Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пап, – осмотрительно заговорила она, – после маминой смерти прошло пять лет. Мы с тобой по-прежнему её любим и, разумеется, сохраним о ней память до последних дней. Если останемся жить здесь, в Георгиевске, то непременно перевезём сюда, как ты хотел, её прах. Но жизнь ведь продолжается. Ты – по всем меркам молодой человек, только приближающийся к зрелому возрасту. Может быть, тебе, пап, подумать о женитьбе? Если ты на меня оглядываешься, то я совсем не против и даже больше – проголосовала бы обеими руками.
Емельяна Игнатьевича самого иногда терзала мысль о повторном браке. Но каждый раз он гнал её прочь. Как такой шаг вписывался бы в его незыблемое чувство верности родной Зинушке? И, конечно, как посмотрела бы на такую затею его любимая дочь? Главным своим жизненным ориентиром он считал безусловное сохранение гармонии отношений с Дусей, оставшейся для него самым близким и дорогим человеком. И вот теперь, после того как она сама враспашку высказала мучившее его душу сокровенное чувство, он, наконец, позволил себе погрузиться в реальные размышления относительно поиска новой спутницы жизни.
Поиски те оказались очень даже недолгими. Приглянулась ему в станционном буфете, что в паре десятков метров от кабинета милиции, женщина его лет – бойкая и добродушная. Звали её Вера. Война проклятая искривила и её личную линию жизни – как и у миллионов соотечественников. На фронтах Великой Отечественной погибли и муж, и сын. Смысл дальнейшего существования на этой земле она видела разве что в окормлении пассажиров проходящих поездов бутербродами с засохшим сыром в сопровождении гранёного стакана с малосъедобным ячменным кофе. Ассортимент других товаров поступал на продажу нечасто.
О повторном замужестве она даже не задумывалась. Да и мужиков её возраста в послевоенном городе насчитывалось раз-два и обчёлся. Те, кому посчастливилось вернуться с войны живыми, невредимыми часто не были. В поездах, да и на улицах Георгиевска бродяжничали искалеченные войной фронтовики, без рук и ног, брошенные на произвол судьбы социалистическим государством. Тем самым, которое они защищали ценой собственной жизни. В конце 1947 года Сталин отменил празднование Дня Победы 9 мая в качестве нерабочего дня. Бессемейных инвалидов особенно неприглядного вида высылали на дальние спецпоселения, дабы те не портили радужную картину благодатной послевоенной жизни.
Поэтому когда новый начальник милиции – без всяких вроде полагавшихся ухаживаний – вдруг предложил ей начать совместную жизнь, женщина откровенно растерялась.
– Да вы же, Емельян Игнатьич, меня совершенно не знаете, – смутилась Вера. – А вдруг я не подойду вам? По характеру или чем другим? Сразу разводиться придётся? Себе и мне травму нанесёте. Может, подумаете ещё?
Однако Емельян проявил настойчивость. Дочь выбор одобрила. На следующей неделе в городском ЗАГСе состоялась торжественная церемония бракосочетания «молодожёнов». «Медовый месяц» по семейной традиции превратился в «медовый день». Тётя Вера переехала к Селижаровым.
Незадолго до следующего этапа пополнения семейства в дом постучали. На пороге стоял молодой, лет 25-ти, парень в военной, но без погон гимнастёрке. Неожиданный гость принёс долгожданные сведения о пропавшем без вести сыне Максиме. Сведения оказались очень и очень печальными.
– Мы с Максимом вместе служили, – рассказал его боевой товарищ Иван Колодяжный. – В одном из жарких боёв под Новгородом осенью 42-го находились в окопе рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки. Потом загрохотала вражеская артиллерия. Зашипели «Мессеры», стали сбрасывать на нас бомбы. Взрывной волной нас отбросило прямо на немцев. Когда я очнулся, вижу перед собой мордастую физиономию фрица в каске. Рус, рус! Ауф, ауф! У меня подняться нет сил, кровь откуда-то хлыщет, видать, ранили. А он, немец, подняться требует. И я так понял – грозит. Не пойдёшь, мол, рус, пристрелю немедленно. Короче, пришлось волочиться из последних сил.
Привели меня в какой-то сарай или что-то вроде загона для скота, – продолжал Иван. – Тут я вновь встретил вашего, Емельян Игнатьич, сына и вашего, Евдокия Емельяновна, брата. Там же мучились с десяток других красноармейцев. Все раненые, кто легко, кто пошибче. Понял я, что никто, даю вам честное комсомольское, никто не сдал-
ся в плен добровольно. Никакой медицины немцы-сволочи не дали, как ни просили. Ни куска рваного бинта, ни грамма йода. Сами друг друга перевязывали, кто как может, из гимнастёрок и нижнего белья. Максим ваш молодцом держался.
Через день, некормленых, непоеных, раненых, погрузили нас в товарняк. Долго-долго везли куда-то на запад. За весь путь раза два кастрюлю с каким-то пойлом в вагон вбрасывали с одной, ублюдки, миской, из которой все по очереди как собаки хлебали. Нужду справляли, простите, прямо в вагоне. И это цивилизованная нация, которой весь мир учить захотелось.
Привезли нас, подлюки, как потом выяснилось, на запад германщины, в маленький городишко Бонн, где родился известный музыкант Бетховен. Может, слыхали? Это на реке Рейн. Так вот в одном из предместий того Бонна под названием Дуйсдорф, что значит «влажная деревня», устроили немцы лагерь для военнопленных. Точное наименование, если искать будете, хотя, правда, зачем, – Шталаг VI Г, только буква «Г» не русская, а немецкая. «Шталаг» – это сокращение от слова «штаммлагер», то бишь стационарный, или главный, лагерь. Проще – концлагерь.
В лагере том, – воскрешал вспоминания Иван, – разместили тысяч десять военнопленных – поляки, французы, югославы, итальянцы, бельгийцы, но в основном, как мне показалось, наш брат – русские. Вкалывать заставляли на все сто, а вот кормили на одну десятую. Практически никакой медицины. Ни к кому фрицы милосердия не проявляли. А хуже всех относились к русским. Мы ещё тогда не знали, что приказ у них, подонков, специальный и секретный для наших имеется. Любое, даже малейшее неповиновение со стороны советских военнопленных стражникам-мордоворотам разрешалось прямо на месте пресекать с помощью оружия. Знай Бетховен, во что превратили наследники его отчий дом, он наверняка в гробу перевернулся бы.
Однажды в лагерь приехал какой-то немецкий заводчик. Ему требовались рабочие руки на лесоперерабаты-
вающей фабрике. Пленных ведь германские промышленники использовали в хвост и в гриву. Так вот, предприниматель искал тех, кто имел опыт работы в качестве столяра или плотника. Максим ваш заявил, что у него есть навыки работы с деревом, и со следующей недели его должны были прикомандировать к этому производству. Случись так, всё, возможно, повернулось бы в лучшую сторону. Немец тот производил доброе впечатление.
Но судьба распорядилась иначе. Злостным врагом Максима оказался один из охранников, задушил бы его, подлеца, если б найти, собственными руками. Он завлекал вашего симпатягу во что-то паскудное, но Максим решительно сопротивлялся.
