Сатанинская трилогия - Шарль Фердинанд Рамю
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но напрасно Мари озиралась, она никого не видела. Был только голос, и голос говорил:
— Мари! Мари, ты идешь? Ты здесь очень нужна!..
Голос звучал со стороны деревни. Вот куда нужно идти, думала она, по-прежнему никого не видя. Перед ней был лишь пологий луг, на котором, потряхивая белой бородкой, коза пощипывала свежую травку, а над лугом простиралось небо, похожее на высокий потолок, выкрашенный голубой краской.
Она подумала, не ослышалась ли, но нет, голос прозвучал снова.
Сила ее заключалась в том, что она ни секунды не колебалась. Ее звал отец, значит она должна слушаться, Она сразу же придумала, что завтра отправится в путь спозаранку, и решила ничего не говорить матери. Она пойдет пасти козу дальше, чем обычно, под предлогом, что вблизи дома трава уже съедена, она возьмет обед, как иногда делала, затем, воткнув в землю колышек, привяжет козу, оставив подлиннее веревку, чтобы у козы была еда на весь день. «Днем мы вернемся, — думала она, — еще до того, как мама начнет волноваться. К тому же, все позабудется, когда я приведу папу!»
Голос позвал снова, ей надо было только пойти за ним. Дорога долгая, поднимается, спускается, снова идет вверх и даже не всегда заметна, но она знала ее наизусть. Она прошла сквозь лесной заслон, за ним был другой, меж ними простиралось поросшее травой обширное пространство, которое она тоже пересекла. Там, где дороги нельзя было распознать, она взором искала ее продолжение, в конце концов находя ее, серую, словно нитка, которой прошита простынь. К тому же, как только она останавливалась, голос слышался вновь.
Так и стали, наконец, проявляться знаки. Знаки — их показывалось все больше, выглядели они все страшнее — она едва замечала. Впереди появились повалившиеся поперек дороги огромные еловые стволы, — она даже не замедлила шага, она была маленькой и легко пролезала снизу. Понемногу менялся свет, менялся воздух, он был чего-то лишен, не слышалось никаких звуков (раньше витали в нем птичьи песни, шум колоколов, звон бубенчиков, теперь же — ни песен, ни колоколов, ни бубенчиков), но она не замедлила шага.
Она добралась до вершины последнего склона, откуда открывался вид на лежавшую внизу деревню, пахнуло гнилью, как если б она стояла у разверстой могилы, и это был не только запах, но и вид могилы: скелеты обрушившихся стен, развороченной земли и осыпавшихся склонов средь перевернутых глыб, а еще — тишина и серый свет такого оттенка, который покрывает лоб мертвеца, — и все же ничто из этого не имело значения, поскольку ее позвали, и она продолжала дорогу.
До сих пор ей не попалось ни одного живого существа, только когда она шла мимо жилища мельника с обвалившимися стенами и огромным, упавшим и замшелым колесом, спросили:
— Куда ты?!
Открылось окно, показалась голова, это была мельничиха. Она так изменилась, что Мари ее не узнала. Мельничиха продолжала:
— Не ходи дальше, погибнешь!
А та:
— Вы его видели?
— Кого?
— Моего отца.
И поскольку его никто не видел, она продолжала идти.
Она была уже всего в нескольких шагах от деревенских домов, и снова распахивались окна:
— Остановись! Не ходи дальше!.. Ты же ничего не знаешь!..
Но она не слушала, ей чудилось, она увидела отца, выглядывавшего из-за стены, как если б он дожидался ее, не осмеливаясь показаться на глаза, и она думала:
— Конечно же, я отыщу его дома.
А поскольку, чтобы дойти до дома, ей надо было пересечь площадь, к площади она и направилась, несмотря на то, что ей продолжали кричать, а некоторые жители даже отважились выйти из дома. Но только ли они хотели ее удержать или же видели будто исходивший от нее свет, и вот уже свыше до них доносилось свежее дуновение?
*
Люди на площади просыпались.
Один за другим, с трудом поднимаясь на локтях, они зевали, потом снова откидывались назад.
Они спали на площади, в домах было слишком жарко, и как попало лежали под большой старой липой без листьев. Там, где сон их заставал, они и валились на землю. Где сегодняшнее наслаждение исчезало, находило их наслаждение дня следующего.
Еще одно утро, такой же день, как остальные. Под большой оголенной липой, — выглядевшей так, будто ее вырезали из черного камня, ствол и толстые ветви обтачивали стамеской, тонкие малые ветви повыше тщательно обрабатывали до самых кончиков, — настало еще одно утро, ах! Все дни похожи. И помимо воли они отыскивали друг друга. Некоторые, словно животные, лежали на соломе, другие спали прямо на земле. Их было человек сто пятьдесят, даже больше: мужчины, женщины, дети, стар и млад — Крибле, Кленш, толстушка Люси, отец, мать и пятеро их детей, Тридцать-Сорок, Лавр, Жантизон, невдалеке был и Лот, хотя к остальным он не присоединялся. Догорали свечи на столах, где стояли бутылки с вином, много бутылок попадало. На покрашенных коричневым досках блестели лужицы, звук стекающих капель походил на звук тикающих часов; еще, когда свечи догорали и гасли, слышалось тихое потрескивание. А они остались, где пришлось, повсюду, будто убитые на поле боя. Однако все чаще вытягивались руки, распрямлялись ноги, тела поворачивались, зевали, вздыхали; еще не проснувшись, они стремились к удовольствиям, как иные стремятся к работе.
Ну, где твой аккордеон, папаша Крё? Сыграй что-нибудь. Мы вновь начнем смеяться, как другие начинают работать. Отведи в сторону ничего не видящие глаза, склонись набок, коснувшись меха, и пусть пальцы побегут по клавишам. Подожди лишь, когда мы проснемся.
Проснулись они, в самом деле, только наполовину, когда Мари подошла ближе, никто вначале ее не заметил. Они вполне могли увидеть ее, если б были на то способны. Им даже не надо было видеть, если б они могли хотя бы слышать. Повсюду распахивались окна, по-прежнему раздавались крики: «Не ходи! Не ходи!» Деревня воскресала. Долгое время над ней висела тяжкая тишина, будто каменная плита, и теперь камень подняли.
Но Мари надо было подойти еще ближе, тогда увидел ее Жантизон. Жантизон увидел ее первым. Он оперся на локти. Лавр лежал рядом. Жантизон толкнул Лавра плечом. Вначале они ее не узнали. Жантизон лишь сказал:
— Еще одна!
Но поскольку она была уже совсем близко:
— Не может быть! Мари! Дочка того самого, ты ведь знаешь. Ее давно уж никто не видел. Да и его тоже… Какая красивая!
Вот как все началось. Лавр и Жантизон обменялись взглядами и
