Сочинения Иосифа Бродского. Том VII - Иосиф Бродский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начать с того, что новаторским может быть только содержание и что новации формальные могут быть осуществлены только в пределах формы. Отказ от формы есть отказ от новаций. В чисто формальном отношении поэт не может быть только архаистом или только новатором, ибо любая из этих крайностей оборачивается катастрофой для содержания. Венцлова есть архаист новатор в том именно смысле, который вложил в название своей замечательной книги покойный Ю. Тынянов, пока рука редактора не заменила дефис фатальным «и».
Выбор Венцловой средств — выбор, конечно, прежде всего физиологический (если только «физиологический выбор» не есть тавтология); однако у выбора этого есть еще и чрезвычайно серьезное этическое измерение. На этом стоит остановиться подробнее.
Томас Венцлова принадлежит к тому типу поэта, который стремится оказать влияние на свою аудиторию. Поэзия не есть акт самоустранения (хотя это может быть одним из возможных методов); поэзия есть искусство императивное, навязывающее читателю свою реальность. Стремящийся продемонстрировать свою способность к самоустранению поэт теоретически не должен ограничиваться нейтральностью дикции: теоретически ему следует сделать следующий логический шаг и заткнуться вообще. Поэт, стремящийся сделать свои высказывания реальностью для аудитории, должен придать им форму лингвистической неизбежности, языкового закона. Рифма и стихотворный размер суть орудия для достижения этой цели, имеющиеся в его распоряжении. Именно благодаря этим орудиям читатель, запоминая сказанное поэтом, впадает от сказанного в зависимость — если угодно, обрекается на повиновение реальности, данным поэтом создаваемой.
Помимо ответственности перед обществом, выбор средств диктуется поэту его чувством долга по отношению к языку. Язык по своей природе метафизичен и зачастую именно феномен рифмы указывает на наличие взаимосвязанности понятий и явлений, данных в языке, но рациональным сознанием поэта не регистрируемых. Иными словами, звук — слух поэта — есть форма познания, форма синтеза, но не параллельная анализу, а его в себя включающая. Говоря грубо: звук семантичен — зачастую более, чем грамматика; и ничто так не артикулирует акустический аспект слова, как стихотворный размер. Отказ от метрики — не столько преступление против языка и предательство по отношению к читателю, сколько акт самокастрации со стороны автора.
Существует и еще один долг у поэта, объясняющий его приверженность форме,— долг по отношению к предшественникам, к создателям поэтической речи, которым он наследует. Выражается он в ощущении всякого более или менее сознательного сочинителя, что он должен писать так, чтобы быть понятым своими предшественниками — теми, у кого он поэтической речи учился. В идее этой нет ничего потустороннего: как Милош сознает, что он должен писать так, чтобы быть понятым Словацким или Норвидом, так и Венцлова полагает, что сочиняемое им должно быть доступно пониманию Донелайтиса или, допустим, Мандельштама.
Отношение поэта к предшественникам есть нечто большее, чем вопрос о генеалогии. В конце концов, не мы выбираем себе родителей, но они, даруя нам жизнь, выбирают нас. Они предопределяют наш облик и — часто — наше экономическое положение, завещая нам свое состояние — во всех смыслах этого слова, включая буквальный. Что бы мы о себе ни думали, мы суть они и должны быть понятны им, если хотим быть понятными самим себе. Чем больше они нам оставили, тем богаче наш язык, тем свободней мы в выборе средств, тем лучше наш слух — метод познания, тем совершенней подобранный нами на слух мир.
Форма привлекательна не наследственным своим благородством, но тем, что есть признак сдержанности и признак силы. Отказ от нее в пользу средств, именуемых органическими, свидетельствует о качествах прямо противоположных, намекая на экстраординарную участь поэта или его переживаний. Единственное, на что средства органические указывают, это на органичность мелодрамы. Существуют, видимо, два толкования природы и вытекающих из них понимания естественности в искусстве. Первое, восходящее, скажем, к Д. X. Лоуренсу и постулирующее непосредственность физиологическую и речевую, и второе, начинающееся словами Осипа Мандельштама:
Природа — тот же Рим, и отразилась в нем...
— и продолжающееся в поэтике Томаса Венцловы.
3
Томас Венцлова родился 11 сентября 1937 в г. Клайпеда, на берегу Балтийского моря. Страна доживала последние годы относительно новой для себя независимости, и некоторым членам семьи Томаса Венцловы довелось сыграть незначительную, но грустную в потере независимости этой роль. Вскоре после раздела Польши страна, в которой родился Томас Венцлова, превратилась в Литовскую ССР, в правительстве которой его отец, поэт Антанас Венцлова, некоторое время занимал пост, эквивалентный министру культуры. В назначении его на этот пост сыграли роль левые убеждения Антанаса Венцловы; следует отметить, однако, что по тем временам выбор, стоявший перед литовским интеллигентом, был довольно ограниченным: это был выбор между симпатиями прокоммунистическими и профашистскими.
Выбор, совершенный отцом, довольно дорого обошелся сыну, особенно в его школьные годы. Значительная часть однокашников Томаса Венцловы рассматривала его не иначе, как сына человека, который предал свою страну во власть иноземцев, и обращались с ним соответственно. Популярность Антанаса Венцловы как народного поэта Литвы и лауреата Сталинской премии не улучшала, но скорее усложняла положение сына. Подобные вещи либо травмируют человека на всю жизнь, превращая его зачастую в существо монструозное, либо — сильно его закаляют. С Томасом Венцловой произошло последнее, немалую роль в чем сыграла аристократически-культурная среда родственников поэта со стороны матери.
В 16 лет Томас Венцлова, окончив среднюю школу с отличием, поступает в Вильнюсский университет, оказываясь таким образом самым молодым студентом этого учебного заведения за всю его историю. Через три года, однако, он изгоняется из университета сроком на год. Год этот — 1956-й, год высшего взлета надежд, связанных с Венгерской революцией, и их гибели под гусеницами советских танков, восстание это буквально раздавивших. Для поколения, к которому принадлежит Томас Венцлова — как и автор этих строк,— для поколения 56-го года — судьба венгерского восстания оказалась примерно тем же, чем было поражение декабристов для пушкинской плеяды или гибель Испанской республики для У. X. Одена и его современников в 30-х. Она сформировала не только мировоззрение, но зачастую и личную эсхатологию многих его представителей. Для социалистической идеи во всяком случае поколение это было полностью потеряно.
Для литературы, с другой стороны, поколение это оказалось находкой, ибо оно начало свой путь с отсутствия потенциальных иллюзий и камертоном его навсегда осталась венгерская трагедия. В возрасте 19 лет Томас Венцлова буквально набрасывается на литературу, которая становится для него главной реальностью существования и впоследствии профессией. Он кончает университет, и на протяжении последующих двадцати лет его существование состоит из преподавания, переводческой деятельности, журнализма, эссеистики, которыми он зарабатывает себе на жизнь; жизнью оказываются стихи.
Два этих десятилетия — два десятилетия непрерывного роста популярности его творчества в Литве и за ее пределами. Как и его стихи, Венцлова ведет в эти годы жизнь в сильной степени кочевую, перемещаясь по пространству последней великой империи с частотой и производимым его появлением ощущением наваждения. Он живет подолгу в Москве и в Ленинграде, сводит знакомство с Борисом Пастернаком и более тесное — с Анной Ахматовой, которых он переводит на литовский язык. Он также завязывает тесные — иногда слишком тесные — отношения с его современниками, пишущими по-русски: отношения, которым суждено принять масштабы судьбы.
Отчасти именно благодаря этой его подвижности интерес, постоянно проявляемый к его персоне со стороны властей, не оборачивается катастрофой, ибо литовский и всесоюзный комитеты государственной безопасности не в состоянии решить, к чьей епархии Венцлова принадлежит. С началом семидесятых годов — время выхода первого и пока единственного в Литве сборника его стихотворений «Знак языка» — тучи над головой Венцловы начинают довольно стремительно сгущаться. В немалой степени этому способствует чрезвычайно активное, достигающее порой степени безрассудности участие поэта в литовском правозащитном движении. Временный, однако в тот момент полный, разгром этого движения разбрасывает многих его создателей и участников по лагерям и тюрьмам империи; иные оказываются в эмиграции. С 1977 года Томас Венцлова живет в США и является в настоящее время профессором русской литературы в Йельском университете. Данный сборник его стихотворений, выходящий по-польски, выходит, когда его автору 52 года.
