Полное собрание сочинений. Том 12. Ключи от Волги - Василий Песков

Абляким охотится с юности и пережил девять орлов. Жизнь у птицы некоротка – один орел служил Аблякиму тридцать три года. Но орлы, случается, разбиваются на охоте, – на большой скорости падая на добычу, орел промахивается, ударяется грудью о землю и уже не может взлететь.

С одним из орлов охотник простился, когда уходил на войну. Получая из дома письма, казах Абляким Сантанкулов среди всего прочего обязательно находил в письме строчки и об орле: как себя чувствует, чем его кормят и что ждет, мол, хозяина. Это были приятные вести для Аблякина. «Я ложился на спину, закрывал глаза и видел в небе любимую птицу-друга».

Мир тесен. Абляким воевал под Воронежем. С удивлением слушаю произносимые на казахский лад названия сел: Рамонь, Чертовицкое. Это мои родные места. Я говорю Аблякиму об этом и он, отвыкший уже волноваться, вдруг ставит на стол пиалу и с любопытством, как будто мы встречались тогда в лесах под Воронежем, смотрит на гостя.

Охотник-казах был на войне снайпером. От Воронежа по степям, через Харьков и Белгород он прошел до Полтавы и там был ранен.

В ауле Аксай говорят, что ата Абляким убил на войне более сотни фашистов. Однако сам старик ответил, что не считал – «стрелял и все». Но счет какой-то все-таки на войне велся. Сын Аблякима, спросив разрешения у отца, приносит в комнату шелковый узелок, кладет из него на ладонь старику два ордена Славы. Молча Абляким наблюдает, как все стоящие у стола почтительно разглядывают чуть потускневшие серебристые звезды, потом кладет награды в лоскут, еще раз сказав: «Не считал…»

Зато убитых волков Абляким хорошо помнит. Их было сто восемнадцать. Одни попали в капкан, другие – под выстрел, но особо гордится охотник добычей, взятой с орлом. Хороший, сильный орел может остановить волка. Такие орлы всегда и были у Аблякима. «За хорошую птицу в давнее время давали сотню баранов, коня или невесту».

Вернувшись с войны, Абляким охотой с орлом кормил весь аул. «Ловил джейранов, лис ловил, не считая». Старик уверен: охота с орлом прибавила ему жизни. В свои восемьдесят четыре года он легко садится на лошадь и может с утра до ночи пробыть в седле. Шкуры лисиц, висящие на дощатом сарае, – свидетельство: и глаза старика еще не утратили зоркости. А орел по-прежнему чувствует в нем повелителя.

Я спрашиваю: как приручают орлов? Почему здоровая сильная птица, взлетев с руки, на нее же и возвращается? Что мешает ей улететь? И много ли надо сил, чтобы вольное существо стало служить человеку?

– Орлов всегда заставляли служить, – говорит Абляким. – Были орлы у отца и у деда. И никто не знает, когда это все началось.

Сначала птицу надо поймать. Это не трудное дело. Сеть с голубем, зайцем или кекликом для приманки сделает свое дело, надо лишь вовремя выскочить из засады и быстро связать орла.

Превращение вольного дикаря в послушное существо занимает всего лишь три-четыре недели. Но какие они для орла! Птице сразу же надевают на голову кожаный колпачок, и мир для нее исчезает. Но это еще полбеды. Главное в том, что орла, привыкшего ощущать под лапой скалу, сажают на зыбкий аркан, натянутый в юрте или сарае. Не упасть! Все силы у птицы уходят на это.

Представьте канатоходца, которому завязали глаза и обрекли день и ночь стоять на канате, да к тому же канат время от времени дергают. Именно так поступают с орлом. Кто бы ни проходил мимо, обязательно тронет аркан, и орел, нахохлившись, распустив крылья, снова и снова с трудом добивается равновесия. Ни часу покоя! Ночью проходит кто-либо мимо орла – обязательно дернет аркан. Сам охотник специально встанет под утро встряхнуть задремавшую птицу.

Но эта пытка имеет и перерывы. Время от времени охотник подходит к растерявшей весь свой характер, обессилевшей птице, ласково гладит ее по перьям, снимает с головы колпачок, чтобы птица увидела избавителя от страданий, и дает ей кусочек вымоченного мяса – подставляет руку в прочной большой перчатке, и голодный орел, потянувшись за пищей, садится на руку. Но снова надет на голову колпачок. Опять темнота и зыбкий аркан. А потом вновь лицо и рука «избавителя». И так три-четыре недели. И вот уже нет для орла ничего милее лица хозяина и перчатки, садясь на которую, обретаешь покой и получаешь еду. Все, орел готов служить человеку!

Былую страсть орла-охотника будоражат сначала лисьим хвостом – тянут его на бечевке за скачущим всадником. Награда – опять же кусочек мяса.

И потом приходит черед охот настоящих. Вольная воля открывается птице каждый раз на охоте. Слетел с руки – и в небо! В любую сторону улетай – не догонят и не поймают. Нет! Взлетев, орел устремляется на добычу. Но покорно ее отдает, как только хозяин покажет завалянный жалкий кусочек мяса.

– Орел не знает, что он невольник. Он может улететь, но я позову, и он возвращается, – говорит Абляким. – На охоте орел – слуга человеку. А дома, наоборот, я служу этой птице. В нужное время кормлю, в порядке держу помещение, проведываю на день несколько раз. Перед охотой чаем пою, ласкаю. А охота – праздник для нас обоих. Беда не в неволе орла. Грустно – орлов становится меньше и меньше. Нас с этой птицей в музее можно уже показывать.

Фото автора. 15 апреля 1979 г.

Ковчег на Донце

Проселки

Заметили время, я стал считать. И за час езды на «козле» насчитал 47 зайцев (пишу прописью – сорок семь!). Машина ехала низкорослыми степными лесками, ехала вдоль зеленых хлебных полей, пастбищ, песчаных пустошей – и повсюду мы видели зайцев. Они перебегали дорогу, шевелили ушами в прошлогодних пожухлых травах, щипали зелень и просто так, в свое удовольствие, грелись на бугорках.

За этот час мы еще видели редкого по нынешним временам стрепета, двух орлов, колонию цапель на дереве; полем, притормозив, долго ехали за парочкой куропаток, не хотевших уступать нам дорогу. Мы постояли возле сурчиного городка, видели пустельгу, удодов, дроздов, луговых луней, трех оленей и много фазанов.

Ночью вышли послушать апрельского соловья и по звукам насчитали еще с полдюжины птиц. На болоте за домом ухала выпь, шумно падали в воду тяжелые кряквы, кричала неясыть и – чудо – сидевшему в загородке за домом филину отвечал из лесу вольный его собрат. Наш ухнет – и сейчас же из лесу, издалека, из темноты ответный вздох: у-у-ух!

– Осенью тот, лесной, приспособился кур воровать, – улыбается стоящий рядом со мной Нечаев. – Таскает, а я радуюсь. Что куры? Кур, сколько надо, столько и разведем. А филин – редкость. Есть государства в Европе – на всю территорию – ни одной такой птицы. А тут шесть пар, дюжина филинов! Представляете, – Нечаев делает паузу: понимаю ли, что значит двенадцать филинов на клочке степной территории? – и продолжает: – Однажды видел: филин днем на лету встречным курсом схватил ворону. Но это редкостный случай. Они охотятся ночью и тут благоденствуют на зайчатине. А куры… Дураком надо быть, чтобы мимо такой добычи лететь. Вот поглядите…

Борис Алексеевич Нечаев.

Луч фонаря упирается в ветки тополя у сарая. На ветках рядком, вобрав головы в перья, сладко спят куры.

– В сарай не загонишь. Привыкли, как дикари, – на ветках. Ну филин их и шерстил.

У-у-ух! – кричит сидящий с поврежденным крылом затворник, и сейчас же из леса, из темноты, – ответ. Поет соловей, монотонно, с долгими перерывами ухает выпь. На свет фонаря прилетела мохнатая бабочка. Нечаев стоит на крылечке с непокрытой седой головой. Мы давно собирались увидеться тут, на Донце. И я чувствую, как он счастлив: все, о чем говорилось при городских встречах, было перед глазами и даже сейчас вот, ночью, заявляло о себе множеством голосов.

– Ковчег на Донце…

– Ну! – радостно, с доверчивостью ребенка соглашается седой человек. – А я вроде старика Ноя, только без бороды.

Ростовская область – не край земли. И места для всего, что именуется словом «Природа», тут осталось немного – сплошь распаханный чернозем, шахты, трубы заводов, дороги, станицы, города, хутора, пристани – таков открытый ветрам и глазу равнинный пейзаж. Усть-Донецкий район – самая середина большой хозяйственной территории, и по всем показателям район еще и самый передовой в области. Тут берут от земли все, что она может дать. И поразительно, именно тут (место слияния Северского Донца с Доном) расцвел очаг жизни, вызывающий восхищение. Это не заповедник – сбереженный и теперь охраняемый угол природы. Это природа, воссозданная человеком и им управляемая по законам, уже открытым и тут открываемым. И совсем уже поразительно то, что создали этот очаг охотники, люди, которых мы привыкли клеймить как злостных врагов природы. (Забывая, впрочем, что Аксаков, Тургенев, Пришвин были охотниками.)

С чего началось? Нечаев: «В 1967 году я проехал по этим местам и за день выпугнул одного зайца… И все же подумал: развести зайцев тут можно».