Дневник, 2006 год - Сергей Есин

Только что вышел книжкой мой «Марбург», правда, вместе с совсем другим, по задачам и по письму, моим романом, «Хургада». Предисловие написал знаменитый литературовед Лев Аннинский — и что же, и что же?.. Ой, не нужно мне такой похвалы. Сейчас другой литературовед, она живет в прекрасном русском городе Белгороде, выпускает вторую книгу о писателе-москвиче. Еще начиная работать над первой, она говорила мне, что взялась за этого автора потому, что ни в одном другом — она языковед — не нашла таких возможностей для анализа сегодняшнего языка. И вот теперь, написав вторую, нелегкую, книгу, она ее заканчивает вот каким грустным пассажем:

«Своей монографией мы попытались «по горячим следам» отреагировать на произведения С.Н. Есина позднего периода творчества, условно названного вторым периодом. В целом ряде учебных пособий для высшей школы по курсу русской литературы второй половины XX века о Сергее Есине нет ни единого упоминания:

М.М. Голубков. Русская литература XX в.: После раскола: Учеб. пособие для вузов. — М.: Аспект Пресс, 2001. — 267с; Я.77. Лейдерман и М.Н. Липовецкий. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: В двух томах. Т. 2. 1968–1990. — М.: Academia, 2003. — 687 с; В.А. Зайцев, А.П. Герасименко. История русской литературы второй половины XX века: Учебник. — М.: Высшая школа, 2004. — 455 с; М.А. Черняк. Современная русская литература: Учеб. пособие. — СПб., Москва: САГА: ФОРУМ, 2004. — 336 с; Русская литература XX века: Учеб. пособие для студентов педвузов: В 2 тт. Т.2. 1940 — 1990-е годы / Под ред. Л.Г. Кременцова. 3-е изд. — М.: Изд. центр «Академия», 2005. — 464 с.; Русская проза конца XX века: Учеб. пособие для студ. вузов / Под ред. Т.М. Колядич. — М: Изд. центр «Академия», 2006. — 424 с.

Любопытно: обычно составляют библиографию работ, в которых указан объект исследования, а мы привели антибиблиографию, но привели потому, что это — учебники, то есть официальные зеркала науки. Далее, учебники грифованные, то есть рекомендованные свыше. Учебники, достаточно внушительные по объему и по охвату. Наконец, учебники не старой закваски, когда анализировались только те писатели, творческий путь которых к моменту написания учебника был уже завершен, то есть, грубо говоря, умершие, которые не совершат уже ничего непредсказуемого. Не включение имени само по себе красноречиво».

Для чего я Вам это сообщаю? Это фон, на котором я получил Вашу весть. Теперь о Вашем письме. У меня нет методики и знаний, чтобы структурировать и заключить всё в некую формулу. Но с карандашом в руках, как хищник, выбирающий съедобное и заветное для его аппетита, я по письму прошелся. Здесь тема поворотов и ситуаций, на которые я обратил внимание. Это я называю «частым бреднем», так я делаю книжные маргиналии и работаю с текстами, когда-нибудь и что-нибудь пригодится. Подчеркиваешь порой не для того, чтобы запомнить, а чтобы душа продолжала работать, чтобы «гальванический» слой от соприкосновения с другими материалами нарастал: «запоздалые замыслы, актуальные вдохновения», «многочисленными, как любит Барбара», «вижу подробности убегающих движений» — и весь абзац, почти дублирующий мою ситуацию. «При многих несогласиях с Вами… политическими и личными пристрастиями», «это главное выражается просто и недосягаемо», «целые куски текста, скрепленные самым надежным стержнем…», «не превращение в самостоятельные реальности идеальных продуктов творчества» — это определенно и исконно мое, «совокупный «констант» продуктивной способности воображения,» «…в моем восприятии это самый, пожалуй, трогательный образ» — так оно и замысливалось. О герое — «он, конечно, сотворен Вашей целостной, синтезирующей фантазией». Лучше не скажешь, это не я, но от этого я и не откажусь. Но всем литведам всегда будет хотеться сказать: это только «он». А здесь «не он», ни он сам, ни его близкие. Хотя совершенно справедливо «в «Марбурге», как и в других работах, Вы сконцентрированы на самом себе и не отступаете от этого принципа». Кроме меня самого, у меня ничего нет, ни базового образования, ни иностранных языков, ни формальной, как проволока, логики. Далее: «Эта оценка верна, но только как описание факта, как упрек я её не принимаю…» Теперь, простите меня, но надо быть не только философом и тонким ученым, но и очень хорошим психологом, быть человеком самодостаточным и понимать, что не каждому дано «высекать», чтобы не «сломаться», на факте, не превратить его в упрек, чтобы принизить человека и заменить слово «письмо» словом «списывание». Спишите!

«И не честнее ли, не откровеннее ли по-кантовски…» Да, безусловно, но мы всё притворяемся, что есть литература по образцам, её нужно только реставрировать, и к ней чуть приращивать, и мы, как идиоты, создаем и ценим ее по привычным образцам. И про «эгоцентризм» Вы совершенно правы, без него и писателя-то нет, жаль, что пошел навстречу ему я слишком поздно.

Ну, да хватит, остальное пусть будет со мной, чтобы перечитывать и укрепляться в себе. Всего, что Вы написали, не перечислишь, и всё это, в разное время прочитанное, будет по-новому всплывать и подвергаться переосмыслению. Соображения на последних страницах Вашего письма тоже очень точны. Но всё упирается не в наличие или отсутствие искренности, а в стиль, который эти качества проявляет.

Что еще? Пишу новый роман, вернее он стоит, но рано или поздно будет закончен. Как всегда. Значит, просто еще не вызрела мысль. Как недавно написал Слава Пьецух, роман — это всегда мысль, которая лишь задрапирована (его слово) всякими литературными приемами.

С признательностью и восхищением

С.Есин».

19 февраля, воскресенье. В три часа пошел на юбилейный вечер Володи Бондаренко в ЦДЛ. На свое 60-летие он собрал целый зал народа и большое число выступающих из самого первого ряда. Все это, видимо, будет описано в его газете. Пока сведения интимного характера — за зал было заплачено 30 тысяч рублей, билеты продавались, и, по мнению Носкова, директора дома, затраченное должно было окупиться. Вечер, действительно, оказался неплохим. Как можно было предположить, вел Саша Проханов, несколько постаревший лицом, но по-прежнему поющий соловьем. Текучая ассоциативная образность ему нипочем, и он пел, может быть, как никогда. Я сидел рядом с Юрием Ивановичем Голубицким, с которым нам предстояло что-то вручать от имени Фонда Розова, и начальную часть мы проболтали, так же как и само выступление Володи, где он говорил о своем значении в русской литературе и своих книгах, скорость выпуска которых за последнее время так увеличилась.

Сначала в народно-лукавом духе выступил Володя Личутин, говорил на уровне зала, который состоял из протестной и очень немолодой публики. Потом говорил Лимонов, рассказывая, как в 2003 году нашел приют в доме Бондаренко. Это мужественный поступок. Валентин Сорокин зачитал адрес, кажется, он же рассказывал о чуть не состоявшемся аресте Бондарева. Вот уж кто был мужественным человеком. Потом, как всегда громким голосом, Сорокин прочитал свое стихотворение. В.Н. Ганичев подарил очень красивый и элегантный букет. За это я его, уже в фойе, похвалил. Он смутился, понимая некоторую здесь иронию. Выступила сестра Бондаренко, она поэтесса. Потом несколько прочувствованных слов сказал Леня Бородин. Нефедов читал стихи, в которых перечислены качества и достоинства многих писателей, и когда дошел до меня, то в рифму сказал: «Есина читают все». Говорил Юрий Мамлеев. Его речь мне запомнилась, потому что было сказано о тайной ненависти к литературе. Замечательно, в духе вечера, говорил и пел Ножкин. Говорили Глазьев, Рогозин, Шаргунов, юный, привыкший уже точно формулировать. Кто же сказал: «Мне ближе Екатерина, которая прирастила к России Крым, нежели Хрущев, который Крым подарил»? Кажется, Глазунов. Рогозин чуть-чуть прокатился по Путину: «Президент, когда едет в бронированной машине, читает Ключевского, а в Кремле дела идут по-прежнему». Поляков отметил историческое мышление юбиляра в трудные дни: он, дескать, уже тогда привечал всю литературу. Для меня эта мысль была самой интересной, она как-то логично осветила всю деятельность Бондаренко, в искренности которой я порой сомневался. Потом говорил Распутин, тонко, умно иронично, прошелся по Володиному либерализму, подразумевая, конечно, некую его всеядность. Не перелили ли ему некой либеральной крови во время операций и болезней, если он Улицкую принялся считать за великую писательницу? Ну и я напоследок поговорил, кажется неплохо. Когда текст появится в «Днях литературы», перепечатаю.