Сломанная любовь - Евсения Медведева

Меня током пробило… Михаил Миронович…

Глава 17.

Глава 17.

Сладкова.

Меня словно парализовало. Ноги обмякли, я стала стекать по лакированной поверхности машины на землю. Цеплялась пальцами, пытаясь удержаться, слыша отвратительный скрежещущий звук, что разрывал перепонки. Но тщетно. Силы покидали меня, замутняя реальность хаотичным полётом мушек… Чётким было лишь тёмное море василькового поля, что смотрело на меня в четыре одинаковых глаза.

— Мам! — вскрикнул Мишка и стал отчаянно пытаться удержать меня. Его маленькие ручки цеплялись за одежду, а в глазах сверкала тревога. Я бы неизбежно рухнула, если бы Королёв не подхватил моё обмякшее тело.

— Устала, — натянуто рассмеялся он, усаживая на водительское сидение. — Или головку твоей маме напекло. Чего она у тебя голая ходит?

— Не знаю, — Мишка прищурился, а убедившись, что со мной все нормально, побежал собирать цветы, что белым пятном были рассыпаны на асфальте. — С самого утра у зеркала крутилась-крутилась… Наряжалась-наряжалась… А потом убежала.

— Миша, — прохрипела я, подав голос, пока необычно разговорившийся малыш не выдал, где деньги прячу.

— Ой, и попадёт же мне сейча-а-ас… — Мишка покраснел, как рак, поджал губы и отвернулся от Мирона, смотря лишь в мои глаза. — Мне запрещено разговаривать с посторонними. Да, мам? Отойди подальше, пока меня сладкого не лишили, дядя Мирон…

Это его невинное «дядя Мирон» прозвучало раскатом грома. Королёв вытянулся, как струна, и дернул головой, словно пощечину внезапную получил. Мне стало так его жаль, что дыхание перехватило. Мишка, сам того не понимая, сказал самое ужасное, что могло только быть.

Мирон все понял, здесь только слепой мог бы растеряться и не вычислить заветное дважды два. Их сходство, особенно сейчас, когда они стояли рядом, было поразительным. От разреза глаз, формы бровей, эта дерзко вздернутая верхняя губа. Они, как две капельки одного моря…

Понимала ли я, насколько ему будет больно? Тогда казалось, что да. Но теперь… Я физически ощущаю его гнев и панику, что удушающими волнами исходит от его тела. Всё пыталась заглянуть в его глаза, но он даже головы не поворачивал в мою сторону, не сводил взгляд с суетливого малыша, что собирал цветы с пыльной дороги. Видела, как напряжена его челюсть, а быстрый танец желваков говорил о буре гнева, что таилась внутри у спокойного внешне мужчины.

Да! Я не понимала, что он чувствует сейчас, потому что все эти годы я рядом была, за двоих любила нашего мальчика, ровно так же, как и он не сможет ощутить то, что я испытывала, ковыляя в одиночестве в роддом. А день выписки я и вовсе стереть из памяти готова была, когда в разрисованном аистами фойе меня встречали бабушка, отец и друзья. Я была ребенком, которого выбросило на обочину взрослой жизни. Нет! Я не оправдываю себя этим, потому что знала о последствиях, когда переступила черту «детства», ложась в его постель, но я верила, что ничто не разлучит нас. Во всяком случае надеялась на то, что взрослые не причинят вреда, ведь они правы. А правы ли?

Разлучили. И скорее всего «во благо», вот только для кого? Для меня, что перестала верить в любовь? Или для Мишки, что вырос без отца? Или, быть может, для Мироши? Но правда лишь в том, что с этим уже ничего не поделать. Я физически чувствовала, как пропасть, длиною почти в девять лет становилась все больше, а желания наводить мосты все меньше.

Больно было… Всем.

Видела, как Мирон с силой сжал веки, как только Мишка отвернулся, в попытке сдержать слезы. А они там были… Их не могло не быть. Больно ему было. Очень больно. Он, наверное, считает меня предательницей. Боже…

Сердце забилось раненой птицей, а перед глазами потемнело. Меня будто в воронку засасывало, где не было солнца, счастья и смеха любимого сына, лишь воспоминания и солёный привкус потери на губах.

— Сладкая… Если ты решила найти самый простой способ, чтобы не объяснять, какого ху… фига здесь происходит, то даже не думай! Я тебя даже из-под земли достану!

Его дребезжащий шёпот застрял в моих ушах, крутясь подобно заевшей пластинке. Горячие ладони скользили по рукам, а потом я взмыла в воздух, как птичка. Ощущала тяжелую усталость по всему телу, а веки стали неподъемные. Хотелось крикнуть Королёву, чтобы прекратил меня лапать при сыне. Но не смогла. И плохо стало… Ощущение тревоги стянулось петлёй на шее, но ласковые касания маленьких пальчиков к щекам все мгновенно стёрли… мне стало так хорошо и спокойно. Все закончилось… Больше не нужно ждать, бояться и мечтать. Он здесь. С нами… Уже все закончилось…

…

— Нет! Я останусь!

— Нет, не останешься! Ты со мной пойдешь!

— Я не оставлю маму одну!

— А я не оставлю тебя в машине одного!

— Один сходи!

— Окей, дружище, тогда никто никуда не идет! Вот так.

Спор, что разгорелся громким шепотом, ворвался в мое сознание свежим ветром. Я представила Мишку, что, уперев кулачки в бока, пытается отстоять свою позицию, как делал это всегда. Представила румянец, что заливал его хитрую мордочку, поджатые губы и прищуренный взгляд. Малыш мой…

— Но ты обещал мороженое, — тон Мишки тут же смягчился и приобрел нотки мольбы.

— А я передумал! — шикнул Королёв.

Я тихо рассмеялась и стала медленно открывать глаза. Зрение сфокусировалось не сразу, а спустя пару секунд. Но я к тому времени уже закрывала рот кулаком, пытаясь не расхохотаться в голос, потому что эти «двое из ларца одинаковых с лица» стояли напротив друг друга, абсолютно одинаково подбоченившись.

— А мужчины разве могут передумывать?

— А мужчина может все, если это не угрожает жизни окружающих, — Мирон потянулся к сигаретам, но передумал и сложил руки на груди. — Ты тоже мне обещал, что будешь слушаться, и мы дадим твоей маме немного поспать, пока ходим за мороженым.

— Но я думал, что ты один сходишь, дядь.

— А я думал, что ты пойдёшь со мной.

— Я не могу оставить маму, честно, — Мишка схватил Королева за руку, потянул на себя, заставляя нагнуться. — Я обещал её никогда-никогда не бросать. Что же я за мужик буду, если брошу её одну? А вдруг она проснется? Испугается. Знаешь, какая у меня мама плакса? У-ух! Чуть что - глаза на