Коптский крест. Дилогия - Борис Батыршин

– Ага, – подтвердил Ваня. – еще как уехала. В Америку.-

– Как – в Америку? – поразился Николка. –Так вы с Олег Иванычем, и правда, оттуда? А я-то решил, что вы это так, нарочно придумали… –

– Да нет, мы-то москвичи. – снисходительно объяснил Иван. – Это она уехала в Америку, после развода с папой. Сейчас живет в Милуоки, у нее новый муж и две дочки – год и три . Я к ней езжу каждое лето –

– После развода? А как же… – продолжал недоумевать гимназист. Он, конечно, слыхал о разводах, но большая часть поддданных Российской империи вступали в брак по православному обычаю; так что разрешение на развод давалось лишь в самых крайних случаях. С реди знакомых Николкиной семьи не было никого, кто состоял бы в разводе.

– А что? Удивился Николкиному недоумению Ваня. – Дело обычное, подумаешь – характерами не сошлись. Ты мне лучше вот что скажи…. –

– Паныч, Ольга Георгиевна обедать зовут! – раздался за дверью голос Марьяны. – – Поскорей, щи стынут! –

– Ладно, потом договорим. – махнул рукой Ваня, и мальчики отправились в столовую, где за большим овальным столом собиралось к трапезе все семейство Овчинниковых.

Обед, протекавший, как и положено, под непринужденную, светскую беседу (Василий Петрович расспрашивал Ваню об отце и о том, "гости из Америки" находят Московскую жизнь), был прерван самым бесцеремонным образом. Не успела Марьяна подать горячее, как в дверь постучали – и в прихожую вторглись два незваных гостя: хорошо знакомый Овчинниковым квартальный надзиратель в белой летней форме и при сабле, а с ним – казенного облика господин, держащий под мыщкой казенного же вида тощий портфель.

Николка отлично знал пришельца – это был надзираетель их гимназии, Кондратий Елистратович Важин, по прозвижу "Пруссак". Внешность этого почтенного наставника юношества, и правда, наводила на мысль о чем-то сугубо германском – остые, закрученные вверх, жестяные усы и непроницаемо-казенное, высокомерное выражение лица заставляли вспомнить о Бисмарке и прусском ордрунге. Но прозвище надзиратель получил не только за характерную внешность. Он обладал удивительной спсообностью появляться неизвестно откуда, и в самые неподходящие с точки зрения его подопечных моменты – например, сразу после того, как брошенный преступной рукой ранец с звоном выносил стекло. Или же когда группа злоумышленников, озираясь по сторонам, кралась к выходу из гимназии, дабы неправедно прогулять очередной урок. Гимназисты младших классов до дрожи боялись Пруссака; старшие относились к нему со сдержанной ненавистью и неприязненным уважением – как к достойному и опасному противнику. История противостояния надзирателя и старшекласснников насчитывала уже много лет и составляла целый пласт легенд 5-й казенной московской классической гимназии.

И в этот раз Пруссак подтвердил свою зловещую репутацию, появившись тогда, когда его ждали меньше всего; при виде на надзирателя, уши Николки похолодели, а сердце стремительно провалилось куда-то в желудок. Ваня же, державшийся за спиной товарища, наоборот, был встревожен, скорее, явлением городового – после вчерашнего инцидента в кафе Иван относился к гимназическим чинам без особого почтения.

– С нашим почтением, Василь Петрович, – доброжелательно прогудел квартальный. Овчинников, как домовладелдец и человек, безусловно, благонадежный, хотя и "тилигент", пользовался у полицейских чинов самой лучшей репутацией.

– Так что вот, из гимназии, насчет вашего племянника пожаловали. – и квартальный кивнул на своего спутника. –

– Точно так, господин Овчинников. – сухо произнес Пруссак. – Простите, что вынужден потревожить вас в столь неурочный час… –и надзиратель покосился на застывшую в дверях столовой Марьяну, с блюдом, на котором исходило ароматами жаркое с тушеной картошкой.

– Прошу извинить за то, что пришлось оторвать вас и ваше семейство от трапезы, но дело, ради которого мы явились, не терпит ни малейшего отлагательства. –

– Что ж, господа, проходите, прошу вас – Василий Петрович посторонился, пропуская незваных гостей в столовую. Пруссак, кивнув хозяйке дома, прошел мимо замершей со своим блюдом Марьяны; Николку с Ваней он демонстративно проигнорировал. Квартальный, потоптавшись в прихожей, проследовал за надзирателем. В столовой сразу сделалось тесно; ароматы супа и жаркого оказались заглушены ядрёным запахом дегтя, исходящего от сапог квартального. Тетя Оля, не меньше Марьяны перепуганная вторжением официальных чинов, зашутшала юбками, вытуривая из комнаты малоленнюю Настю и изнемогающую от любопытства Марину.

Сам Василий Петрович, пропустив в гостиную визитеров, вошел вслед за ними :

– Что ж, господа, чем обязан? – голос Николкиного дяди звучал так же сухо-официально, как и речь Пруссака. Василий Петрович, безусловно, узнал надзирателя и догадывался, что неприятный визит связан с какими-то проделками племянника. А то, что гимназического служителя сопровождал еще и городовой, говорило о крайней серьезности проишествия.

– Около часа назад в переулке, возле нашей гимназии, – голос надзирателя был сух и бесцветен; он будто пересыпал из ладони в ладонь горсть шелестящих осенних листьев, – чином полиции были найдены трое учеников в весьма плачевном состоянии. Все трое заливались слезами и жаловались на сильнейшее жжение в глазах. –

– Да орали они, как оглашенные. – вставил квартальный. Я ажно решил что гимназёры с глузду сдвинулись. А один, так и вовсе, по земле катался, и вставать не хотел – кричал что ему глаза выжгли! –

– Это очень прискорбно, милостивые государи, – недоуменно заметил Василий Петрович. – Но я, право, не понимаю, при чем здесь… –

– Все трое пострадавших, – Пруссак продолжал, будто и не расслышал слов хозяина дома, – указали на вашего племянника, как на виновника сего проишествия. Так что я счел своим долгом явиться, дабы прояснить приизошедшеее в присутствии лица, уполномоченного на то законом. – И надзиратель кивнул на квартального, давая понять, что уступает бразды правления полиции.

– Вот что, малый, – квартальный поскреб подбородок кулаком. – ты лучше, того, повинись. Потому – нету такого закона, чтобы гимназистам в глаза кислотой плескать! Я понимаю, когда барышня малохольная своего полюбовника царской водкой, или там эссенцией уксусной обольет, – нам вот, как раз, господин околоточный бумагу зачитывали, о том, что таких случаев много. Так с нее, дуры, какой спрос? Баба-она баба и есть… прощения прошу, барыня, – поправился квартальный, только заметив стоящую в дверях тетю Олю.

– Я к тому, что у барышень этих один ветер в голове, и от них не пойми чего ждать. А молодому барину такими выходками баловаться не пристало. Что ж вы так опростоволосились-то? – сочувственно покачав головой, обратился квартальный к Николке. – Может те трое вас забижали, или что еще? Вы уж скажите, мы люди понимающие, все разберем, по справедливости. –

– Я настаиваю, чтобы ваш, господин Овчинников, племянник, дал объяснения по существу. – влез Пруссак. Он был явно недоволен примирительным тоном квартального. – А уж какую оценку давать этому проступку – будет решать гимназический совет. –

– Что все это значит, Никлолай? – дядя обернулся к Николке. Это был плохой знак – Василий Петрович называл мальчика "Николаем" лишь в минуты сильнейшего недовольства. – Ты и правда сделал то, о чем говорят эти господа? –

На Николку было жалко смотреть. Мальчик побелел, как бумага, губы его дрожали, глаза стремительно наливались слезами. Мальчик едва-едва сумел выдавить из себя несколько бессвязных звуков, как вдруг в дело вступил Иван.

– Да ерунда все это, Василь Петрович! – безапелляционно заявил гость из 21-го века. – Я сам видел – эти трое домотались… то есть, простите, напали на Нико?ла, а тот побежал от них по переулку. Я был в другом конце, как увидел – сразу к нему. Ну, те трое, как меня углядели – живо сделали ноги… то есть, убежали. А мы с Николкой пошли домой – вот и все! –

– Так и было, Николай? – строго спросил Василий Петрович. Мальчик нашел в себе силы только на то, чтобы, судорожно всхлипнув, кивнуть.

– Вот видите, как эти трое его напугали? Он, пока сюда шел, вообще ни слова не мог выговорить, только икал, да слезы утирал. – напирал Ваня. – Нашли, понимаешь, слабого – втроем на одного!

– А как же тогда кислота? – недоуменно спросил квартальный. – Ее-то они не выдумали? –

– Вот что, миилостивые господа, – неожиданно вступила в разговор Николкина тетка, – а что, лица мальчиков сильно обожены? Глаза пострадали? Он видят? –

– Да все с ними хорошо, барыня, – поморщился квартальный. Что им сделается, обормотам? Глаза только красные, как у кроликов, да морды… то есть лица в грязи перемазаны, и всех делов. А чтобы ожоги – так нет ничего, господь милостив… –

– Прово же, это какая-то erreur. Может быть, дело вовсе не в кислоте?– спросила тетя. – Если кожа на лицах не обожжена – значит, никакой кислоты не было. Возможно, мальчики просто шалили – запорошили друг другу глаза? А потом, когда подошел городовой – с испуга стали наговаривать на Николя?? –