Убей, укради, предай - Фридрих Незнанский

В ответ на резкий тон Реддвея Селезнев расплылся почти в отеческой улыбке.

– Мистер Реддвей! Мы должны стремиться к плодотворному сотрудничеству, это в наших взаимных интересах. А раз так – нам не следует мыслить категориями «холодной войны». Надеюсь, вы не полагаете всерьез, что мы следим за каждым иностранцем в Москве?!

– А за торговцами наркотиками в гостинице «Москва» вы тоже не следите? Потому что это было бы в духе «холодной войны»?

– В Нью-Йорке, мистер Реддвей, за день продается в пятьдесят раз больше наркотиков, чем в Москве, – ответил генерал-майор с чисто советским пафосом. – Это глобальная проблема, и как раз один из ярких примеров необходимости международного сотрудничества, о котором я только что сказал.

– Насчет пятидесяти раз вы, как это… загибаете, господин генерал! И заметьте, в пороках, на которые у вашей молодежи хватает денег, – в курении или пьянстве, – она преуспевает не хуже американской.

На лице у Селезнева появилось ярко выраженное желание поспорить.

– Но речь не об этом. В акте судмедэкспертизы сказано, что Апраксин был наркоманом со стажем, следовательно, он нюхал кокаин регулярно, скорее всего несколько раз в день. В его номере ни одной дозы не найдено, естественно предположить, что такая ситуация была для него типична. Кончился кокаин – он тут же покупает новую порцию. Где? Разумеется, в гостинице! Поэтому я задаю прямой вопрос: известно ли вам, кто продал Апраксину кокаин? И не надо мне рассказывать про нью-йоркских наркоманов!

У Реддвея от напряжения на благообразных щеках прорезались желваки. Здорово играет, подумал Турецкий и опустил голову, чтобы скрыть усмешку.

Селезнев, впрочем, тоже не лыком шит, продолжал добродушно улыбаться.

– Мистер Реддвей! Я не хочу оспаривать ваши дедуктивные построения, хотя они, как вы сами наверняка понимаете, довольно зыбки. Апраксин мог купить сразу несколько доз кокаина, и не обязательно в гостинице. Но дело не в этом: вы же прибыли в Москву не затем, чтобы ловить какого-то мелкого уличного или гостиничного наркоторговца. Апраксин не был отравлен – экспертиза это установила, так что личность наркоторговца тут не имеет никакого значения. – Селезнев поднялся, заложил руки за спину и высоко поднял подбородок, поза его несомненно указывала на то, что разговор окончен. – У вас нет больше вопросов? – спросил он все же для соблюдения приличия.

– Есть, и много! – ответил Реддвей, тоже поднявшись. – Спасибо за содействие, господин Селезнев, приятно было встретиться с вами.

Выйдя на улицу, Реддвей еще раз сказал: «Fuck!» – а Турецкий позвонил Грязнову.

– С тебя пол-литра, – сообщил Грязнов, если судить по голосу, довольный, как слон, – нет, две поллитры: вторая – Семаге, это он твоего кренделя на «Жигулях» расколол. По документам некто Ковтун Евгений Арсеньевич. Позавчера проходил техосмотр, а механик на СТО – бывший муровец, вспомнил и его самого, и его машину. Говорит, что на ней несколько характерных фишек из фээсбэшного гаража. Это пока все, документы на имя Ковтуна – прикрытие, квартира, где он якобы прописан, сдана в аренду под офис, а его самого там никто отродясь не видел.

– А что с ручкой Симпсона? – напомнил Турецкий.

– Иди в задницу!

Черный. 14 сентября, 13.40

Три лестничных пролета Черный преодолел на одном дыхании, влетел в квартиру и запер все замки. Он чувствовал себя так, будто находится внутри большого барабана – кровь пульсировала в бешеном темпе, перед глазами плавали радужные круги. Плотно закрыв все окна, он задвинул шторы, погасил свет и с остервенением содрал с себя желтое пальто. Спустил бы его в унитаз, да не пролезет.

– Спрятался, мать его! Уехал от греха подальше! Затаился, дебил долбаный! – причитал он, ногами запинывая злополучное пальто под шкаф в прихожей, как будто оно одно и было виновато в том, что сейчас ему так страшно.

Билл, почувствовав настроение хозяина, жалобно попискивая, завозился в книжном шкафу. Его глаза красными точками вспыхивали в темноте, как сдвоенный лазерный прицел.

– Билли, мальчик мой! – Он сгреб любимца с полки и вместе с ним прямо в ботинках юркнул с головой под одеяло. – Ты бы на моем месте давно в штаны наложил.

Мышонок, не привыкший к столь бурному проявлению нежности, забеспокоился и попытался выбраться, но Черный держал крепко.

– Понесло меня, мать его, именно сегодня к этому долбаному Кржижановскому! Хотя не пошел бы сегодня, завтра было бы то же самое. Надо было пудрить ему мозги по телефону, а бумажки посылать по почте. Как же я так лажанулся, твою мать! Как же я лажанулся?! Как я лажанулся, мать твою!

Черный перевел дух и зашептал в самое ухо любимцу:

– Так, Биллушка, соберись. Будешь моим психоаналитиком. Лучшее средство от паранойи – самоанализ. Вспоминаем все до мелочей, разбираем по пунктам, каждый пункт обсасываем, выясняем, что ничего угрожающего он не содержал и только их совокупность виновна в общем тягостном впечатлении. Понял? Тогда слушай, если что не поймешь, переспрашивай. Поехали.

Черный поудобнее устроился на подушке, закрыл глаза, расслабился, но мышь из рук не выпускал.

– Значит, началось все с того, что я поехал пудрить мозги соратникам Чеботарева, а конкретно – Кржижановскому. Он оказался еще более тупым, чем я предполагал, и ни хрена из моей концепции не понял. Еще пытался обвинить меня в непрофессионализме, индюк долбаный. Страшно? Нет. И мне тогда было не страшно, а даже весело. Потом пришли два каких-то важных копа и тоже стали пудрить мозги Кржижановскому, а он им. И тогда еще было весело. Я смотался, потому что Кржижановский мне окончательно надоел. И вот тут началось оно. Напрягись, брат.

Выхожу я, значит, из чеботаревского офиса, шагаю себе к стоянке, никого не трогаю. И тут ко мне пристает мужик. На вид ботаник ботаником – очочки какие-то, прикид, как из секонд-хэнда, не то чтобы дешевый, но какой-то весь пожеванный. И в центре Москвы заговаривает со мной на английском с дебелым таким нью-орлеанским акцентом. Интересно тебе уже? Мне тоже стало интересно, как он во мне распознал соотечественника, неужели, думаю, ток-шоу со мной смотрел, может, автограф попросит. Мне все еще весело.

Тут он отводит меня в сторону и солидно так полушепотом говорит: «ЦРУ, специальный агент Симпсон». Ну и хрен с тобой, Симпсон так Симпсон, хотя уже страшно. Вспомнилась мне, Билли, та телка, которой мы по носу съездили и которая потом к нам в самолете клеилась. Выследили, думаю. Спецсамолет, родной Нью-Йорк, мотели – каждый день новые, мистер Черный – ключевой свидетель по убийству Басина. И о чем ты думаешь я тогда больше всего беспокоился? О тебе, скотина. Увезут меня, а ты тут с голоду сдохнешь. Цени и гордись.

Билл, отчаявшись вырваться, ценил и гордился молча.

– А этот Симпсон посмотрел на меня долго так и пристально: забоялся я или нет? Не знаю уж, что он там про себя решил, но уже ласково так говорит: «Пойдемте прогуляемся. Проводите меня до посольства, а то я Москву плохо знаю, а по дороге побеседуем».

А я ему: «До посольства вам лучше такси взять, а мне совершенно в другую сторону».

«Ладно, – говорит он. – Тогда обойдемся без предисловий. Дневник Басина у вас, отрицать бесполезно, мы знаем это совершенно точно. Вы не любитель острых ощущений, поэтому предлагаю вам перестать щекотать себе нервы, храня в доме бомбу замедленного действия, и передать блокнот мне».

Тут мне стало совсем страшно. «О чем это вы? – я ему выдаю. – Какой такой дневник? Кто такой Басин? Не знаю я никакого Басина».

«Не хотите служить родине бескорыстно, назовите свою цену? – не отстает он. – Я знаю, вы хотели использовать эти материалы в своей книге, она бы от этого выиграла, вы бы имели больше продаж, переиздание и так далее, оцените все это в разумную сумму, и мы договоримся».

Тут, братан, мне совсем плохо стало. Понимаешь, не станет ЦРУ платить бабки за то, что может взять силой. А значит, этот Симпсон не цэрэушник, а если и цэрэушник, то продажный и работает он на тех, которые бедного Фиму пришили. Короче, я этого долбаного козла, мать его, послал. А он достает какую-то хреновину типа ручки – Джеймс Бонд, мать его, – нацеливает мне в грудь и заявляет: «Эта безобидная на первый взгляд канцелярская принадлежность заряжена маленькими иголочками. А каждая иголочка содержит такое количество яда, что хватит убить, мать его, слона. Я у вас, – говорит, – последний раз спрашиваю, вы будете сотрудничать?»

А я ему: «Поцелуй меня в задницу, козел!»

И тут, ты не поверишь, этот, мать его, любитель вестернов начинает читать мне спич про то, как я себя неправильно по жизни вел. Как сам напросился и прочая мутотень. Все, значит, к тому, что пора мне помолиться.

Билл затаил дыхание и мелко задрожал, словно на самом деле понимал, каково было Черному.

– Трясет тебя, брат? А меня, мать его, как выключило. Этому уроду по всем законам жанра надо было эту его ручку в задницу засунуть и всю обойму высадить, а я стоял как столб и глазами хлопал. А тут, мать их, откуда ни возьмись выбегают два мужика: один мужик как мужик, а второй – толстенный, как буйвол, – и кидаются на меня и на долбаного цэрэушника. И этот, мать его, Симпсон берет и спускает свой «ядовитый пулемет» в канализацию. Представляешь? Он успел избавиться от орудия несостоявшегося, мать его, моего убийства. А эти мужики – те самые местные важные копы, которые у Кржижановского сидели. Ну и что мне было делать? Меня, мать его, колотит. Я уже, можно сказать, с жизнью простился. Мне бы надо бы им этого козла сдать, но тут, блин, выясняется, что толстый – тоже американец. Он этого Симпсона в уголок отводит и там о своем, о женском, тихонько с ним переругивается. А русский, который, мать его, Турецкий, дал же бог фамилию, мать его, начинает меня прессовать: «Кто такой, о чем трепались?» Только это уже было бесполезно, я отморозился: никого не знаю, ничего не ведаю, подошел мужик, спросил, как пройти к американскому посольству, все. Короче, он где сел, там и слез. А Симпсон, ублюдок долбаный, с толстым разговаривал, а сам на меня пялился. И понимаешь, Билли, что самое страшное, он не боялся, что я его сейчас сдам. Я по глазам видел, что не боялся.