#на_краю_Атлантики - Ирина Александровна Лазарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скучаешь по Йохану? – спросила Алина, когда они наконец пошли вдвоем, а Костя шел чуть поодаль с детьми.
– Безумно, – ответила Юля.
– Так может, вернетесь к нему на вывозном рейсе? Мы бы вернулись уже давно, да не хочется – ехали сюда на отдых, а не на вот это вот все. Будем ждать, когда откроют пляжи.
– Не могу, – сказала Юля, она качала головой, но во мраке ночи жест этот был неразличим, – сейчас здесь безопаснее.
– Не рискуешь ли? Отношениями, я имею в виду.
– Как понять, рискую или нет? Мне кажется, что нет… Видишь ли, Йохан мне всем подходит, он мой идеал, совершенный муж, но он ученый… и не приемлет другой точки зрения, кроме как навязанной официальной медициной. А я устала от этой бесполезной борьбы. Официальная медицина почти не может нам помочь. Нет никаких перспектив. Если только не случится прорыв. И вот я ищу какие-то новые методы, целителей, а он и слушать ничего не хочет. Бывает, что мы сильно спорим из-за этого. Какой же он все-таки упертый!
– Как это все сложно у вас, – сказала Алина глухо. Юля почувствовала, что та как раз не верит в целителей. Ах, да было ли что-то, во что подруга верила?
– А ты сама? Ты счастлива? – спросила Юля, вспомнив вдруг, что есть не только она и ее проблемы и что каждый человек несет в себе бремя своих забот и своих страстей. Чем больше погружаешься в свое несчастье, тем больше забываешь о том, что огромная пропасть зияет не только в тебе самом, но и в людях вокруг. Это всегда очень странно осознавать, очень странно вообразить многомерность мира, вмещающего в себя столько миров – в каждом человеке. Все это она в какой-то миг подумала теперь.
– Я-то? Счастлива, куда я денусь, – усмехнулась Алина. – Костя изо всех сил пытается загладить свою ошибку, стал намного смирнее. Но я…
– Не можешь простить его?
– Нет, хуже… – сказала Алина. – Я в последнее время часто ловлю себя на мысли, что не знаю, в чем смысл всего. В чем смысл меня самой прежде всего. Вот Женя верит в Бога, Марина несет крест воспитания тяжелых детей, чужих детей. У тебя своя ноша, свой путь. А я за последние два года сильно изменилась. Я перестала ощущать вкус прежних радостей. Я одеваюсь по-прежнему красиво, слежу за собой, но не испытываю счастья, когда смотрю в зеркало. Не испытываю бешеной радости, когда смотрю на детей, когда слышу признания мужа. Кто-то словно украл у меня радость. Я не понимаю себя. Мне нужна какая-то цель. И это должна быть не просто работа – у меня нет нужды ни в деньгах, ни в почестях. Я вдруг поняла, что жизнь конечна и что от старости не убежать, как ни беги, и от этого хлынула на меня такая пустота…
Внезапно в этот самый момент они услышали громкую испанскую речь, увидели свет фонаря, ослепившего на миг глаза. Кто-то зашуршал в колючем кустарнике и вдруг выскочил перед ними. Это были двое мужчин. Пораженные, женщины вскрикнули и отпрянули назад. Тут же подоспел Костя с детьми. Но мужчины и не думали нападать на них, они лишь протянули им свои значки, посветив на них фонариками. Ларчик просто открывался. Это были полицейские в засаде.
Костя, Юля и Алина нервно переглянулись. Юля получит штраф в 1200 евро, а Костя – в 2400. Они смогут получить скидку в 50 %, если погасят штрафы в течение двух недель. Но все равно это были внушительные суммы. Тут они заметили, что чуть поодаль от полицейских стоял молодой мужчина – канарец, который, как и они, решил прогуляться вдоль берега. Он нервно переступал с ноги на ногу. Как и многие молодые мужчины на острове, он был очень спортивным, широким в плечах, с узким тазом – воплощение мужской необузданной силы. Одет он был в обтягивающее трико и футболку слишком маленького размера. Местные мужчины, казалось, любили выставлять свою мощную красоту напоказ. Смоляные волосы его были высоко уложены, а маленькие, раздраженные и одновременно расстроенные глазки терялись на сильном скуластом лице.
Полицейские стали что-то говорить Косте на испанском, но тот упорно мотал головой. Он отвечал им на ломаном английском, но они не понимали его, потому что попросту не знали иностранных языков. Полицейские требовали от него паспорта, тут же показывая пальцем на детей и на Юлю с Алиной. Юля попыталась объяснить им, что у них нет с собой документов, но они не понимали и ее.
В этот самый момент, воспользовавшись неразберихой, задержанный канарец сорвался с места и помчался к краю скалы. Юля вскрикнула, Алина ахнула. Катя и Марьяна, ничего не поняв, прильнули к матерям. В темноте было видно, как сверкали белые кеды. Казалось, он двигался невыносимо медленно, но это было лишь обманчивое ощущение мгновения – от напряжения для всех стоявших на высокой скале людей время остановилось. Полицейские, замешкавшись лишь на несколько секунд, тоже сорвались с места и ринулись за ним. Но они не могли поспеть за беглецом. Ничего нельзя было поправить, ничего нельзя было предотвратить. Дерзость обратилась намерением, а намерение обратилось делом, а последнее совершалось у них на глазах.
– Как глупо! Куда там бежать? Только пропасть, – промолвил Костя, еще не осознав ужас происходящего.
И в этот миг они увидели, как фигура канарца размылась на темном небосклоне и исчезла, а затем раздался тяжелый всплеск воды, который не смог поглотить даже шум волнующегося океана. Юля снова вскрикнула. Алина зажала рот руками.
– Мама, он выживет? – спросила жалобно Марьяна.
– Ты что, Марьяш?! – ахнул Федя. – Там такая высота…
На несколько минут в воздухе развеялась тишина, прерываемая лишь гулом океана и завываниями ветра.
– Вот она, жизнь, – сказал наконец Костя. – Человек восстал и выбрал смерть, лишь бы не быть несвободным, не отчитываться перед людьми, возомнившими себя выше и лучше других… лишь бы не платить им дань за то, чтоб дышать свежим воздухом родной земли. Кто они такие, чтоб запрещать ему это делать? Если задуматься, те же феодалы. Земля общая, человеческая, но вот кто-то присвоил ее себе и берет дань за право ступать по ней.
– Неужели жизнь стоит меньше, чем эти несчастные 600 евро? Да даже не 600, а 300, если сразу оплатить со скидкой! – прервала его высокие рассуждения Алина. В голосе ее слышалась какая-то всечеловеческая безысходность, распространявшаяся не только на ее жизнь и судьбу, но и на
