После осады - Кори Доктороу

– Спасательная команда разобрала завалы и вскрыла убежище через десять часов после атаки, - ответил отец. Он никогда не скрывал от дочери правду и не старался ее подсластить, хотя маме и не нравилось, что отец разговаривает с Валентиной как со взрослой. - Половина людей задохнулась от недостатка воздуха - насосы и вентиляционные шахты были повреждены, и убежище оказалось наглухо закупорено. Все, кто остался в живых, находятся сейчас в больнице.

Валентина не смогла сдержать слез.

– Бедная, бедная Лиза!.. - всхлипывала она. Мать взяла ее за плечо.

– С Лизой все в порядке, - сказала она. - Твоя подружка жива. Она сама просила, чтобы мы сказали тебе об этом, как только сможем это сделать.

Услышав эти слова, Валентина заплакала еще сильнее, но теперь она улыбалась сквозь слезы, и Тровер, сидевший у матери на коленях, озадаченно поглядел на нее. Казалось, он не знал, то ли ему заплакать вместе с сестрой, то ли промолчать, и Валентина машинально пощекотала ему животик кончиками пальцев. Уловка сработала: малыш заулыбался, совершенно забыв о том, что еще недавно он был готов поднять рев.

Из поликлиники они отправились домой пешком, хотя путь был неблизкий. Метро не работало, летомобили по-прежнему оставались прикованы к земле. Многие дома, мимо которых они проходили, превратились в груды щебня и стеклянных осколков, и бригады роботов копошились в развалинах, разбирая завалы, чтобы попытаться восстановить здания. Валентина смотрела на них и гадала, как долго продлится война…

Только на следующий день она узнала, что под развалинами кинотеатра погибла Тина. Эта новость настолько потрясла Валентину, что ее вырвало. Кое-как умывшись, она убежала в свою комнату, заперлась на замок и плакала, уткнувшись лицом в подушку, до тех пор пока не заснула.

Через три дня после начала осады мама ушла на фронт.

– Не смей!.. - кричал ей отец. - Ты спятила, женщина? Ведь у тебя двое маленьких детей!

Его лицо побагровело от гнева, кулаки сжимались и разжимались. Тровер ничего не понимал, но вопил так, что Валентине захотелось вырвать из-под кожи слуховое устройство и растоптать. Глаза у мамы тоже были красны, но голос звучал твердо.

– Я должна, Гаральд, и ты сам отлично это знаешь. Ведь я ухожу не просто на фронт - я иду защищать наш родной Город. Я нужна Городу, нужна моим согражданам. Что станет с нашими детьми, если никто не будет сражаться за них?

– А мне кажется, ты просто любишь воевать, - сказал папа с горечью. - Ты, как наркоманка, настолько привыкла к борьбе, что уже без этого не можешь.

Мама шагнула вперед и сунула ему под нос левую руку.

– Я - наркоманка?! Вот значит, как ты обо мне думаешь?.. - Мизинец и безымянный пальцы на ее левой руке были изувечены и не разгибались до конца. На памяти Валентины так было всегда. Когда она спросила у матери, отчего это, та произнесла страшное слово - «костоломы». Так раньше называли полицейских.

– По-твоему, я к этому привыкла, да, Гаральд? Нет, я иду сражаться, потому что не забыла, что такое честь, мужество и любовь к родине, хотя ты, наверное, думаешь, что эти качества давно вышли из моды. И я не допущу, чтобы из-за твоей трусости наши дети оказались опозорены. Я иду сражаться за всех нас, Гаральд! И за тебя, между прочим, тоже…

Папа не нашелся с ответом и молчал почти целую минуту. Тем временем мама крепко поцеловала детей в лоб и вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь. Папа, Валентина и все еще всхлипывавший Тровер остались сидеть неподвижно. По щекам отца катились слезы, но он даже не пытался их скрыть. Наконец папа вытер глаза кулаком и спросил с деланной веселостью в голосе:

– Ну-с, кто хочет блинов с вареньем?..

Но электричество выключили еще утром, поэтому им пришлось довольствоваться размоченными в молоке кукурузными хлопьями.

Прошло две недели после начала осады. Накануне вечером мама не вернулась домой, и Город пришел за папой.

– Все взрослые обязаны сражаться, товарищ! Нам нужна каждая пара рук!

– Но у меня дети!.. - взорвался Гаральд. Уже не в первый раз мама не приходила домой ночевать, и он буквально извелся от беспокойства, хотя в последнее время они почти не разговаривали друг с другом.

– Ваша девочка уже достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе и о брате. Правда, детка? - Женщина из городского комитета обороны была невысокой и грузной, к тому же на ней был тяжелый бронежилет. На десятый этаж, где располагалась квартира Валентины, ей пришлось подниматься пешком, так как лифт в доме теперь почти никогда не работал, и ее лицо стало багровым от гнева и усилий.

Валентина прижалась к отцу и обхватила руками его ногу.

– Мой папа готов сражаться! - заявила она. - Ведь он тоже Герой!

Она не преувеличивала. Гаральд тоже участвовал в Революции и даже был награжден какой-то медалью. Иногда, когда дома никого не было, Валентина потихоньку доставала родительские награды и разглядывала яркие многоцветные ленточки и затейливые надписи, сделанные крошечными выпуклыми буковками на блестящих бронзовых кружочках.

Женщина из городского комитета обороны бросила на папу многозначительный взгляд, который, казалось, говорил: «Стыдно вам отказываться! Ребенок - и тот понимает!..». Валентина, таким образом, как бы сделалась союзницей толстой женщины, но никаких угрызений совести по этому поводу не испытывала. Ведь у Лизы воевали и папа, и мама; почему же у нее должно быть по-другому?

Ее отец тяжело вздохнул.

– Я должен оставить записку жене, - сказал он, сдаваясь. Только теперь Валентина поняла, что впервые в жизни будет предоставлена самой себе, и мысль об этом наполнила ее нетерпением и восторгом.

Еще через сутки - ровно через пятнадцать дней после начала осады - домой вернулась мама, и в тот же день Город пришел за Валентиной.

Мама казалась угрюмой и подавленной, а лицо ее почернело от нечеловеческой усталости. Кроме того, передвигаясь по кухне, чтобы приготовить детям овсяные хлопья с сухофруктами на воде (все молоко в выключенном холодильнике испортилось), она слегка приволакивала ногу. Тровер, сидя на полу, с любопытством поглядывал на нее, словно не узнавая, но когда один раз он попался ей на пути, мать рявкнула на малыша - дескать, не путайся под ногами и садись за стол, Тровер завопил (Господи, как же этот противный мальчишка умел орать!), но в его криках слышалось чуть ли не облегчение - наконец-то он признал в этой незнакомой тете родную мать.

Он кричал и кричал, и в конце концов мама и Валентина сели за стол вдвоем.

– Где отец? - спросила мама.

– Он сказал - они копают вокруг Города рвы и траншеи, строят, как их… блиндажи. Вчера они занимались этим целый день.