Над квадратом раскопа - Андрей Леонидович Никитин

Объектом археологии на первых этапах ее развития явилась «материальная культура» — совокупность предметов, вышедших из человеческих рук или носящих отпечаток непосредственного соприкосновения с орудиями труда человека. Таковы остатки жилищ, утварь, орудия труда и оружие, украшения, скульптура, остатки различных производств, средств передвижения. Сюда попали такие сложные комплексы, как города, религиозные и культурные центры, погребения, ирригационные и оборонительные сооружения, шахты, горные выработки, дороги, обсерватории и тому подобное.

Чтобы ориентироваться в этом множестве множеств, не прибегая всякий раз к долгому, не всегда полному перечню признаков, характеризующих ту или иную совокупность подобных множеств для определенной территории и эпохи, археологами была принята условная единица, названная «археологической культурой». Археологическая культура охватывает совокупность признаков, отражающих уровень знаний, техническую вооруженность, духовную жизнь и хозяйственную деятельность человека бесписьменного периода. Другими словами, археологическая культура — а именно в этом смысле в дальнейшем я буду употреблять слово «культура» — оказывается своеобразным символом, претендующим на два измерения: площадь (территорию) и протяженность во времени.

Обычно археологическая культура получает свое имя по месту, где впервые обнаруживают такой специфический комплекс, по форме керамики и ее орнаменту, что служит наиболее распространенной основой археологической классификации, по обряду погребения или по наиболее характерным для данной культуры предметам. Отмечая на карте точки, в которых были обнаружены такие предметы или их комплексы, исследователь получает территорию распространения данной культуры. Так возникло представление о «микрокультурах», связываемых археологами с каким-то одним небольшим по площади районом, и «мегакультурах», распространяющихся на десятки тысяч квадратных километров, вбирающих в себя многие местные культуры, обладающие каким-то общим признаком. Так, местные неолитические культуры — белевская, льяловская, балахнинская, каргопольская, беломорская, карельская и ряд других, выделенные археологами в первой половине нашего века, являются каждая составной частью мегакультуры ямочно-гребенчатой керамики, отмечающей характерный для всех этих культур способ украшения сосудов чередованием оттисков зубчатого и конического штампа. С другой стороны, такие местные культуры, как фатьяновская, балановская, атли-касинская, среднеднепровская, шнуровой керамики, воронковидных кубков оказываются — территориально — частями мегакультуры «боевых топоров», отмечающей в качестве обязательного признака их всех наличие каменного сверленого топора.

И здесь возникает интересная ситуация.

Понятие «археологической культуры» с неизбежностью требует от исследователя пространственного подхода к находкам, учета территории, на которой встречены остатки данной культуры. Раньше такую территорию рассматривали статически, как пространство, на котором в силу внутренних каких-то причин происходило возникновение культуры, ее развитие и переход в другую культуру. Затем возобладала миграционная точка зрения, согласно которой такая территория захватывалась в результате постепенного распространения культуры в пространстве и во времени из одного какого-нибудь центра, после чего данная культура вытеснялась или сменялась другой. Теперь эту ситуацию можно рассматривать иначе: территория определенной культуры может быть представлена как некое «поле», подобное магнитному, «силовые линии» которого определяются маршрутами сезонных миграций человеческих коллективов, а их «потенциал», неодинаковый на разных участках и явный для каждого исследователя — по количеству находимых предметов этой культуры и насыщенности ими слоев. В таком случае уже не вызовет удивления некоторая «размытость» границ культур, их взаимопроникновение и наложение друг на друга, постоянно ощутимые контакты, способствовавшие передаче идей и предметов, достаточно ощутимые сдвиги в широтном или меридиональном направлениях, связываемые с колебаниями климата.

Такой подход как нельзя лучше отвечает экологическому рассмотрению истории человека, быт и хозяйство которого целиком или в большей части зависели от окружающей среды.

Поэтому же, рано или поздно, исследователь задумывается над важностью выделения «зоны» — пространства, где сходные физико-географические и климатические условия образуют схожие биомы, к которым приспосабливается и в которых вырастает та или иная мегакультура. Это могут быть зоны морских побережий, хотя и различающиеся по своему широтному положению, зоны тундр, зона хвойных и смешанных лесов — лесная зона; зона лесостепи и степей… Другими словами, те зоны, которые формировали хозяйственный уклад человека, позволяя ему мигрировать достаточно широко внутри одной зоны, но которые заставляли его коренным образом перестраивать этот уклад, когда ему приходилось переходить из зоны в зону… если только в своем развитии человек еще не мог разорвать «пуповину», связывающую его накрепко с природой!

Каждая локальная археологическая культура отражает совокупность определенных предметов, повторяющихся по форме, технике изготовления, материалу; она выступает в виде одинаково расположенных мест поселений, в виде одних и тех же конструкций жилищ, сходными следами хозяйственной деятельности. При этом логично предположить, что люди, оставившие все это, обладали и общностью жизни духовной, то есть одним языком, одними воззрениями, культовыми ритуалами, верованиями, возможно, и внешним обликом.

Но так было только на первых порах. По мере того, как развивалась археология, ученые убедились, что культуры, которым первоначально они отводили территорию не более современного административного района, претендуют уже даже не на области, а на совокупность областей — зоны. Естественно, что такое широкое распространение памятников одной культуры не может быть объяснено только перемещениями создавших ее людей в течение веков или тысячелетий. Причины должны корениться в чем-то ином.

Обширные лесные пространства от Оки, Среднего Поволжья и Прикамья до Белого моря, Кольского полуострова, Финляндии и Тиманской тундры, а с востока на запад — от Урала до Вислы оказались покрыты стоянками и поселениями с черепками, украшенными ямочно-гребенчатым орнаментом, одинаково известным в Восточной Прибалтике на Эмайыге, под Калинином, на Плещеевом озере и в Костромском Поволжье. Нечто похожее произошло и с культурой городищ раннего железного века, охватившей дьяковскую, верхневолжскую, юхновскую, городецкую, белорусско-балтийские группы. Ее истоки оказались связаны с поселениями культуры «ложнотекстильной керамики», названной так по сосудам, украшенным как бы оттисками грубой ткани, — культуры первых оседлых животноводов и земледельцев лесной зоны.

Иная судьба ждала так называемую «волосовскую» культуру, впервые обнаруженную А. С. Уваровым, основоположником первобытной археологии в России, на Волосовской дюне под Муромом, на Оке. Для этой археологической культуры характерными признаками были: наличие постоянных, углубленных в землю жилищ, толстостенные сосуды, украшенные зигзагами оттисков крупного гребенчатого штампа и содержащие в глине примесь дробленой раковины, травы, коры и черепков; широкие, плоские кремневые кинжалы, сложные рыболовные крючки и особые кремневые скульптуры. Случайное открытие ее именно в этом месте, резкая непохожесть на все остальные культуры так повлияли на археологов, что долгое время именно под Муромом видели центр ее возникновения и дальнейшего распространения на Верхнюю Волгу, в Прикамье, в Прибалтику и Карелию. Даже на Белое море. Такую подвижность объясняли по-разному, но как правило — борьбой за рыболовные и охотничьи угодья. Между тем выяснилось, что под обликом единой, казалось бы, археологической