Генералиссимус князь Суворов - Александр Петрушевский

Если при выезде своем из Вены к армии, Суворов, не связавший себя никакими обязательствами относительно направления военных операций, ласкался надеждой, что отделался от гофкригсрата, то он ошибся жестоко. Если уступая Меласу свои обязанности внутренней службы, он, под впечатлением кончанских взысканий и дела Вронского, рассчитывал избавиться от обузы и больших неприятностей, то теперь приходилось ему убеждаться в противном. Если он полагал, что австрийское интендантство есть недосягаемый образец для русского, - то должен был значительно разочароваться и в этом. Он принялся исправлять зло, насколько возможно. Сделано распоряжение, чтобы приказания сообщались из главной квартиры в австрийские войска не чрез Меласа, а прямо ближайшим начальникам, которые должны уже были сами доводить их до сведения Меласа. Велено австрийскому провиантмейстеру и земским комиссарам получать наряды и распоряжения от генерал- квартирмейстера Шателера, знакомого с общим ходом и планом военных операций. Но эти и другие подобные меры были паллиативами, ослабляя временами зло, но не исцеляя его. Они даже принесли известную долю вреда; Шателер, который понравился Суворову, сблизился с ним и открыто выказывал искреннее к нему уважение, - был поставлен в необходимость действовать не так, как указывалось из Вены, стал в холодные отношения с Меласом и навлек на себя неудовольствие Тугута.

Все это освещает дело с невидной его стороны и дает каждому не предубежденному возможность убедиться, что нити злой воли, портившей общую задачу союзников, шли не от Суворова, а от Тугута. Этот узкоглазый руководитель австрийской политики был, подобно Цезарю Борджиа, не разборчив в выборе средств для достижения целей; он отличался кроме того какою-то неразумною ненавистью к России, может быть именно из-за того, что помощь России была необходима Австрии как последний ресурс. Что было делать с ним Суворову, особенно в описываемый период кампании, когда зло только что начинало назревать и не поражало еще глаз своею злокачественностью? Протестовать - бесполезно и нельзя; жаловаться своему Государю - слишком преждевременно; оставалось только переписываться с русским послом в Вене, побуждая его к противодействию интригам и козням. Суворов так и поступил.

В нескольких письмах к графу Разумовскому он касается некоторых больных мест тогдашнего положения, особенно военной стороны предмета. Он пишет, что много бы набралось добровольных пьемонтских войск для борьбы с Французами, если бы их дозволено было формировать на предложенных им, Суворовым, основаниях; притом они ничего бы не стоили Австрии. Он указывает, что в этом случае пример Французов, в быстрых их завоеваниях, заслуживает полного внимания, поясняя, что "после можно распустить, если не нужно". В особенности настаивает Суворов на наступательном образе действий, говоря, что в офансиве (наступлении) Французы ушли дальше других, что благодаря дефансиву (отступлению) была потеряна Италия с предградием Вены, а офансивом эрц-герцог Карл выгнал из Германии две армии. Объясняя невыгоду оборонительной, кордонной системы, Суворов вразумляет Разумовского, что таким образом погибли тут Болье, Альвинци и Вурмзер, а Бонапарт победил, и что ему, Суворову, видно также придется погибнуть, тем паче, что "недорубленный лес опять вырастает". Особенно сокрушало его требование, вследствие которого значительная часть союзной армии оставалась назади, при крепостях. "Как бы ни была Мантуя драгоценна", говорит он: "все же она не стоит потеряния лучшего времени кампании", и восклицает: "Спасителя ради, не мешайте мне" 9.

Таким образом видно, что ход кампании до занятия Турина вовсе не удовлетворял самого Суворова и, в значительной степени, зависел не от его воли. Конечно он делал ошибки, как объяснено в своем месте, и продолжал их делать в Турине, раздробив значительную часть своих сил для овладения краем и очищения его до Альпов. И хотя главная тому причина заключалась в недостатке сведений о Моро, но и в этой скудости известий Суворов не совсем прав: в его распоряжении находилось гораздо больше войск, чем у Французов, особенно легкой конницы для разведочной службы; союзники владели всем краем вокруг Моро и должны были иметь о нем верные сведения гораздо скорее и легче, чем Моро о союзниках. Но и это замечание верно не безусловно. Некоторые внимательные участники Итальянской кампании заметили, что французская партия была сильна в западной части северной Италии, и это обстоятельство должно было сильно затруднять циркуляцию верных о Французах известий 12. Торжественные встречи Суворова, а также народные восстания в разных местах, не есть опровержение. Французские сторонники на итальянской территории очень уменьшились в числе, но самые упорные и энергические только присмирели, стушевались и стали действовать втайне. А подобные непримиримые и составляют действительную силу всякой партии. В эту кампанию происходили беспрестанно такие сюрпризы и неожиданности, что их только и можно объяснить глубоким разделением Итальянцев на две ничем не согласимые политические фракции.

Вообще описываемый период Итальянской кампании сложился под действием многих причин, и приписывать все худое Суворову невозможно, при условии соблюдения хоть тени беспристрастия. Разве все, начиная с безусловных венских инструкций и кончая свойствами австрийского интендантства, не создавало русскому полководцу очарованного круга, из которого он не мог вырваться? В этом и заключается основная суть дела. Но чтобы исчерпать предмет до конца, остается рассмотреть еще одно обстоятельство, которое потом было выдвинуто Австрийцами в виде обвинения Суворова и Русских, именно грабительство войск.

Нельзя отрицать, что русские войска, десятки лет воспитывавшиеся в борьбе преимущественно с Турками и Татарами, отличались известною долею распущенности, тем более, что обычай узаконил в них понятие о праве на добычу. Но в Италии и обстановка войны, и присмотр за войсками были уже не те, что в Турции или Польше. Бывали случаи грабительства, и в начале быть может не редкие, но это были случаи, а не система. При движении от Адды к Милану, Суворов заметил несколько русских солдат на отлете, велел их схватить и тут же, на походе, прогнать сквозь строй 8. Затем, после выступления из Милана, при устройстве переправы через По, австрийский понтонерный офицер донес о притеснениях, делаемых Русскими местным жителям и, как видно, жалоба эта была не первая. Суворов велел сообщить Розенбергу, чтобы грабежи солдат непременно были прекращены; приказал разыскать, кто ограбил подателя жалобы и найденного наказать, а полковому командиру заплатить обиженному, что причитается. Но жалобы продолжались, и потому спустя несколько дней был отдан приказ. Объявлялось, что за все подобные беспорядки отвечает генерал-гевальдигер, который должен иметь своих помощников в хвосте каждой колонны, при взводе драгун и десятке казаков. "Суд короткий", говорится в приказе: "старший в полку или в батальоне прикажет обиженному все сполна возвратить, а ежели чего не достает, то заплатить обиженному на месте из своего кармана; мародера — шпицрутенами по силе его преступления, тем больше, ежели обиженного на лицо не будет". Суворов обращается и прямо к Розенбергу: "Андрей Григорьевич, Бога ради учредите лучший порядок; бесчеловечие и общий вред впредь падают на особу вашего высокопревосходительства".