Снежная почта - Александр Житинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5.
Ты, мой преемник незнакомый,Люби жену мою, вино,Кури табак мой, только помни —Ко мне влезть в душу не дано.Мое останется со мною,И я смогу – сомнений нет! —Стоять, как призрак, за спиною,Коли нарушишь ты запрет.
6.
Итак, я кончил завещанье.Здесь желтый листик погребен.У двери надпись на прощанье:«Нет по причине похорон».Но я покину мир без злобы,Зубных врачей покину я!В могилу я отправлюсь, чтобыБлюсти законы бытия.1972Перевод с французского
«Бросишь взгляд из окна, как монетку…»
Бросишь взгляд из окна, как монетку.Что случилось? Как будто вчераЯ смотрел на зеленую ветку,А сегодня она уж черна.
И ко мне наклонясь из потемок,Ветка тоже угрюмо скрипит:Что случилось? Вчера был потомок,А сегодня уж предок глядит.1977
Маше
Австралия по небу плавала,Как облако с теплым дождем,А Маша сидела и плакала,И маму искала на нем.
Уехала мама в Австралию,В Канберру, в такую дыру!Ведет она жизнь очень страннуюИ прыгает, как кенгуру.
Вот с облаком мама сливаетсяИ тонет в стакане вина.С любовником Маша спивается,Уходит от мужа она.
Над жизнью проклятие вечноеИ в теле любовная дрожь…Австралия, дура сердечная!Да разве ж ты это поймешь?!
Пока в океане купаетсяДалекая эта страна,Россия, как Маша, спиваетсяИ плачет, как Маша, спьяна.
Никто ее душу не вылечит,Ее дочерей не спасет…Вот мама приедет и выручит,И разных зверей навезет.1976
«Писатель в ссылке добровольной…»
Писатель в ссылке добровольнойВ чужой квартире бесконтрольнойЖивет на первом этаже,Романы пишет на обоях,Детей не видит он обоих,Покоя нет в его душе.
А за окном метель шальная,Собака бегает больная,Трамвай несется по струне.Писатель ищет оправданья,Живет, как в зале ожиданья.Покоя нет в его стране.
Соединяя душу с телом,Он занят безнадежным делом.Нелеп его автопортрет!Соединяя правду с ложью,Надеется на помощь Божью,А Божьей помощи все нет.
Ему бы помощь человечью,Чтоб сладить с неспокойной речью,Что в глубине его звучит.Звонок молчит. Трамвай несется.Никто за стенкой не скребетсяИ в дверь тихонько не стучит.
1979
«Будем знать, какие люди…»
Будем знать, какие люди.Будем знать, который век.Будем верить, верить будемИли слушать первый снег.
Будем в маленьком пространствеВыбирать себе друзей.Позабудем и о пьянстве,И о пользе новостей.
Будем слушать, слушать, слушать,Как сквозь слезы или смехМягко падает к нам в душиСвет небес, нелегкий снег.
1974
Прозаик
Зачем я родился? Зачем я живу?Зачем сочиняю седьмую главуМучительного романа,И мне это вовсе не странно?
Ведь был, вероятно, какой-нибудь план?Неужто так важно закончить роман?Творец потерпел неудачу,Без цели решая задачу.
Заманчиво было составить меняИз камня и стали, из льда и огня,Чтоб я был покоен и веченИ стойкостью личной отмечен.
Но я получился на редкость другим,И вот, вопреки начинаньям благим,Сижу над страницей романа,Вкушая всю прелесть обмана.
А там, на странице, какой-то герой,Лишь непреднамеренно схожий со мной,Гуляет и служит примеромДошкольникам и пионерам.
Меня он пугает, словами звеня.Он создан из камня, из льда и огня,Он равно покоен и веченИ стойкостью личной отмечен.
А я, незадачливый тихий творец,Немного мудрец и немного глупец,Решаю все ту же задачу,Смотря в темноту наудачу.
1979
Разговор со Стерном
Кусты за окном электрички,Срываясь, бежали назад,Как будто участвовал в стычкеКустов тонконогий отряд.
Как будто с Земли стартовалиИ там, в невозможной дали,Подбитые снегом, сверкалиРапирами в звездной пыли.
Вся жизнь, как нелепая шалость,В двойном отражалась стекле,С летящей поземной мешаласьИ дергалась нервом в скуле.
Глазами сухими, как буквы,Глядел я – до срока старик —И видел английские букли,Напудренный белый парик.
Спокойное око милордаЗа плоскостью виделось мне,А в тамбуре пьяная мордаЛетала от двери к стене.
Милорд! Расскажите, как глухоВ осьмнадцатом веке жилось,Как вам на перинах из пухаПросторно и сладко спалось.
Поведайте мне, как писалосьГусиным скрипучим пером…Вся жизнь, как нелепая шалость,Летит за вагонным окном.
От глупостей нету защиты.Кончается год-черновик.Качается с виду сердитыйВ суконной шинели старик.
Щипцами билет мой хватает…Куда же я еду? К кому?Милорд за окошком гадает,Кусты улетают во тьму.
Не может житейская повестьДо грани такой довести.Но совесть… Ах, если бы совестьМогла уберечь и спасти!
1979
«Добровольный изгнанник…»
Добровольный изгнанникВ комаровской глуши,Я грызу черствый пряник,А кругом – ни души.
Собираю по крохамТвердокаменный медИ глотаю со вздохомЗапах летних щедрот.
Чудо чудное – пряник!Сладость высохших губ.Был любезен избранник,Но изгнанник – не люб.
Диким медом отравлен,С перекошенным ртом,Он забыт и оставлен,Как прочитанный том.
1976
«Когда-нибудь наши обиды…»
Когда-нибудь наши обидыИ счеты – кто друг, а кто враг,Под пристальным оком ФемидыБесславно рассыплются в прах.
Исчезнут нелепые тайны,Остатки неловких острот,И то, чем мы в мире случайны,Надежно и прочно умрет.
Останутся, словно в насмешку,Тетрадки неизданных книг,Друзья и враги вперемешкуИ время, связавшее их.
1974
«Что-то мало счастливых людей…»
Что-то мало счастливых людейВ государстве прекрасных идей.Как-то мало счастливых минутВ той стране, где господствует труд.
Что-то мало безоблачных лицСреди жителей наших столиц.Видно, только на периферииДостигают они эйфории…
1978
Музыка
Памяти Д. Д. Шостаковича
Ах, как грустно и печально! Как судьба страшна!Потому необычайно музыка слышна.То ли пение блаженных, то ли простой войНаших душ несовершенных в битве роковой.
Вот умрем мы и предстанем пред лицом Творца,И бояться перестанем близкого конца.Только музыка Вселенной будет нам опятьО загубленной и бренной жизни повторять.
Пейте жалостнее, флейты! Мучайтесь, смычки!Подпоют ли нам о смерти слабые сверчки?От тоски своей запечной, от немой любви,От разлуки бесконечной в медленной крови.
Мы послушаем и всплачем, музыка-душа!Ничего уже не значим, плачем не спеша.На судьбу свою слепую издали глядим,Утешаем боль тупую пением глухим.
1976
Ироническая молитва
Геннадию Алексееву
Господи, в твоей обителиНевозможны чудеса.Вот сидим мы, просто зрители,Пялим сонные глаза.
В соответствии с законамиПроходящих мимо летМы живем хамелеонами,Изменяющими цвет.
Мы зависим от случайности,От статьи очередной,От жены, от урожайности,От соседей за стеной.
И на каждое событиеЕсть согласие Твое.Боже, разве это бытие?Разве это бытиё?
Извини, но Ты, мне кажется,Стал ленивым и слепым.Как-то, Господи, не вяжетсяС прежним обликом Твоим.
Может быть, с позиций вечностиМелковаты наши дни?Боже, больше человечности!Боже, меньше болтовни!
1976
«Отпущена норма печали…»
Отпущена норма печалиИ норма веселья дана.Кто Богом считался вначале,Зовется теперь Сатана.
Кто лириком был ради шутки,Сатириком стал от тоски, —Кто знает, которые суткиДо боли сжимая виски.
Кто пил, тот уже излечился,Кто нй пил еще, тот запьет.А тот, кто писать отучился,Навеки лишился забот.
1974
Ремонт
Один-одинешенек в сломанном доме остался.Распилена мебель, печален и грязен паркет,Лоскут от обоев, как флаг на ветру, трепыхался,И выжить старался оставленный кем-то букет.
Ах, этот букет! Семь гвоздик – по рублю за гвоздику.С кровавыми шляпками – семь длинноногих гвоздей.Один-одинешенек, мастер по нервному тику,С досадою смотрит на этих незваных гостей.
Вот жизнь обломилась, как ветка, и хрустнула звонко,Как выстрел, как косточка в пальце, как старый сухарь.Свернулась по краю видавшая виды клеенка,Из зеркала смотрит сквозь пыль незнакомый дикарь.
Один-одинешенек в кухню бредет,наслаждаясь страданьем.Он мнителен, грязен, запущен, печален, небрит.С утра колет в печени. Борется горло с рыданьем.Под чайником синее пламя бесшумно горит.
Испытывал прочность судьбы,жил любимчиком Господа Бога,Бросался друзьями, любимыми – и преуспел.В душе, как в квартире запущенной – пусто, убого,Разбитые стекла, со стенки осыпанный мел.
Но странно – чем глубже душа погружается в бездну,Чем голос слабее и в теле острее печаль,Тем чище один-одинешенек, ближе к законному месту,Тем меньше ему своего одиночества жаль.
Подвинув диваны, шкафы, и содрав все обои,Себя распилив, и разрушив, и выбросив вон,Из прежней надежды он заново завтра построитПростое жилище и выкрасит дверь на балкон.
Уже притаились в углу инструменты и лаки,Рулоны обоев торжественно пахнут весной.Один-одинешенек слушает тайные знаки,Сгорая от зависти к кисточке волосяной.
1978
«Ах, как много дураков!…»
