Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлинский насмешник

– Поди-ка сюда, – сказал он. – Тебя тетушка Старшая петь зовет.

– Тетушка Старшая здесь, – отвечала Шэнь, имея в виду невестку У. – Что, другая объявилась?

– Тетушка Чуньмэй тебя зовет, – пояснил Чуньхун.

– Какая тетушка! Подумаешь! – недоумевала певица. – С чего это я ей понадобилась? Там же барышня Юй, а я тетушке Старшей пою.

– Ничего, пойди спой, потом вернешься, – заметила госпожа У.

Однако певица точно приросла к своему месту. Чуньхун удалился.

– Я звал, она не идет, – объяснил он Чуньмэй. – Они в покоях хозяйки сидят.

– Скажи: я зову, она и придет, – настаивала Чуньмэй.

– Я так и сказал, – подтвердил Чуньхун. – Тетушка Старшая, говорю, тебя зовет, а ей хоть бы что. «Тетушка Старшая, – отвечает, – здесь сидит. Там, говорит, другая что ли объявилась?» Тетушка Чуньмэй, говорю ей. «С каких, – отвечает, – пор она тетушкой заделалась? Звать начала? Занята я, говорит, тетушке Старшей пою». Тут к ней обратилась жена У Старшего и говорит: «Пойди спой, потом вернешься». Но она ни в какую.

Не услышь этого Чуньмэй, все бы шло своим чередом, а тут в ней, казалось, взбунтовались три демона дурных страстей,[1430] гневные духи вырвались из пяти внутренностей и достигли небес. У нее покраснели уши, а потом побагровело все лицо. Ее пытались удержать, но не тут-то было. Чуньмэй вихрем ворвалась в хозяйкины покои и, тыча пальцем, обрушилась с руганью на певицу Шэнь Вторую.

– Как ты говоришь обо мне слуге?! – вопрошала она, – «Еще одна тетушка объявилась? Подумаешь, какая тетушка! С чего это я ей понадобилась?» Ишь какая барыня нашлась! Ее позвать не смей. Конечно, мы же скотина ничтожная. Ты нас ведь из хлева вызволила, в люди вывела. Явилась новая благодетельница! Да кто ты такая есть, сучья дочь? Через сколько рук прошла, шлюха поганая? Давно ли в наш дом вошла и уж заносится, на всех глядит свысока. А чего ты знаешь? Настоящей песни спеть не можешь. Тянет одно и то же: к востоку плетень, к западу плотина. Такую белиберду – лай собачий, и записать-то нельзя. И еще гордится! Да мы не таких певиц слышали. Подумаешь, невидаль какая! Пусть тебя потаскуха Хань Даого расхваливает, нас не удивишь. Как ты ей ни подражай, я тебя не испугалась. И вот что. Убирайся-ка ты отсюда по добру по здорову и чтобы ноги твоей здесь больше не было.

Тут Чуньмэй остановила супруга У Старшего:

– Ну довольно! прекрати сейчас же ругань!

Выведенная из себя певица только глаза таращила, не решаясь перечить Чуньмэй.

– Ай-яй-яй! – наконец, протянула она. – Ну и грубиянка! Я ж ничего плохого слуге не говорила. И столько грязи вылить! Если я здесь не нужна, пойду туда, где меня примут.

Это еще больше обозлило Чуньмэй.

– Ступай, шлюха неотесанная! – закричала она. – По тебе улицы и переулки скучают. Будь ты порядочная да самостоятельная, в своем бы доме сидела, а то по чужим домам шляешься, подаяние клянчишь. Убирайся и чтоб я тебя больше не видала!

– Я не с тобой живу! – отвечала Шэнь.

– Не со мной! – не унималась Чуньмэй. – Смотри! слуг позову. Без волос останешься.

– Дочка! – опять вмешалась госпожа У. – Ну что с тобой сегодня? Иди-ка к себе и успокойся!

Но Чуньмэй не двинулась с места. Певица Шэнь, рыдая, спустилась с кана, поклонилась тетушке У и принялась увязывать одежду в узел. Не дожидаясь носилок, она попросила тетушку послать Пинъаня за Хуатуном, чтобы тот проводил ее до дома Хань Даого. После ее ухода Чуньмэй еще раз разразилась бранью и удалилась.

– Выпила она, должно быть, – заметила У Старшая, обращаясь к дочери Симэня и Юйсяо. – А то не стала бы, наверно, так ругаться. Мне прямо неловко было слушать. Ну пусть бы человек не спеша собрался, а то гнать … и провожать не велела. На что ж это похоже?! Разбушевалась – не подступись. Зачем так людей нервировать?!

– Наверно, они там выпили, – сказала Юйсяо.

Чуньмэй тем временем вернулась к себе возбужденная.

– Как же я эту неотесанную шлюху отчитала! – начала она, обратившись к сидящим. – В два счета выставила. Если б не тетушка У, она бы, проклятая, у меня оплеух заработала. Ишь до чего зазналась! Кого она из себя корчит?! Только меня она еще плохо знает!

– Ты сучок срубила, а всему дереву рану нанесла! – говорила Инчунь. – Попридержи язык-то. Шлюхой обзываешь, а тут барышня Юй.

– К ней это не относится, – продолжала Чуньмэй. – Барышня Юй – дело другое. Вот уж который год она к нам ходит, а назови, кого она хоть раз обидела. Попросишь, сейчас же споет. Разве ее можно с этой наглой шлюхой равнять? А чем она, дура хвастается?! Она ж ни одной настоящей песни, ни одного напева не знает. Только и тянет свою «Овечку с горного склона» да «Застряла в решетке южная ветка».[1431] Несет всякую дребедень – слушать тошно, а гонору хоть отбавляй. Ей, по-моему, хотелось барышню Юй вытеснить. Ее место она занять мечтает.

– Этого-то она и добивается! – поддержала ее барышня Юй. – Вчера матушка Старшая мне петь велела, так у меня лютню прямо из рук вырвала. Матушка тогда и говорит мне: пусть, мол, она первая поет, а ты потом. А уж вы на нее не обижайтесь, – продолжала Юй, обращаясь к Чуньмэй. – Откуда ей знать, какие правила в солидных домах заведены. И как ей подобает к вам относиться, она тоже понятия не имеет.

– Я вот ее отругала, а она опять к жене Хань Даого отправилась, – говорила Чуньмэй. – Только как ты ни подражай этой проклятой шлюхе, я тебя не испугаюсь…

– Ну зачем ты, дочка, так горячишься? – вставила бабушка Пань.

– Погодите, я сейчас сестрице чарочку поднесу, – сказала Жуи. – Она и успокоится.

– Вот ведь какая у меня дочка! – подхватила Инчунь. – Разгорячится – не уймешь. – Она обернулась к барышне Юй: – Спой-ка что-нибудь получше.

Барышня Юй взяла лютню.

– Я вам, бабушка и сестрица, спою «Смятеньем объята в спальне Инъин» на мотив «Овечка с горного склона».

– Только с чувством пой, – наказывала Жуи. – А я чарку налью.

Инчунь подняла чарку и обратилась к Чуньмэй.

– Хватит, дочка! Не горячись, успокойся! Тебе мать родная подносит. Выпей!

Чуньмэй не выдержала и рассмеялась.

– Ах ты, потаскушка несчастная! – шутя заругалась она на Инчунь. – И ты в матери мне заделалась? – Чуньмэй обернулась в сторону барышни Юй и продолжала: – Не надо «Овечку». Спой лучше «Воды реки».

Певица расположилась сбоку и, аккомпанируя на лютне, запела:

Как луна бела, как цветок нежна,Но поблек цветок, и зашла лунаНа дверях – замки!По двору метет лишь восточный вихрь,Холод без конца, дождь промозгл и лих,Смяты лепестки!Я ленюсь возжечь свежий аромат,Башмачков не шью, мои пяльцы спят,Сохну от тоски!Тень былой любви вновь встает в ночи,Грудь сжимает боль и нутро кричит,Хмурятся виски!Неужели мой близится конец,Иволгу впусти в золотой дворец!Будем ли близки?!Ясень шелестит сочною листвой,Благодатный дух, ласковый покой,Там расцвел банан…Бабочки в пыльце радостно снуют,Иволгам в ветвях сладостный уютВ утренний туман…Хор цикад умолк, на ветвях роса.Милый мой далек, словно небеса,Дальше дальних стран…Бросил дорогой девицу одну.Кто поет в тени? – Подошла к окну,Изогнула стан…Веер вдруг упал на мое окно:Молодец пришел, веер тот – письмо,Если не обман…Не снести жары – тело, как в огне,Только веер мне, только полог мнеВеют холодком.Тусклою свечой я освещена,Вот взошла луна, я, как тень, одна.Тосковать о ком?Гуси в даль летят, а затем – домой,Но опять весной ненаглядный мойСлишком далеко.Сшить хочу халат, чтобы впору был,Но далекий край, что его пленил,Жаль, мне не знаком.Я с подарком шлю к милому гонца,Помашу с крыльца – нет пути конца –Встретить не легко!Сливу я спрошу, уж в который раз!..Без тебя больна, свет очей угас,Пожелтел нефрит.И тревожен сон – плачу я во тьме,Страшен полумрак, тени на стене,Страж унылый ритм.Мне желанья нет согревать постель,Тяжких мыслей рой – бесов канитель,Вместо вздоха – хрип.Шеи стебелек горестно поник,Будто все цветы вдруг опали в миг –Опустел мой скит.Память о любви мне не одолеть,В центре уголек долго будет тлеть –Всё нутро горит!

Однако оставим их, и расскажем о Симэнь Цине.

Когда Симэнь по возвращении из Синьхэкоу от Цая Девятого спешился у ворот, к нему обратился Пинъань.

– Господин Хэ присылал посыльного из управы, – докладывал привратник. – Приглашает вас завтра в управу на допрос задержанной шайки грабителей. Его сиятельство Ху целую сотню календарей на новый год прислали. От коменданта Цзина принесли свиную тушу, жбан вина и четыре пакета с серебром. Подношения зятюшка принял, но ответ без вас дать не решился. Под вечер его слуга опять вас, батюшка, спрашивал. Визитную карточку только его сиятельству Ху отправили, а посыльного наградили цянем серебра. От господина Цяо приглашение принесли. Вас завтра на пир приглашают.