Белорусские поэты (XIX - начала XX века) - Максим Богданович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГДЕ ЧЕРТ НЕ СМОЖЕТ, ТУДА БАБУ ПОШЛЕТ
© Перевод П. Дружинин
Один мужик с женой жил очень гоже,А черту это — в горле кость:Поссорить хочет, да никак не может,Аж разбирает черта злость.Не ест, не пьет, не опит и всё хлопочет,А толку нет от черных дел.Трет черт хвостом глаза, заплакать хочет,Он сам себе осточертел.Как вдруг глядит — шкулдык, шкулдык — бабусяКак раз в деревню ту идет;Черт думает: «Дай бабе поклонюся,Авось она их разведет».Пред бабой он предстал орлом-мужчиной,Та аж ощерила клыки.Черт бабе рассказал всё чин по чину,Пообещал ей башмаки,Как только муж, мол, женку отдубасит.По-своему и клятву дал.За дело бабка горячо взялася.(Черт бабу очень тонко зналЕще с тех пор, как яблоко украла ЕваВ раю господнем где-то, там,С того и богом проклятого древа,Через которое пропал Адам.)Вот бабка — шасть к той женке полегоньку,Давай хвалить: что хорошо живут,Что редко где найдешь такую женку,А краше и не сыщешь тут.А если женка знала бы секреты,Как мужика приворожить,Еще счастливей и дружней при этомОни бы с мужем стали жить.«Есть у мужчин под самым кадыкомСердитый волосок один,У спящего ты срежь его тайком,Век будет как послушный сын!»Дала тут женка бабе, что имела,И баба с богом — за порог.А женка с радости и завтрака не ела:Уж то-то будет муженек!
Мужик пахал близенько от ракит,А баба мимо шла… шкулдык —И стала вдруг. «Бог в помощь!» — говорит.«Спасибо, — вымолвил мужик,—Что слышала хорошего, бабуся?»— «Ой, много слышала! Да вотНе знаю, говорить ли, нет? Боюся!Теперь на брата брат идет,А женку верную попробуй-ка сыскать?..И у твоей миленок есть;Хвалилася, как будешь в поле спать,Так бритвой голову, мол, хочет снесть…»Сказавши это, марш в лесок старушка,Легла у первого куста,Следит и ждет; хоть кашель душит,Но приоткрыть не смеет рта.А женка с завтраком спешит, как может,У ней своя тревога и нужда…Вот на межу поставила дар божийИ кличет мужа, как всегда.Муж что-то хмур. Поел чуть-чуть, с оглядкой,Лег и заснул он крепким сном…В кармане женка роется украдкой,Достала бритву — и тишком…«А, резать, подлая ты душегубка! —Он заревел, как шалый бык. —Так вот какая ты, моя голубка!»И стал тузить жену мужик…
Проделка бабки черта удивила,И он, страшась ее клыков,Ей подал издали, надев на вилы,Обещанную пару башмаков.Тут черту мысль пришла попутно:Не оболгала б баба и его,Что он, мол, плод ее любви распутнойИ мало ль там еще чего…С тех пор, как черту что не удается,Идет он к бабам избывать беду,И постоянно среди баб толчется,И тем порядок держит он в аду.
<1891>ХУДО БУДЕТ
© Перевод П. Семынин
Как на свет я появился,Батька молвил: «Худо будет!»Так и вышло: век томился,Обижали бог и люди.Чем же худо? Тем, что в мартеЯ родился (пост великий,Тяжкий месяц, в каждой хатеСтонут люди-горемыки).Хлеб поели весь до крошки,И картошки — лишь посеять.И приварка нет ни ложки,И скотина вся болеет;Тут не то что горстки сена —Нет соломки животине,Нет дровишек ни полена,—И в такой-то час — родины!Бабке хлеба дай ковригуИ вина хоть шкалик тоже,А крестить не будешь в риге…Что тут делать — то ль одежуПод залог нести сначала,То ль продать сперва конягу?Сел родитель, заскучал он,Пригорюнился беднягаИ слезами вдруг залился,Как над батькиной могилой:«Худо сделал, что родился,Проклянешь ты свет немилый».Знать, накликал ненарокомОн беду недобрым часом.Иль дурным кто глянул оком?..Ну и доля ж удалася!И сбылось ведь батьки слово!Вот меня, прикрывши тряпкой,Повезли крестить в МокровоТрое: кум с кумой и с бабкой.А в Оборках мост сорвало.Я едва живой был, слабый, —Кум тогда, вздохнув устало,Порешил — пусть крестят бабы!Из реки водицы с иломКума горстью зачерпнула,Надо мною покрутила,Трижды на меня плеснула.Вот и дело всё — ведь так жеКрестит ксендз, хоть главный самый,Может, чем еще помажет,Всё равно младенцу — яма!Лишь бы сдать, живой покуда,Чтоб родные не серчали, —Мол, присматривали худоИли туго спеленали…Так на речке самочинноОсвятив мой дух безгрешный,Крепко выпив — раз крестины,В дом свезли меня поспешно.Закусили также мигом,Покумилися и — квиты.Бабка — та взяла ковригу,Шкалик водки, торбу жита,Разошлися и уснули.А меня мать колыхает:«Спи, сыночек, люли-люли!..»А как звать? — сама не знает.Встав назавтра с зорькой ранней,Мать стучит куме в окошко:Мол, какое же прозваньеДали сыну? Льну немножкоПринесла ей, круп и сала —Всё, что в доме насбирала.А кума была проворна,Что не сбрешет — не собьется,Крутит себе в сенцах жернов, —Что ж, опять соврать придется.И нашлась ведь: «Имя сынуКсендз искал сперва по святцам,Долго думал благочинный,Аж устал в листах копаться,Ну и дал из „калиндарка“».Мать бегом из хаты в сени,Сердце бьется, стало жарко,Шепчет имя в изумленье:«Алиндарка, Алиндарка!»Прилетела птицей к домуИ за люльку ухватилась;Рада сыну, как святому,Вся в слезах — разголосилась,На руках меня качает:«Вот так имечко попало! —И целует и ласкает. —Век такого не слыхала!..»Так меня и кликать сталиАлиндаркою повсюду.Ну, как звали, так и звали…А с хозяйством вышло худо.Летом конь издох, а вскореИ телушка наша пала…Мать же высохла от горя.Вся поникла, захворала.Три годочка протужила,В марте ж рученьки сложила.(Всё-то в марте — надо ж это?Ну и месяц — злее нету!)С той поры мой батька бедныйСтал угрюмым, как могила.Сядет он, бывало, бледный:«Что ж ты, женка, натворила?!» —Скажет так и зарыдает.(Кто ж услышит, кто узнает?)После стал хозяйку сватать:Надо ж щи варить кому-то,За двором глядеть, за хатой,Покормить курей и уток.А иначе — плохо дело:Без пригляда живность дохнет,Поросят свинья поела,И корова что-то сохнет.Долго так искал он пары,Да никто идти не хочет:Одной — бедный, другой — старый,Третья бог весть что лопочет:«Алиндарку вон из хаты,Хоть на улицу, хоть в люди.Вот тогда согласна, сватай,Так оно вернее будет».Три недели думал батька,Еще больше зажурился,Всё распродал без остатка,Стал бродягою, распился.Так и помер под заплотом,Запрокинувшись неловко;Шапку я нашел за бродом,А в той шапке золотовку.Утром к нам приходит сотский,С ним асессор, панов трое, —Батьку резали на клецки(В марте же стряслось такое!).Тетка, надо мной опекуВзяв, маленько подрастилаИ к простому человекуЖить за сына отпустила.Но скончалася и тетка,Стал я круглою сироткой.Где ни днюю, ни ночую,Всё беду я сердцем чую.Пастухи в лесу сойдутся,Тянут песни под березой,У меня ж ручьями льются,Отчего — не знаю, слезы.Рос я так, послушный, кроткий,Три раза уж причастился.Вдруг зимою с шашкой, с плеткойК нам урядник заявился.Я сижу себе за печью,Вью к лаптям своим оборы.Плеткой он махнул за плечи:«Сын твой, что ли? — молвит. — Хворый?»— «Нет, не сын, — ответил отчим,—Взял сиротку. Слава богу,Парнем я доволен очень,Уж такая мне подмога.Рано встанет, поздно ляжет,Будь то праздник или будень,—Оженю его, уважу,Будет годен богу, людям».— «Годов сколько?» — гость пытает.— «Двадцать», — отчим отвечает.— «Как прозванье?» — «Калиндарка!..»Гость строчит ответы шпарко:Где родился, где крестили —Записал всё и поехал.Ну, конечно, угостили,Дали торбочку орехов…Так неделю мы прождали,—Заявляется чиновник,На груди блестят медали,Лезет в хату: «Где крамольник,Что Линдаркою зоветсяИ законы нарушает —От рекрутства бережется,Непокорством люд смущает?..»В лес я ехать снарядился.Батька кликнул, вхожу в хату,А чиновник изловчился —Бац меня, а после тату.Я схватил его за груди,В дверь шарахнул головою.Он как рявкнет: «Гей вы, люди,Тут разбой! Вперед, за мною!..Тут рестант, бродяга скрытый,Вон и лоб — заметно — бритый,Всех вяжите! Снаряжайте!»Снова — бац! «Кто? Сознавайся!»— «Калиндар он, сиротина…»Потащили по дорогеНа веревке, как скотину.И очнулись мы в остроге…На острог снаружи глянешь,Вроде там не так уж люто,А как жить в нем, братцы, станешь —Годом тянется минута.Нет, уж лучше в хате голод,И в дороге лютый холод,Самый тяжкий труд на полеЛучше той острожной доли.Кто не видел в клетке птаху?О железо бьется с маху,Стонет, бедная, страдает,Жить не хочет… помирает.Раз лисицу мы поймали,У забора привязали,А она кружится, рвется,Всё грызет, что попадется,Себе брюхо распластала,А в неволе жить не стала!И змею свобода (манит:В склянку сунь — начнет метаться,Сама себя жалить станет,Чтобы с жизнью распрощаться.Ведь любая тварь земная,Будь хоть гадиной проклятой,И та цену воле знает.Что же нашему-то брату:У нас разум не скотины,Как же мы страдать повинны?А в тюрьме несчастной голиНикогда ни в чем нет воли!У дверей глухих, проклятыхДень и ночь стоят солдаты —Молчаливы и сердиты,Будто всё еще не сытыГорем, кровью человечьей!Не услышишь тихой речи,Всё-то рыком — не словами,Всё-то боем, кулаками…Как в ворота нас впихнулиДа ключами громыхнули —Будто белый свет затмили,Будто в гроб живьем забили.Страж к стене меня поставил,В ухо двинул, мать облаял…«В карцер их, бродяг, чтоб знали!» —И солдаты нас погналиКулаками да пинкамиИ замкнули в темной яме.Дали хлеба, воды меру,Как тем людям, что за веруВ тюрьмах мучились когда-тоБез надежды, без возврата.Темень, холод… ПритулитьсяНегде нам, светильник меркнет,Словно трут, чуть-чуть дымится.Затянули мы, как в церкви,Плач к всевышнему возносим,Божьей ласки — правды просим.Так с молитвой, со слезамиИ заснул я в этой яме.А проснулся — удивился:Вижу, в щелку луч пробился.Вот, подумал, божья милостьИ в остроге объявилась.Оглядел я новоселье,Словно здесь он, бог, со мною.И взяло меня веселье —Осмелел, окреп душою,Вновь молитву «Буг уцечка!»[73]Блею тихо, как овечка.Загремел замок на двери,Кто-то зыкнул: «Эй вы, звери,Вы, крамольники, паскуды,Выбирайтесь-ка отсюда, —Есть злодеи поважнее,Вас же в общую… Живее!..»Вверх погнали шагом скорымПо каким-то коридорам…Двери, двери — нет им счета,Сквозь глазки там смотрит кто-то.Глянешь — сердце замирает,Всё одно лицо мелькает:Взгляд горит, не щеки — глина.Человек то иль скотина?Ох, в остроге, как в гробнице, —На одно лицо все лица!Шли мы, шли, всё дальше гонят,Всюду сырость, а от вониМне в груди дыханье сперло,Будто кто схватил за горло.Тут нам место показали,Мы вошли, нас развязали,Хлеба черствого швырнулиИ опять на ключ замкнули.Тьма народу здесь сидела.Глянул я — душа сомлела:Лица синие, заплыли!В камере лишь нары были.Все лежат на них, хохочут,Места дать никто не хочет.«Кинь-ка, — требуют, — на фляжку.А не кинешь, так парашкуКаждый день таскать заставимИ без хлебушка оставим,Так обучим дуралея —Волдырями вспухнет шея!»Задрожал я весь, боюся,«Отче наш» шепчу, молюся…Бог дал вспомнить: золотовкаВ зипуне была зашита,Заплатила как-то вдовка —Свез на мельницу ей жито.Быстро я монету вынул,На пропой тем людям кинул.Не приметил, как схватили,Только видел — водку пили.Разговор тут завязался:«Как же с хатой? Кто остался?Да за что и где схватили?Много ль тюрем исходили?»Поучают: «При допросеОтвечай на все вопросы:Ничего, мол, знать не знаю,Чей я есть, какого краю!Малым был — слепых водил,А подрос — и сам бродил;Не приписан я по сказке,Так живу вот с божьей ласки.Бог — мой батька, земля — матка!Затверди — и выйдет гладко…»Так сидим до марта тихоБез добра, но и без лиха.Ну, а в марте шлют бумагу,Чтоб доставили бродягу —Нарушителя закона,Супротивника короны,Что Линдаркою назвалсяИ с чиновником подрался.Заковать — злодей он лютый,На ногах чтоб были путы,Дать конвой ему престрогий,А не то сбежит в дороге!..И еще там бед немалоМне начальство обещало…Утром нас чуть свет подняли,От казны одежду дали.Поскидали мы сермяги,А солдаты, взяв бумаги,Нас связали — и в дорогу.Я подумал: «Слава богу,Хоть нас солнышко согреет,Ветерок в пути обвеет,Теплым дождиком помочит,Может, пташка спеть захочет».Зарыдал, увидев небо,Тут, сдается, и без хлебаБыл бы сытым на свободе,Словно кролик в огороде.Тут, сдается, и пропал бы,За свободу жизнь отдал бы!Птахи бога хвалят, свищут,Пастухи палят огнища,Землю солнышко пригрело,И на сердце посветлело.До полудня шли мы этак;Сколько ласки, сколько света!То полянки, то лесочки,По обочинам цветочки!К ночи в городе мы сталиИ в холодной ночевали.А заря чуть засветила(Благовещенье то было) —Волокут меня к допросу.Ну, дадут, подумал, чесу!Привели. Судья бывалый,Хоть не стар и ростом малый,Что отвечу — всё запишетИ ногою знай колышет.Как спросил он: «Кто, откуда?» —Вспомнил я советы людаТам, в тюрьме, и отвечаю:«Ничего я знать не знаю!»Тут и отчима позвали,Допросили, расковалиИ в деревню отослали.Мне ж оказал он: «Ты, бродяжка,Скрыл прозванье, будет тяжко:Сорок розог, после — роты.Сознавайся лучше: кто ты?»И всё пишет, пишет, пишетИ ногою всё колышет;Притомился, дал другому,А потом ушел из дому.Мне ж в тюрьму опять дорога.Да теперь я, слава богу,Одинешенек остался.Плакал отчим, как прощался:«Помни, здесь тебя не кину,Коль до срока сам не сгину,Коль не кара божья пала,Коли правда не пропала,—Вырву я тебя из пасти,Одолею все напасти!Бог поможет против силы,Правда выйдет из могилы!»Молвил это, поклонилсяИ слезами вновь залился.Всё во мне похолодело,И в очах вдруг потемнело,Сердце биться перестало,Что со мной, не знаю, стало:Наземь замертво свалилсяИ в больнице очутился…Голова моя обрита,Всё лицо водой залито,А пить хочется — нет силы,Речку б выпил, коль пустили б.Три недели здесь я пробыл,Все свои пожитки продал,Отдышался понемногу,Жив остался, слава богу!..Так томился я, не зная,Что хозяин мой на воле,Торбу взяв, не отступая,По судам начальство молит.Трижды в Вильну, семь раз в ЛидуОн ходил дела разведать,Клятву дал — пока не выйду,Даже дома не обедать.Раздобыл он все бумаги,Приписал меня по сказке…И родной отец не всякийСмог явить бы столько ласки.А под осень, в час вечерний,Привели меня в деревню,Всех соседей пособрали.Те, что знали, — рассказали:Как я жил, когда родилсяИ как батька мой женился…Всё, как есть, сказали чисто:И что имя мне — Калиста,А прозвали, мол, ЛиндаркойПотому, что нищ и гол,Как линдар, что на фольварке:Всё именье — он да вол.А чиновник был уж новый,На людей глядел не строго,Тихий, видно нездоровый,Терпеливый, слава богу.Просидел еще полгода,Март настал — пришла свобода,Развязали, отпустилиВ тот же день, когда крестили!
<1891>В ОСТРОГЕ
