Подробности войны - Максим Коробейников

- Скоро будете ходить, - сказал он, - У меня легкая рука.

Действительно, рука у него оказалась легкой. Я вскоре поднялся и ходил по траншее с палочкой, еле заметно прихрамывая. А в то утро, разделавшись с ранением, он воскликнул:

- Ну и дорожка к вам!

- А что, не понравилась? - спросил я.

- Да как она может понравиться, когда того и гляди провалишься по горло в эту грязную жижу? Павлик стоял рядом, ухмыляясь, Веселов показал на него:

- Он идет, и идет, как лось! Только сучья трещат, А я все падаю: то в воронку, то запнусь за что-нибудь...

Мы смеемся. Веселов всем понравился. Действительно - Веселов. Такой веселый. Длинный, худой, как жердь, с тяжелой санитарной сумкой на боку.

- Ну, страху натерпелся, - продолжает откровенно Веселов. - А Павлик кричит: "Давай-давай, не отставай! Да гляди под ноги-то"...

- Так ведь, товарищ капитан, - оправдывается Кочнев, - с такими-то ногами как не споткнешься. Ноги-то - как у жирафа!

А Веселов не может остановиться:

- Он все знает. Где что. Как-то в одном месте перепрыгнул через кочку, а я возьми да наступи. Так она подо мной пошла, да как вздохнет человеческим голосом: "О-о-о-ох!" Чуть с ума не сошел. Оказывается, на труп наступил.

Я прекратил этот разговор, предложив фельдшеру поесть вместе с нами. Тот категорически отказался - деликатный человек был,

- Что это, объедать вас буду? - сказал.

Собрались Веселов с Павликом уходить, вдруг по телефону распоряжение пришло: оставить фельдшера в боевом охранении.

Веселов слова поперек не сказал, но стал требовать:

- Ну-ка немедленно мне обед подать сюда. Сейчас я равноправный с вами! А голодный я куда годен?

Так он и остался с нами. Павлик ушел один. Привычное дело.

Осенью дождь размыл тропинки и сделал их почти неразличимыми, наполнил водой все воронки до краев. Ходить стало еще труднее.

Однажды Павел Кочнев вечером не принес обед, Я позвонил в полк, там сказали, что вышел как обычно. Мы ждали всю ночь, Даже постовые больше всматривались в болото, чем в высоту, откуда мог появиться враг Мы прислушивались к каждому звуку. Начинало подмораживать, в чистом и легком воздухе отчетливо слышался каждый шорох.

Мы боялись за Павлика. Болото, раскинувшееся сзади, казалось безграничным. Приютившиеся в траншее подносом у немцев, мы испытывали смутную тревогу и остро чувствовали себя затерянными и забытыми.

Весь день болото не подавало никаких признаков жизни. Мы ждали. Вот с немецкой стороны полетели трассирующие пули или ударили минометы и начали шлепать да чавкать по мокрому, разрытому и сожженному болоту, мы - в траншею: не по Павлику ли стреляют?

Наконец вечером, когда начало смеркаться, кто-то крикнул:

- Идет!

Мы не могли ошибиться в том, что это он. Из болота к поваленному телеграфному столбу вышел Павлик. Сейчас, подумали мы, он опустится на бревно, снимет сапоги, выльет из них воду, перевернет портянки, посидит, отдохнет и, бодро поднявшись, направится к нам. На этот раз Павлик даже не остановился, а устало, пошатываясь из стороны в сторону больше, чем обычно, прошел мимо. У него будто подкашивались ноги. Чтобы не упасть, он придерживался руками за осклизлую стенку траншеи. Подойдя к нам, сел, даже не снимая со спины термоса. Когда солдаты сняли с него термос и отстегнули с пояса флягу, Павлик повалился на дно траншеи. Его приподняли, с трудом втянули в укрытие, и он, извиняясь, сказал:

- Ведро потерял, братцы. Второго не будет.

Я осветил Кочнева карманным фонарем. Лицо его стало неузнаваемо. Это была сплошная рана: щека разорвана от рта до уха, нос и губы разбиты, на руках, ногах и груди - следы ножевых ран.

Веселов раздел его, промыл раны, засыпал стрептоцидом, забинтовал лицо, руки, грудь, ноги, Павлик уснул. Когда он проснулся, я спросил:

- Что с тобой случилось?

Он сказал, что ему повезло: его вполне могли утащить к немцам,

...Вечером у выхода на тропу, когда Кочнев поравнялся с обгорелым деревом, его ударили сзади по голове - видно, прикладом, - и он потерял сознание. Когда пришел в себя, понял, что тянут к немцам, то есть туда, откуда взлетают ракеты. Если бы несли на себе или везли по ровней дороге, то, может, и не пришел бы в сознание. А перли по болоту, с силой дергали, когда обмундирование и снаряжение задевало за что-нибудь, тащили по воронкам, заполненным холодной водой. И это его спасло, словно разбудило от сна. Кочнев сообразил, что немцы тащат его в трясину, в самое топкое место. Это его обрадовало: значит, они не знают дорогу домой. Павлик притворился мертвым, надеясь, что враги бросят его в пути (какой же смысл принести мертвого?). Ну в крайнем случае, обыщут и заберут документы, письма и все, что у него в карманах.

Но его все волокли и волокли, пока один немец не обессилел и не отстал. Другой, видимо, был покрепче. Он что-то негромко крикнул своему товарищу, но тот не ответил.

В свете горящей ракеты Павлик рассмотрел немца. Он наклонился над Кочневым, видно, хотел убедиться, живого ли он везет.

Павлик не выдержал, схватил немца за ноги и с силой дернул на себя. Тот потерял равновесие, упал, но быстро отполз, вытащил нож и бросился на Павлика. Кочнев закрывался руками, отбивался ногами, не решаясь встать, ибо, вставая, он будет наиболее уязвим.

Фашист наносил ему ножом удар за ударом. Первый был - по лицу. Павлик на миг потерял сознание. Потом схватился рукой за нож, не почувствовав боли, перехватил выше, намертво захватил руку с ножом, сдавил ее, дернул с такой силой, что немец вскрикнул от боли и упал.

Тогда Павлик на четвереньках добрался до него, дотянулся до горла, стиснул что было силы, услышал хрип, почувствовал, как нож скребет по термосу, а немец обмяк и утих.

Придя в себя на рассвете, Кочнев понял, что он спасется, если удастся неподвижно вылежать весь день в этой грязной жиже. Он лежал на голом месте, далеко в стороне от тропинки, по которой обычно ходил. Теряя кровь, он иногда думал, что приходит конец.

Вечером он выполз на свою дорогу. Снял термос, отстегнул флягу, выпил и закусил. Пожалел, что потерял ведро со вторым. Посидел и почувствовал, что совсем здоров. С трудом надел термос за спину, прицепил к ремню флягу и пошел к своим, в боевое охранение.

Закончив свой рассказ, Павел Кочнев попросил меня:

- Я уж вечером не приду, товарищ капитан, - он усмехнулся своим изуродованным лицом. - Придется вам искать нового подносчика. Куда я такой?!

- Что же делать? - сказал я. - Главное, что ты живой.

- Да живой-то живой, а кому я такой-то нужен? Жене, что ли? Дети и те бояться будут. Видите, губа-то отвисла, как у собаки ухо. Видел я таких собак вислоухих...

Со стоном он поднялся на ноги, с трудом надел на спину термос, взял в руки мою палку, с которой я ходил после ранения в колено, и поклонился;