Руссиш/Дойч. Семейная история - Евгений Алексеевич Шмагин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В свою очередь Васька специализировалась на «Любочке», ещё одном выдающемся произведении Агнии Львовны. «Кто не знает Любочку? Любу знают все!» – на
этом месте она по совету руководителя драмкружка, большого поклонника системы Станиславского, делала небольшую паузу, дабы зал проникся пониманием и оценил сказанное овацией. Любовь Николаевну Яровую, третьего – по идеологии – секретаря горкома комсомола, будто сошедшую с бессмертной оды коммунизму – пьесы Тренёва «Любовь Яровая», в Георгиевске на самом деле знали все.
25-летнюю партейную девушку сочных крестьянских кровей с длинной косой и вплетённым в русые волосы белым, как у пионерки, бантом почти ежевечерне видели с красной повязкой на руке на местных бульварах или городской танцплощадке. Любочка гневно стыдила подведомственных комсомольцев за попытки прилюдно целоваться или изображать в танце тлетворную западную идеологию типа чарльстона.
На праздник воскресения Христова Яровая, конкурируя с центральным телевидением, транслировавшим в предпасхальный вечер суперпопулярную передачу «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады», собирала молодёжь на концерт звёзд местного значения, дабы та не окрылилась идеей посещения крестного хода. Но мероприятие давало эффект с точностью до наоборот. Концерт в согласии с городским распорядком заканчивался в одиннадцать, и слушатели-атеисты валом валили к близлежащей церкви.
Ничего не скажешь – чтецами Васюта и, в особенности, Максим показали себя отменными. Если у гороно поручалось подготовить силами школьников торжественное приветствие очередному собранию партактива города, то кто мог лучше других продекламировать стихи Михалкова и Маяковского о верности советской молодёжи заветам Ильича? Конечно Селижаровы! Потом, когда пришло время, увлеклись брат с сестрой спорами «физиков» и «лириков» в молодёжном клубе при городском Доме культуры.
В 60-е годы по всей стране образовалось множество народных театров – хорошее, правильное сотворилось дело. Жаль, что со временем сошло оно на нет. Появился такой театр и в Георгиевске. Весь город рыдал на сенти-
ментальных пьесах Алексея Арбузова и Афанасия Салынского. На эпизодические роли в «Барабанщице» и «Иркутской истории», которые шли повсеместно – от Бреста до Владивостока, пригласили Максимку А в спектакле для детей «Цветик-семицветик» Валентина Катаева он и вовсе блистал как суперзвезда. И знатоки взаправду предсказывали парню неплохие артистические перспективы.
Зажглись на советском телевидении «Огоньки», Васюта с братом тут же завели традицию проведения таких праздничных вечеров, на зависть другим, в их родной школе. Выдумали умные люди в Москве заводную игру в весёлых и находчивых, так Максим с сестрёнкой сразу же не только организовали состязания КВН у себя в любимом учебном заведении, но и предложили горкому комсомола проводить такие соревнования между школами. Более того, поехали на телевидение к самому Маслякову и выпросили-таки в качестве награды лучшим кавээнщикам Георгиевска фирменные значки клуба.
На родительских собраниях их мать или дед даже смущались от обилия похвальных речей в адрес подрастающих продолжателей рода.
– Не захвалили б, не переусердствовали б, – тайком заклинала педагогов Дина. – А то ещё сглазят того гляди. У нас ведь всё в два счёта меняется. Сегодня в цветах, завтра в слезах.
Так и вышло. В последних классах у Васюни вдруг стала хромать успеваемость. Максим обороты не снижал. А вот сестрёнку потянуло в другой мир, мир романтики и любви. Мать с дедом ещё раньше мозгами пошевеливали – устоит ли Василиса Прекрасная перед напором кавалеров? И, видать, не всё пошло так, как родственники советовали:
– Ты, Васюта, вначале аттестат зрелости получи да в институт поступи, профессию приобрети. Без образования теперь никуда. Ни парням, ни девахам. А то в будущем коммунизме и вообще на мели оказаться можешь.
Образовательный ценз дед ощутил на собственной шкуре. Не дали ему доработать до пятидесяти. Отправи-
ли на заслуженный отдых по выслуге лет. Жёсткий разговор состоялся у него с милицейским начальством:
– Скажи ещё, Емельян Игнатьич, спасибо, что с большой звездой на погонах на пенсию уходишь. Майор нынче должен иметь высшее образование, по крайности – среднее. А у тебя – незаконченные 9 классов. Такие и в рядовые-то сегодня не всегда сгодятся.
Спорить с руководством – себе дороже. А в органах – тем более. Где уж было майору Селижарову напоминать, в каких условиях пришлось ему прервать учёбу. Как советскую власть отстаивали. Как социалистический порядок голыми руками наводили. Кому-нибудь интересно было слушать его россказни про тяжёлые будни милиции в довоенный период?
– Да что вы всё биографией своей прикрываетесь? Все трудились, все защищали, все боролись. Так что привилегий не ищите. Не положено! – сколько раз в жизни слышал он это железобетонное, несгибаемое слово.
Одно время попытался Емельян наверстать упущенное, продолжить прерванный когда-то процесс обучения. Пошёл было в девятый класс вечерней школы, что на Заречной улице. Да быстро понял – пиши пропало, не для него. Переварить физику с химией его уже немолодой организм упорно отказывался.
За 28 лет тяжелейшей, но безукоризненной службы начислила родина участнику войны 660 рублей с копейками, да ещё и с условием – пойдёшь дальше трудиться (а кто не пойдёт-то в сорок-то пять?), отберём ровно половину пенсии. Он, разумеется, на работу устроился – в мастерскую по ремонту мебели. Вспомнил, чему ещё отец Игнат когда-то учил, и был ему спустя годы премного благодарен.
Но государство этот нехороший поступок без последствий не оставило, огрызнулось, уполовинило его законно заслуженные. Вплоть до самой кончины получал майор Селижаров 330 рублей (после деноминации 1961 года – 33 рубля) в месяц. Хорошо ещё, что в 1949 году благородный ЦК существенно снизил цены на большинство това-
ров. Счастливое время сталинского социализма! Масло сливочное подешевело с 64 до 28 рублей, говядина – с 30 до 13, водка – с 60 до 25, пара ботинок – с 300 до 200, а метр шерстяной ткани для костюма – аж с 270 до 110 рублей. Вот только далеко не все товары имелись в свободной продаже, а на рынке по-прежнему стоили вдвое-втрое дороже.
Уговоры матери и деда и их арифметические расчёты стоимости жизни Васька не слушала, затыкала уши. Она вся была в атмосфере «Большого вальса» и «Сказок венского леса». Парни подкарауливали её у дома и у школы, наперебой предлагали билеты в кино, а то и на спектакли в московские театры. Сколько кулачных драк вышло из-за неё, сколько разворачивалось страданий и разочарований! Любила она общество молодых людей, ничего не поделаешь, и в их сопровождении с удовольствием, назло соперницам, разгуливала по местному Бродвею, как
