Над квадратом раскопа - Андрей Леонидович Никитин

земледельцами, а третьи — животноводами. Каждая группа использовала свою «производственную площадь», определяемую соответствующими природными ресурсами, в которых остальные не были заинтересованы, — до тех пор, пока охотники не открывали, скажем, охоту на домашних животных, стада скотоводов не начинали пастись на полях земледельцев, а последние не пытались охотиться на лимитированную дичь.

Чтобы понять, чем ограничивалась и направлялась жизнь древних обитателей лесной зоны в различные эпохи, на основании чего и как могли строиться отношения между представителями разных археологических культур, нужно попытаться в первую очередь определить естественные ресурсы лесов и водоемов зоны. И хотя об абсолютной точности говорить не приходится, сама попытка подобной оценки может оказаться достаточно интересной.

2

Начать следует с водоемов. Остатки рыбьих костей, чешуи, рыболовные крючки, гарпуны, грузила от сетей, найденные при раскопках на местах поселений, отпечатки самих сетей на черепках, остатки рыболовных ловушек, обнаруженные при разработках торфяников и в давно заросших старицах древних рек, — все это указывает на огромную роль рыболовства в жизни лесных охотников. Но даже если бы не было этих находок, само расположение мест стоянок и сезонных стойбищ на берегу водоемов и речек должно было подсказать археологам ту же мысль.

Однако какое место занимало рыболовство в первобытном хозяйстве? Основное или второстепенное, вспомогательное?

Вопрос этот важен. Кости рыб, собранные на местах древних поселений, в отличие от таких же костей, найденных при раскопках древнегреческих городов или городов средневековой Руси, оказываются значительно более крупными. Объяснить такой факт можно двумя причинами: наличием в древности значительно больших, чем сейчас, экземпляров или своего рода избирательностью древних рыболовов, интересовавшихся в первую очередь именно крупной рыбой, как более соответствовавшей их рыболовной технике.

Для лесных охотников массовый — не выборочный — лов рыбы был возможен только весной, в период нереста, когда рыба идет по протокам и речкам, как говорят, «руном» и ее можно буквально черпать корзинами, ловить мордами, сачками. Это время больших заготовок, когда рыбу вялят, сушат, закладывают в ямы для квашения. Все остальное время рыбу не столько ловят, сколько на нее охотятся с луком и стрелами, с острогой, что, естественно, предопределяет размеры добычи.

Обычная оценка водоемов делается из расчета их биомассы — отношения общего веса всех живых организмов к площади в гектарах. Сюда входят инфузории, рачки, планктон, и на долю собственно рыбы остается совсем немного веса. Однако эта доля растет по мере того, как увеличивается показатель биомассы. Чем больше планктона и живых организмов в водоеме, тем больше пищи для рыбы, тем больше самой этой рыбы. Биологи все водоемы разделяют на два основных типа — на озера олиготрофные, малокормные, и эвтрофные, богатые кормами. К первому типу относятся озера молодые, расположенные в зонах последнего оледенения или в горах, в непосредственной близости от современных ледников и снежников; ко второму типу — древние мелководные и зарастающие водоемы. В то время как вторые были своего рода резервациями жизни во время последнего оледенения, первые, возникавшие при отступании ледяного покрова, начинали свою историю с нуля. Они должны были пройти несколько циклов в своем развитии, прежде чем оказывались способны выступить в качестве продуктивных водоемов, да и то с весьма ограниченным выходом «продукции».

Приведу один пример.

Пожалуй, именно с Келейного озера — маленького, проточного, одного из последних в долгой цепочке озер, словно нанизанных на блестящую нить речки, берущей начало в далеких тундрах, — началось мое знакомство с Кольским полуостровом. В длинную и узкую губу, зажатую между скалистых гребней, поросших редкой северной сосной, мы вошли на парусной шхуне, лавируя среди последних льдин. Был конец июня. На суше начиналось лето: в траве, в кустах, над влажной полосой отлива звенели комары. А в этой маленькой черной чаше, лишь только мы опускали в нее крючок с обрывком червя или кусочком колбасы, вода вскипала от рыбы. Для заезжего москвича, привыкшего днями сидеть у лунки на Москве-реке, озеро могло показаться фантастически рыбным. Меньше чем за час каждый из нас набросал по ведру темных, почти черных окуньков — прожорливых, отощавших, готовых брать пустой крючок. Каждый из них был как по мерке: десять сантиметров, ни больше ни меньше. Получилась превосходная уха, но окуней мы больше здесь не удили, а другой рыбы не было.

Случай этот позднее помог мне по-новому взглянуть на реки и озера нашего Севера, где приходилось останавливаться, ловить рыбу, охотиться и — искать следы своих древних предшественников. Иногда я находил черепок, несколько кремневых отщепов, но большей частью поиски были зряшными: привлекательные для современного рыболова, даже рыбака-профессионала, охотнику неолита эти водоемы представлялись столь же «пустыми», как Келейное озеро, в котором местные жители рыбу не ловили…

Максимальная подвижка последнего оледенения проложила как бы демаркационную линию между водоемами двух указанных типов. Различие между ними по биомассе, а соответственно по их продуктивности для охотников неолита оказывалось столь ощутимым, что ленинградский археолог А. М. Микляев, с которым мы когда-то вместе начинали размышлять над экологическими вопросами прошлого, смог предсказать довольно точно движение людей, владевших янтарными украшениями, из Восточной Прибалтики на восток и северо-восток, руководствуясь только положением конечных морен валдайского оледенения.

Для своих поселений эти люди выбирали озера, сохранявшие непосредственную связь с древними водоемами. В геологии они вряд ли разбирались. Но о том, где следует ловить рыбу, а где бесполезно, где надо ставить ловушки, а где гуляет одна мелюзга, знали, думаю, неплохо, наблюдая цвет воды, конфигурацию дна, структуру береговой полосы, характер прибрежной растительности и многое другое, что остается нам узнавать лишь на собственном опыте.

Такой вывод подтверждается археологической картой северной и центральной части Восточной Европы, где густота археологических памятников на территории последнего оледенения резко падает по сравнению с периферией. Но — странное дело! — дальше на север, в Карелии, по берегам Белого моря, насыщенность мест поселений снова резко возрастает. Получалось, что именно в зоне наиболее олиготрофных, малокормных водоемов человек находил для себя больше пищи, чем в южных.

Почему?

Человек — охотник и рыболов — ни теперь, ни в прошлом не мог позволить себе жить только сегодняшним днем. Добыча по возможности съедалась не вся сразу. Какую-то ее долю в копченом, вяленом, сушеном, соленом и прочем видах требовалось откладывать про запас: на длительный переход, на зиму, на голодный период. Для этого годилась лишь та рыба, у которой было высококалорийное, жирное мясо.