицо, одновременно положив свою руку ему на колено. – Ты не шутишь?
– Нет конечно. Пойдемте! Детей с собой возьмем. Пусть подышат наконец ночным канарским воздухом, пусть увидят звезды над голыми скалами, услышат дикие волны, бьющиеся о камни.
– Вы уверены? – спросила нерешительно Юля.
Поступок этот был по-детски безрассудным, особенно после всех разговоров про строгий режим, и она, привыкшая к немецкой чопорности, не могла так быстро переключиться. Алине же и Косте казалось, что начавшийся бунт требовал продолжения, нужно было нестись дальше, крушить преграды, доказывая прежде всего самим себе, что они еще не совсем податливые и не совсем покорные, что у них еще телефон не врос в руку и они способны на первобытную жажду свободы, когда все, что есть при тебе, твое тело и твоя личность – это и есть ты. Ты – не паспорт, не банковская карта и не твой телефон со встроенным прослушиванием. Они оба вскочили и стали выходить из-за стола, веселые, радостные, раскрасневшиеся, словно ведомые голосом свободы, который манил их из-за океана и влек за собой, вперед, к опасности.
Катя, Марьяна и Федя уже неслись к ним, счастливые. Они услышали их разговор и восприняли все так несерьезно, как могут только дети, не понимающие смысла нахождения в другой стране, где на все установлены высокие штрафы – каждый шаг, каждый вдох за деньги. Катя умоляюще смотрела на мать, заранее зная, что только от нее одной могут исходить препятствия к авантюре – она одна, когда все сойдут с ума, будет пытаться быть по-немецки благоразумной.
– О боги! Я не верю, что я это делаю! – воскликнула с каким-то ликованием Юля, уступая дочери и друзьям. Она встала из-за стола. Всеобщее пьяное буйство передалось и ей.
Ночной прохладный ветер и будил, и освежал, и тревожил переживания в груди. Как это было смешно – чувствовать себя преступниками оттого лишь, что ступаешь по сырой земле. Они быстро спустились к опечатанному пляжу, а затем поднялись дальше, туда, где были голые скалы и кончался благоустроенный путь. Там был голый грунт, острые камни, выступающие утесы, огромные банановые плантации. Там же были и обрывы, с которых невозможно было сорваться и выжить – пропасть заканчивалась острыми камнями и рифами, раскиданными по пенистой кромке океана. Шум буйных волн глотал все звуки, и они разговаривали свободно,
