После осады - Кори Доктороу

Кроме того, она просто голодала.

С матерью Валентина в последнее время почти не виделась. Та часто уходила на боевые операции, которые могли длиться неделями и были, конечно, очень опасными. Мама подолгу не появлялась дома, сражаясь с врагами вместе с партизанами и питаясь похлебкой из трав, сосновой коры и грибов. Впрочем, иногда ей удавалось подстрелить в лесу белку или птицу, которые сразу попадали в котел.

Тровер тоже все чаще оставался на ночь в яслях. Многие малыши ночевали теперь не дома: мало у кого из взрослых оставались силы, чтобы после целого дня на рытье рвов или двух-трех суток непрерывных боев в лесах под Городом тащить ребенка вверх по лестнице и нянчиться с ним.

Хлебные пайки выдавали на том же самом месте, где когда-то стоял новенький кинотеатр. Валентина знала, что он был именно здесь, но не помнила ни как он выглядел, ни какие фильмы они смотрели в тот день, когда началась осада. А вот Тину она вспоминала часто - и Тину, и ее слова, из-за которых Валентине пришлось покинуть бомбоубежище и отправиться домой. Похоже, Тина спасла ей жизнь, но Валентина не испытывала к ней никакой благодарности. Ей было немного жаль, что Тина погибла, но она все равно считала ее порядочной дрянью.

Впрочем, сейчас Валентина могла думать только о хлебе. Карточку на получение дневного пайка ей выдал мальчишка, который наблюдал за работами на их участке. Он был лишь немногим старше Валентины и в начальники попал только потому, что не мог копать: кисть его правой руки была раздроблена при бомбежке. Обычно мальчишка прятал руку в кармане, но однажды Валентине все-таки удалось увидеть, какая она: выглядела рука так, словно над ней как следует потрудились «костоломы» - пальцы торчали в разные стороны, мизинца и вовсе не было. Кроме того, с парнем случилось что-то вроде контузии: время от времени он замолкал на середине фразы и, запрокинув голову далеко назад, садился там, где стоял.

Но Валентина не обращала на это внимания. Главное, он всегда давал ей карточку, по которой получали хлеб. Тровера забирать из яслей Валентина почти перестала - она была уверена, что там его чем-нибудь покормят. А если мама и сегодня не придет домой ночевать, весь хлеб достанется ей…

И остатки капусты тоже.

Со дня гибели отца прошло восемь месяцев. Мама не возвращалась с фронта уже третью неделю, и Валентина, решив, что она погибла, стала спать в ее постели. Поначалу, правда, ей было очень грустно и одиноко; она даже плакала, но потом привыкла. Свою собственную кровать - узенькую, но красивую - Валентина решила продать соседке с нижнего этажа. Та готова была дать ей за кровать четыреста граммов хлеба и сорок граммов масла, а когда Валентина сказала, что этого мало, согласилась добавить сто граммов сублимированной говядины. В последнее Валентине, впрочем, не особенно верилось.

Она так и не узнала, была ли у соседки говядина (откуда бы ей взяться, если не только кошки и собаки, но даже крысы давно были съедены?!). После трехнедельного отсутствия домой внезапно вернулась мама, которая, оказывается, лежала все это время в госпитале, где ей сращивали сломанные кости (эту операцию еще делали высшим офицерам и бойцам-ветеранам из числа Героев Революции). Когда мама бесшумно, как призрак, возникла на пороге, Валентина как раз кормила Тровера ужином. Увидев мать, девочка вскочила и открыла рот, но слова застряли у нее в горле. Мама была похожа на древнюю старуху, только в глазах горел прежний огонек. Да и двигалась она медленно, словно очень старая или смертельно усталая женщина. Прихрамывая, она пересекла комнату и крепко, почти свирепо прижала дочь к груди. Валентина тоже обняла мать и застыла неподвижно. Они долго стояли не шевелясь и молчали; лишь некоторое время спустя Валентина осознала, что плачет. А еще через пару минут она вдруг почувствовала, что молчаливый маленький Тровер тоже выбрался из-за стола и обнимает их обеих. Как он вырос, слабо удивилась она. Казалось, всего несколько недель назад Тровер мог обхватить ее только за коленки, а теперь гляди-ка - дотягивается почти до пояса! И когда это он успел?..

Потом мама немного поела и приняла таблетку обезболивающего. Валентина знала, что когда-то давно все лекарства выпускались в виде таблеток; после Революции пришла эпоха матрицированных аэрозолей и одноразовых шприцов, но теперь таблетки, произведенные на восстановленных фармацевтических фабриках, снова получили широкое распространение. Лекарство это было довольно сильным. Прими несколько таблеток сразу и забудешь все трудности и проблемы, забудешь даже о голоде… Так, во всяком случае, говорили мальчишки с бегающими глазами, которых Валентина иногда видела на улице. Она старалась не обращать на них внимания и даже не глядеть в их сторону, но все равно не могла не слышать, как они расхваливают свой товар, хотя из осторожности им и приходилось говорить шепотом.

Было уже довольно поздно, поэтому после ужина мама легла на свою кровать и заснула. Валентина тоже устроилась на своей узенькой, девичьей кроватке, однако несмотря на то, что девочка была вымотана до предела, сон не шел. Под ее кроватью, завернутая в остатки пакета, полученного от домашних роботов Волшебника, лежала зимняя галоша Валентины (только одна, вторую украли прошлой зимой, когда она разулась, чтобы растереть онемевшие на морозе пальцы). В мыске галоши был спрятан крошечный фонарик величиной с горошину. Валентина так и не решилась обменять его на хлеб, хотя он был очень красив и за него можно было получить, наверное, граммов сто. Сейчас она достала его и сунула в карман. В темной квартире его свет казался слишком ярким, поэтому Валентина включила фонарик только на улице, когда, бесшумно выбравшись в душную летнюю ночь, двинулась по грязным улицам по направлению к старой части Города.

Прошло девять месяцев после смерти отца. Осень ворвалась в Город грозным посланником зимы. Норма выдачи хлеба сократилась до ста двадцати граммов; кроме того, в нем все чаще попадались мелкие камешки, которые, как было понятно всем, подмешивали в муку, чтобы увеличить вес пайки. Валентина очень страдала от голода, но в глубине Души гордилась тем, что когда качество хлеба упало, то и она, и другие землекопы посылали проклятья врагу, а не родному Городу. Каждый знал, что и остальным живется не лучше. Защитники Города страдали и сражались вместе.

Но одной гордостью сыт не будешь, и муки голода с каждым днем становились все острее, все нестерпимее. А потом случилась беда. Отстояв очередь за хлебом, Валентина протянула в окошко карточку и, сжав в дрожащих пальцах крошечный кусочек, повернулась, чтобы тут же его съесть. Но не успела она поднести хлеб к губам, как какой-то мужчина - достаточно старый, чтобы быть ей отцом - выхватил у нее из рук драгоценный паек и бросился прочь.