Убей, укради, предай - Фридрих Незнанский

Балабанов жил на улице Октябрьской в Марьиной Роще.

Черный поймал такси. На свой джип без тщательного и долгого осмотра он теперь садиться боялся – мало ли что могли в нем спрятать под капотом или еще где-нибудь. Попросил водителя остановиться у ларька и купил две бутылки «Посольской», одну на всякий случай спрятал во внутренний карман куртки – кто его знает, сколько нужно алкоголику, чтобы войти в состояние дружелюбной откровенности, и тем более неизвестно, сколько ему нужно, чтобы окончательно вырубиться.

Дмитрий Андреевич, как он сам отрекомендовался, жил со старушкой мамой, которую он незамедлительно сплавил погулять. А сам, напялив сломанные очки, пристально изучил загранпаспорт Черного и его визитную карточку. В комнату не пригласил, провел на крошечную, убогую, но вполне чистую кухню. Был Дмитрий Андреевич болезненно худ и небрит, щеголял перед гостем в старой тельняшке, а вместо правой ноги из обтрепанной штанины у него торчала резинка протеза. Зато с реакцией у него было все в порядке: завидев бутылку, отточенными движениями наметал из холодильника квашеной капусты, огурцов и сала и, свернув пробку, не глядя налил ровно по полстакана:

– За знакомство.

Черный едва пригубил теплой «Посольской» и, неопределенно махнув на живот, объяснил:

– Врачи запрещают.

Балабанов не возражал, хлопнул свою дозу, зажевал сплющенным, явно бочковым огурцом и блаженно вздохнул.

– Так говорите, книгу про Серого пишете? Почитать дадите?

– Подарю столько экземпляров, сколько сможете прочитать, – туманно пообещал Черный и включил диктофон.

Балабанов налил себе еще, но пить не стал:

– Спрашивайте.

– Вы рассказывайте все, что сможете вспомнить, меня интересуют любые детали.

– Вспомнить я могу все. В красках и подробностях. Такое и со склерозом не забудешь, а склероза у меня еще нет. И еще у меня нет ноги, пенсии, жены и здоровья, а все благодаря господину Кулиничу. С чего начать-то?

– С начала, – предложил Черный.

Балабанов опрокинул в глотку стакан, потянулся к батарее, там у него россыпью сушилась «Прима», и, раздумывая, долго перебирал сигареты. Наконец прикурил от газовой горелки и, прикрыв глаза, откинулся на спинку стула.

– Начиналось все как раз очень неплохо. Обыкновенно. В школу вместе ходили, за девками бегали, хулиганили по-мелкому. Оба особыми успехами в школе не блистали, но ничего, как-то в вузах оказались. Я в военное пошел, с физкультурой у меня всегда было на высшем уровне – разряд был по бегу, в хоккей я неплохо играл, а Кулинича родители на экономический устроили.

Тогда мы почти не сталкивались. Родители все еще по соседству жили, потому виделись, конечно, иногда, но у него свои друзья образовались, у меня свои. Я по-прежнему по спортивной линии шел, в хоккейной команде ЦСКА играл, во втором, правда, составе, но в Москве остался, по военным городкам ездить не пришлось. А Кулинич в институте вдруг за ум взялся, закончил с красным дипломом, в аспирантуру пошел, в комсомольских активистах ходил.

Но это все как бы присказка. Самое интересное началось году в семьдесят восьмом или даже в семьдесят девятом. Зимой. Вот. – Тут он замолчал так надолго, что Черному пришлось напомнить:

– И что же произошло зимой?

– Меня сбила машина. Дорога была скользкая, гололед, я шел на зеленый свет, как и полагается, а «Волга» не смогла притормозить у светофора, ее понесло, и меня слегка задело. Самое удивительное, что поздно уже было и ни одной машины, ни одного прохожего вокруг. То есть мы вот так на пустом месте умудрились встретиться. Выскочила из «Волги» девушка и давай меня уговаривать ехать немедленно в «Скорую», или ко мне домой, или куда мне надо, только не в милицию. Она, дескать, права дома оставила и все такое. В «Скорую» мне было без надобности, ну прокатился по льду на заднице, так я это каждый день на тренировке по многу раз делаю. Но девушка была уж очень хорошенькая. – Балабанов болезненно поморщился и мелкими глотками, как бы запивая горечь, выпил водку. – Ей тогда двадцать четыре было, а на вид – восемнадцать, не больше. Я, конечно, изобразил из себя тяжко раненного и приказал везти меня домой, мать как раз была на дежурстве.

В общем, переспали мы той же ночью. Она мне компенсировала мои «тяжкие» последствия аварии. А я возомнил бог знает что, тогда как-то не принято было вот так, без всяких там ухаживаний, незнакомые люди – и вдруг сразу в постель. Решил: любовь с первого взгляда. Свидание назначил. Она, конечно, не пришла. На этом могло бы все и кончиться, но не кончилось.

Зашел я как-то к Кулиничу на работу, не помню уже зачем, но зашел. А он тогда обитался в Институте нефти и газа. Стою, жду его в холле – и вижу эту самую Марину. Выходит она из той же «Волги» и шагает прямо мне навстречу, улыбается как ни в чем не бывало, о здоровье спрашивает. Я обрадовался, как слон. Решил, что это уже точно судьба нас снова столкнула. Тут спускается Кулинич, я их познакомил, оказалось, она тоже здесь учится в аспирантуре, но они до сих пор не встречались. Кулинич сразу на нее глаз положил, а она на него ноль внимания. Ха, глаз положил! Это даже смешно. Глаза-то у него разные.

– В каком смысле?

– В буквальном. Один серый, а другой – коричневый. Смотрит на тебя так, словно двумя рентгеновскими лучами насквозь пронизывает. Женщин это всегда очень впечатляло. В общем, стоит он и зыркает на Марину своими разными глазами. Тут ей вдруг заниматься отчего-то перехотелось, и мы поехали развлекаться втроем. Как Серый за ней увивался! А она стала вдруг моей девушкой.

Дмитрий Андреевич выцедил остатки водки в свой стакан, выпил, снова закурил, наполняя маленькую кухоньку откровенно зловонным дымом. Он был уже изрядно пьян, но говорил все еще вполне связно. И что больше всего поражало Черного, абсолютно нормально говорил, без фени и каких бы то ни было лингвистических паразитов, что было странно и удивительно, учитывая, что он в прошлом военный спортсмен, да еще отсидевший многие годы в колонии.

– Теперь на свидания она ходила исправно, – продолжал тем временем Балабанов, уже не ожидая от гостя наводящих вопросов и какой-либо реакции на рассказ, – даже не опаздывала. Я, как честный человек, каждый раз предлагал ей руку и сердце, а она каждый раз уверяла меня, что сейчас это немодно. Но спали мы уже постоянно, и я как дурак надеялся, что вот-вот она забеременеет и тогда уж точно никуда от меня не денется. Вообще, сейчас я понимаю, что вся эта «любовь» была какая-то странная. Но тогда мне так не казалось… Она ведь никогда ничего о себе не рассказывала, домой не приглашала, со своими друзьями не знакомила.

Примерно на третьем месяце наших отношений я выяснил, что она вдова. И еще много всяких подробностей. Когда она сказала, что ее папа – генерал, я пришел в ужас и решил, что, наверное, он не желает ее брака с военным, тем более с каким-то жалким старлеем. Потом оказалось, что он не просто генерал, а генерал КГБ, что было еще хуже, но папа при этом совсем даже не деспот и за дочь решать ничего не намерен. Особенно после того, как умер ее первый муж, который тоже был не шахтер и не плотник, а известный советский кинорежиссер. Вышла она за него в девятнадцать, а ему при этом было далеко за сорок.

Дмитрий Андреевич снова замолчал и снова тяпнул водки.

– Выяснял я все это долго. Собирал буквально по крупицам. Вылавливал из каких-то случайных фраз. Мне тогда так казалось – случайных. Она то вдруг рассказывала, как жила еще девочкой в ФРГ, когда отец работал в посольстве, как там все не так, как у нас, но и у нас некоторые живут не хуже. То начинала мечтать о вилле на Средиземном море. Ну мечтать не вредно, я это и воспринимал исключительно как мечты, а оказалось, это не мечты, а конкретные планы, которые я, если претендую на нее, должен осуществить. Окончательно это вылилось в предложение: ее папа устраивает меня на хорошую должность, где, если работать с умом, можно зарабатывать не по советским меркам, и если все у меня получится, тогда можно будет поговорить и о руке, и о сердце, и о детях, может быть.

Балабанов прервался и просительно взглянул на Черного:

– Допивать будешь?

Черный отрицательно покачал головой и, поколебавшись, достал вторую бутылку. Дмитрий Андреевич принял добавку с благодарностью, но порцию Черного тоже допил, чтоб не выдыхалось, и продолжил:

– Наверное, слишком медленно я думал над ее предложением. Глуп был, не понимал, зачем ей деньги – муж оставил ей квартиру, дачу, машину, тысячи на сберкнижке, зачем нужно еще? Она мои сомнения не оценила и ушла.

– К Кулиничу.

– Естественно. Он ждал – и дождался. Ему она тоже поставила условие: «Если хочешь жениться на мне, то должен быть богат, и богат не по-советски, а по-настоящему». И Кулинич, в отличие от меня, не раздумывал, он вообще как свихнулся на почве безумной любви и ревности. Диссертацию он, конечно, защитил, но тут же свою псевдонаучную деятельность бросил и перешел на работу в Госкомспорт. Может, и был Серый когда-то хорошим и правильным, но жизнь его согнула по-своему. Оч-чень замысловатым образом.