Воспоминания старого капитана Императорской гвардии, 1776–1850 - Жан-Рох Куанье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Результат этой жалобы был ужасен. Гонения на нас не прекратились, и хлеба стало еще меньше. Наконец, не выдержав, старший брат взял меня за руку и сказал: «Если ты хочешь, мы уйдем. Возьмем с собой по рубашке и никому ничего не скажем».
Ранним утром мы отправились в путь и отправились в Эте, примерно в часе ходьбы от нашего дома. Это был ярмарочный день. Мой брат прикрепил к моей шапке пучок дубовых листьев и сдал меня внаем в качестве пастуха. За год я заработал двадцать четыре франка и пару деревянных башмаков.
Я пришел в деревню под названием Шамуа. Она располагалась в лесу. Я был чем-то вроде сторожевой собаки при пастушке. «Идите вон туда», — сказала она мне. Когда я шел вдоль кромки леса, чтобы удержать овец от желания войти в него, вдруг появился большой волк, сильно напугал и разогнал овец, а затем схватил одну их самых лучших в этом стаде. Я никогда прежде не встречался с волком. Пастушка крикнула мне, чтобы я бежал. Я сразу же кинулся туда. Волку не удалось забросить овцу за спину, и поэтому я успел схватить ее за задние ноги — волк тянул овцу в одну сторону, а я в другую.
В этот момент само Провидение пришло мне на помощь. Появились две огромные собаки в железных ошейниках, и через секунду волк был убит. Представьте себе, как я обрадовался, увидев, что овцы спасены, а волк мертв.
Я служил помощником у пастушки около года. Затем я отправился на ярмарку в д’Энтранс. За 30 франков, рубашку и пару деревянных башмаков я нанялся работать у двоих пожилых фермеров из Ле Бардэна, что недалеко от Мену, которые на причале продавали древесину и благодаря моему труду зарабатывали от двенадцати до пятнадцати сотен франков.
Они владели 12-ю головами крупного рогатого скота, в том числе, шестью быками. Зимой я молотил зерно в амбаре и спал на соломе. Я был весь покрыт паразитами и совершенно несчастен.
С 1-го мая я начал в трех повозках возить древесину на причалы, оттуда возвращался на пастбище. Каждый вечер ко мне приходил мой хозяин, он приносил мне кусок хлеба и омлет из двух яиц, приготовленных с луком-пореем и конопляным маслом. Только на день святого Мартина я появился в усадьбе, где мне оказали большую честь, угостив соленой свининой.
В хорошую погоду я спал в красивой роще, принадлежавшей мадам де Дама. У меня был один самый любимый и самый пушистый из всех моих шести быков. Укладываясь на ночь, я всегда устраивался возле него.
Сначала я снимал свои башмаки, а затем подсовывал свои ноги под его задние, а голову клал на его шею.
Но около двух часов утра мои шесть быков бесшумно встали, и мой товарищ тоже, так что я ничего не знал. А потом бедного пастуха покинули. Не зная, как найти быков в такой тьме, я надел свои деревянные башмаки и прислушался. Я бродил по краю молодого леса, ранился шипами дикого шиповника, и моя кровь стекала в мои башмаки. Я плакал, потому что мои лодыжки были изрезаны до кости. Часто на своем пути, я встречал волков, с их мерцающими как искры глазами, но мое мужество ни разу не покинуло меня.
В конце концов, я нашел своих быков и перекрестился. Как же я тогда обрадовался! Я впряг своих беглецов в три груженые дровами повозки, а затем подождал своего хозяина, чтобы вместе двигаться к пристани. Потом я вернулся на пастбище, а хозяин вечером ушел домой. Я получил свой кусок хлеба и традиционные два яйца, приготовленные с луком пореем и конопляным маслом. И так это происходило каждый день в течение трех лет. Горшок освободили, чтобы замешивать тесто.[2] Но самое страшное — это паразиты, которые постоянно терзали меня.
Не выдержав таких условий жизни, я, несмотря на многочисленные уговоры, покинул деревню. Я вернулся в свой родной город, чтобы узнать, вспомнят ли, но никто уже не помнил потерянного ребенка. Четыре года отсутствия сильно изменили меня, и никто меня больше не узнавал.
В Дрюйе я пришел в воскресенье, и затем пошел полюбоваться его красивыми фонтанами, которые находились недалеко от сада моего отца. Я заплакал, но после минутной борьбы со своим горем я решил, что нужно делать. Я вымыл лицо в чистой воде, в которой прежде плескался вместе со своими братьями и сестрами.
Наконец часы сообщили о мессе. Я пошел в церковь, держа в руке свой платок, поскольку сердце мое разрывалось. Но я все-же вошел в храм и стал на колени. Опустив глаза, я молился. Никто не обращал на меня внимания. Однако я слышал, как одна женщина сказала: «А вот маленький морванец, который искренне молится доброму Богу». Я так изменился, что никто не узнавал меня, но я знал всех их. Я ни с кем не разговаривал. Когда кончилась масса, я вышел из церкви. Я видел своего отца, который пел в хоре, но вряд ли он знал, что один из его сыновей, «которого он бросил, находился так близко к нему».
После окончания мессы я прошел три лье[3] и очень проголодался. Я пошел в дом моей сводной сестры, дочери моего отца от первого брака, которая держала гостиницу. Я попросил у нее чего-нибудь поесть. «А что бы ты хотел на обед, дитя мое?» — «Полбутылки вина и немного мяса и хлеба, сударыня».
Мне подали немного тушеного мяса, я ел жадно, и, укрывшись в углу, наблюдал за местными жителями, которые поступали так же. Подкрепившись, я спросил: «Сколько я вам должен, мадам?» — «Пятнадцать су,[4] мой мальчик». — «Вот они, мадам». — «Ты из Морвана, не так ли, дитя мое?» — «Да, мадам, я пришел, чтобы попытаться найти здесь работу».
Она позвала своего мужа. «Гранже, — сказала она, — вот парень, которому нужна работа». — «Сколько тебе лет?» — «Двенадцать, мсье». — «Откуда ты?» — «Из Мену.» — «Ах, ты из Морвана?» — «Да, мсье»— «Ты умеешь молотить зерно?» — «Да, мсье». — «Ты уже когда-то делал такую работу?» — «Четыре года, мсье». — «Сколько ты хочешь получать в год?» — «В наших местах, мсье, нам платят хлебом
