Вещий Андрей. На цепи - Эд Качалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Казалось, преображенцы и семеновцы ехали и мирно беседовали, то и дело обмениваясь шутками и посмеиваясь. Но те несколько ветеранов, с которыми переговорил Крынкин, хоть вроде и участвовали в разговорах и посмеивались шуткам, но глаза их были жестки и внимательны. И руки они, как и поручик, держали на оружии.
Еще час спустя начало смеркаться, и стало ясно, что пора останавливаться на ночлег.
— Впереди скоро будет небольшой городок, а может и деревня, черт их разберет, там есть постоялый двор. Там и заночуем — сказал Крынкин и ускакал вперед.
Перед тем как войти в городок, мы ненадолго остановились за ближайшим холмом, чтобы солдаты могли привести себя в порядок.
Русская армия должна входить в города если не при полном параде, то в полном порядке. Тем более в местах, которые не так давно вернулись в Российскую Империю. С этим были согласны и Шереметьев, и Крынкин.
У солдат — преображенцев нашелся даже барабан. Поэтому к постоялому двору мы прибыли подтянутыми и под барабанную дробь.
Постоялый двор представлял собой средневековый двухэтажный дом с открытой галереей на втором этаже. Дом стоял посреди огромного двора. По периметру двора тянулись хозпостройки: каретные сараи, конюшни, летние кухни, кузницы, сеновалы.
На дворе сновали люди и стоял невообразимый шум, в котором ухо то и дело выхватывало звуки кующегося железа, шелест сгружаемого сена, ржанье лошадей, крики и ругань. Пахло соответствующе. Одновременно и готовящимся мясом, и горящим очагом, и еще чем-то вкусным. Но и навозные ароматы добавляли свою ноту.
Солдат мы разместили во дворе под навесом, поближе к летней кухне. Там они быстро позаимствовали огромный котел, и все вместе, семеновцы и преображенцы, стали готовить свой нехитрый ужин.
Мы же, втроем вошли в дом и попали в громадный зал с невероятных размеров очагом. В нем на огромных вертелах готовились несколько поросят и еще осталось место для пары десятков цыплят. Аромат был одуряющий. Мы все дружно сглотнули и стали пробираться сквозь толпу посетителей к свободному столу.
Мы уже почти добрались до грубо сколоченного дубового стола, как вдруг шедший нам навстречу человек, проходя мимо Крынкина задел того плечом и пошел дальше. Крынкин скорее недоуменно, чем зло выругался и оглянулся на невежу.
Впрочем, тот, сделав еще пару шагов, остановился, слегка повернул голову к поручику, приподнял шляпу, обозначил поклон, пробормотал едва различимые извинения и пошел дальше.
Крынкин пожал плечами и сел за стол. Посидел мгновение в задумчивости, потом подскочил как ужаленный и помчался вон из трактира.
— Как думаешь, куда это он? — спросил я Шереметьева.
— Думаю наказывать того несчастного, который случайно его задел, — ответил Сергей.
— Точно! — сказал я и задумался. Что-то привлекло мое внимание в этом прохожем, но вот что, сообразить не мог. И когда мне показалось, что вот-вот я уловлю, за что зацепилось мое внимание, подошла трактирщица и спросила, что мы будем кушать.
Тут же вернулся поручик, и мы все заказали цыплят с овощами и большой кувшин вкуснейшего местного пива.
Мы уже почти заканчивали ужин, когда в зал ворвалась какая-то толстая растрепанная тетка и, перекрывая шум, заорала:
— Убилии! Убили!
Глава 11
— Кого убили? — раздались вопросы с разных сторон.
— Русского! Солдата!
Мы втроем вскочили и ломанулись наружу. На улице было уже достаточно темно, но двор освещался факелами и фонарями. Во двор выбежал почти весь трактир. Люди столпились вокруг навеса, где остановились наши солдаты.
Народ стоял в нескольких шагах от котла. Солдаты в зеленых кафтанах выстроились цепочкой и не давали подойти ближе.
Шереметьев и Крынкин, расталкивая толпу, быстро пробрались к солдатам. Люди, видя офицерский мундир Шереметьева, довольно резво расступались перед ними.
Я же замешкался, пытаясь избавиться от толстой тетки, принесшей дурные вести. Судя по всему, она увидела во мне благодарного слушателя. Хватая меня за руки, пыталась раз за разом рассказать, как ей было страшно, когда она узнала про убийство.
Из ее стонов и всхлипываний мне удалось понять, что ни самого убийства, ни даже убитого, она не видела. Тетка встретила Ивара, помощника конюха, и тот ей велел бежать позвать господ офицеров. Больше она ничего не знала.
— Только Ивар просил не говорить, что это он ее послал, а то подумают, что он убил. А Ивар хороший, оно убить не мог! — причитала тетка.
Наконец мне удалось передать тетку в заботливые руки трактирщика, а самому поспешить на место преступления.
Продравшись сквозь толпу, я увидел мертвого Ионыча, лежащего рядом с котлом на какой-то рогоже.
Рядом с ним на корточках сидел Шереметьев и пытался понять, что произошло с солдатом. Крынкин возвышался над ним, скрестив руки на груди, и грозно смотрел на толпу:
— Ну-ка признавайтесь, чёрт-те кто убил моего солдата. Я все равно узнаю, кто это сделал, и тогда вам не поздоровится!
Ответом ему было глухое молчание. Народ стал медленно рассасываться, — от греха подальше.
— Всем стоять! — рыкнул Крынкин и медленно пошел вдоль толпы, грозно вглядываясь в каждого, кто стоял в первых рядах.
Пока Крынкин занимался запугиванием аборигенов, я присел на корточки рядом с Шереметьевым и спросил:
— Ну что ты увидел, Сережа?
Прапорщик молча показал на трупе Ионыча, рану в районе печени, а потом аккуратно вытащил из-под тела кинжал:
— Вот этим его убили!
— Здесь? — спросил я.
— Нет, сюда его принесли преображенцы. Они нашли его за конюшней. И самое главное, что никто не видел, как его убили. А если и видели, то не скажут. Крестьяне, забитые. Здесь их орки так в узде держали, что они и сейчас всего боятся. Особенно русских солдат. Да многие и по-нашему не говорят.
— Да нет, похоже, один свидетель у нас таки есть, пойдем поищем, — я хлопнул Сергея по плечу. Он поднялся, и мы вместе направились на конюшню.
Проходя мимо поручика, я поймал себя на мысли, что Крынкин как-то странно себя ведет. Вместо того чтобы обеспокоиться состоянием своего солдата и начать поиски свидетелей, он запугивает толпу. Какой-то имитацией бурной деятельности занимается.
Вот и сейчас. Поручик не поинтересовался, куда мы направились, он просто скосил в нашу сторону глаза и продолжил вещать толпе что-то угрожающие. Но посмотрел на нас он недобро. Я поймал в его взгляде ехидное злорадство.
Я остановился и даже хотел залезть к нему в мозг. И пофиг на болезненный откат. Его я все чаще и сильнее стал чувствовать после того, как проникал кому-нибудь в
