Снежный шар - Пак Соён
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Похоже, режиссер Ча Соль ее уже обо всем предупредила.
– Ты как, голодная?
– Не очень, госпожа Ча угостила меня завтраком.
– Тогда иди скорей умывайся и приходи, бабуля печет твои любимые брауни.
Брауни? Я даже не притронулась к брауни, которые прислала мне Юджин и которые режиссер Ча поставила передо мной во время завтрака. Я и взглянуть-то на них не осмелилась, думая, что и пирожные могут напомнить ей о Чобам. Не знаю, подозревала ли Ча Соль, что творится у меня в душе, но, когда я сказала, что у меня нет аппетита, она с довольным видом отправила подарок Юджин в мусорное ведро.
– Брауни! Как здорово! – Я улыбаюсь как можно шире, зная, что в перилах лестницы, ведущей на второй этаж, установлены скрытые камеры.
В Сноуболе камеры спрятаны повсюду: в термометрах, настенных часах, ручках машин. На пустынном побережье специально высадили пальмы и поставили скамейки, чтобы было куда их спрятать.
– Сейчас умоюсь и приду.
Поднимаясь по лестнице, я слышу, как Ко Мэрён кричит Ко Санхи:
– Санхи, там наша девочка вернулась!
Войдя ко мне в ванную на втором этаже, Ко Санхи молча стоит, уставившись на камеру.
Ванные комнаты в Сноуболе довольно своеобразны. Напротив туалета и душевой кабины установлены непрозрачные перегородки. Когда человек сидит на унитазе или стоит под душем, перегородка закрывает его по шею, а голова остается на виду. Сделано так для того, чтобы актер не мог спрятаться ото всех в трудные минуты жизни и поплакать не на публику – это не понравилось бы ни режиссерам, ни зрителям. Даже если опуститься на пол душевой кабины, камера запечатлит любой звук по ту сторону перегородки – будь то громкие рыдания или тихие всхлипы. Таким образом, ни один эмоциональный момент в жизни актеров не укроется от внимания зрителей.
– Директор Ча Соль сказала, можно не беспокоиться, она сама смонтирует кадры из ванной.
Ко Санхи игнорирует мои слова, и я вижу, что она по-прежнему напряжена.
– Впредь сама будешь снимать макияж с лица.
Холодным, отстраненным тоном она объясняет мне, как пользоваться маслом для снятия макияжа, и я делаю все, как она говорит.
– Я вернусь через десять минут, будь готова к этому времени, – произносит она и, удостоверившись, что я полностью смыла с лица косметику, выходит, закрыв за собой дверь.
Я успеваю принять душ и накинуть халат задолго до того, как Ко Санхи возвращается с тем же каменным выражением лица.
– Почему у тебя лицо блестит?
– Просто я намазалась мазью, которую дала мне режиссер Ча.
Ко Санхи снова не удостаивает меня ответом. Вместо этого она кладет на столешницу косметичку, в ее движениях читается раздражение. Я понимаю, что снова забыла о своей роли и продолжаю обращаться к ней на «вы». Хорошо, что Ко Санхи, похоже, и не желает, чтобы я расслаблялась в ее присутствии.
Ко Санхи зачерпывает средним пальцем субстанцию, с виду похожую на сливки, и, перед тем как дотронуться до меня, глубоко вздыхает.
– Может, лучше я сама это сделаю?
В ответ на мое предложение она морщится. Я встаю с места и, видя на ее лице недоумение, решаю пояснить:
– Я подумала, вам неприятно.
– Что?
Ее голос звучит так резко, будто ощетинился сотней острых шипов. Я начинаю жалеть о своих словах, но оставаться безучастной я тоже не могла.
– Мне просто кажется, что вам неприятно даже смотреть на меня…
Фиолетовая баночка с кремом выскальзывает из рук Ко Санхи, и по плитке растекается большое молочное пятно.
Дрожащими руками Ко Санхи закрывает уши и опускается на пол.
– Вы в порядке? – лепечу я, протягивая ей руку.
– Отойди! Не трогай!
– Что?
– Меня от тебя воротит!
– И… извините.
Я отдергиваю руку. Неужели неловкое слово способно так ранить! Тем не менее мне стоит отнестись к Ко Санхи с пониманием.
Она сидит, сжавшись от терзающей ее боли. А я не знаю, как поступить, и лишь отстраненно смотрю на нее сверху вниз. Хочу вытереть с пола крем, но боюсь, что стоит мне пошевелиться, – и Ко Санхи расплачется.
– Зачем, зачем… – бормочет она, ее дыхание прерывается. – Ты ведь умерла! Так зачем продолжаешь жить?
Ко Санхи поднимает на меня взгляд, в котором сквозит отчаяние.
В этот момент дверь резко открывается и в ванную входит Ко Мэрён. Она поочередно смотрит то на разлитый по полу крем, то на меня, и захлопывает дверь за собой. Еще мгновение – и она с силой трясет меня за плечо. Острые ногти впиваются в кожу.
– Ты что натворила? Ты что сделала с матерью? – пронзительно кричит Ко Мэрён.
Ко Санхи больше не в силах сдерживаться, она поднимает покрасневшее лицо, по щекам текут слезы.
– Мама, зачем ты меня родила? Ты дала мне жизнь и этим сделала несчастной!
Ее рыдания становятся все безутешней, и на лице Ко Мэрён появляется тень беспокойства.
– Санхи, внизу Ко Рим, зачем же так плакать? – произносит она, порывисто обнимая дочь.
У меня ноет плечо. Но еще больнее от того, что происходит сейчас перед моими глазами.
– Разве можно так вести себя на глазах у собственного ребенка?
От этих слов Ко Мэрён Ко Санхи приходит в бешенство.
– Никакая она мне не дочь! У меня с самого начала с ней не было ничего общего!
Ко Мэрён быстро зажимает Ко Санхи рот и окидывает меня злобным взглядом:
– А ну иди к себе в комнату! Я тебя накрашу, так что закрой дверь и жди меня.
Я молча выхожу из ванной и направляюсь в комнату Хэри. Режиссер Ча Соль ведь увидит эту сцену? С первого этажа доносятся какие-то звуки, и я украдкой спускаюсь посмотреть, что там происходит. Ко Рим сидит, надев на голову гигантские наушники, и делает маникюр.
Комната Хэри напоминает мне Сноубол в апреле – такая же светлая и уютная. Стены выкрашены в салатовый цвет, и вся она залита ярким солнцем. Но даже в этой умиротворяющей обстановке мое сердце продолжает неистово колотиться.
Кажется, пока Ко Мэрён трясла меня за плечи, она успела вытрясти из меня душу. Я и представить не могла, что взрослый способен так отчаянно рыдать. Я видела, как моя мама украдкой всхлипывала, вспоминая день папиных похорон, но чтобы взрослый заливался слезами, словно ребенок, – такое я вижу впервые. Слова Ко Санхи никак не выходят у меня из головы:
Ты ведь умерла! Так зачем продолжаешь жить?
Никакая она мне не дочь! У меня с самого начала с ней не было ничего общего!
Неожиданно у меня проскакивает шальная мысль. Интересно, Ко Санхи так страдает из-за смерти Хэри или же дело именно во мне?
Мне доводилось видеть в сериалах, как актрисы страдают от послеродовой депрессии. И для меня не секрет, что в мире существуют матери, которые всей душой
