Перфундере - Екатерина Анатольевна Троу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Постепенно подтягивались ассистенты доктора. Двадцать минут назад – столько, как минимум, я была взаперти – их было всего двое, а теперь уже пятеро: четверо студентов, среди которых три девушки и один парень, и один мужчина под 40. Я спрашивала себя: зачем они здесь? Для какой такой процедуры может понадобиться столько человек? Моя фантазия играла со мной злую шутку. Мелкая дрожь, которая колотила меня каких-то полторы дюжины часов назад, вновь вернулась. Я отгоняла от себя ужасающие видения, но они не уходили. Пока этот кошмар не закончится, они не уйдут. Я это прекрасно знала. А холодная, деловая атмосфера, царящая в помещении, только подливала масло в огонь. Ассистенты точно заразились вирусом равнодушия: ни одного взгляда – ни доброго, ни злого – абсолютно ничего! Может, за эти полгода, что меня не было, люди вообще перестали что-либо ощущать?
Девушка с длинной белой косой, перекинутой через плечо, проводила меня в следующую комнату и усадила на стул. Передо мной стоял небольшой, металлический стол, явно подсоединённый к электросети. На нём – какие-то приборы, проводочки разных цветов, штекеры и прочая ерунда, которой, как мне казалось, не место в больнице. Лакерман коснулся моих плеч, приказав выпрямиться и сидеть ровно, и принялся что-то настраивать. За спиной слышались глухие и звонкие щелчки. Наконец, моё мучительное ожидание закончилось, когда на голову мне водрузили какую-то шапку. Отвратительный запах резины ударил в нос. Один из аспирантов сказал мне закрыть глаза. Теперь, без возможности наблюдать за тем, что происходит вокруг, моё волнение усилилось. Что-то зашумело, послышалась пара щелчков. Вначале я подумала, что мне лишь показалось. Но нет, от каждого щелчка передо мной вспыхивали искры света, рассеивающегося во тьме. Затем резкие звуки прекратились, а вместо них начал нарастать какой-то гул, немного давивший на барабанные перепонки. В новом ощущении я не сомневалась ни на секунду, ведь оно было ясным, как день. Сквозь закрытые веки я видела пляшущие разноцветные огни, понимая, что этот прибор каким-то образом воспроизводит цветовые эффекты в моём мозгу. В голове шумело: этот звук я слышала в фильмах – звук прибоя. Но в данный момент он значил совсем другое. С моим мозгом что-то происходило, я знала это, но ничего не могла сделать. Голова закружилась, и я, кажется, пошатнулась, и чуть было не упала со стула, если бы чьи-то узловатые руки не удержали моё лишённое ориентации тело на месте. Ощущение, что твой мозг находится в чьих-то руках (далеко не факт, что надёжных), невозможно объяснить. Ты чувствуешь, как будто кто-то бурит черепную коробку, как кто-то тонкими, проворными пальцами проникает сквозь кость, но ты не можешь сделать ничего, потому что ты – добровольный раб, подписавший договор о самоотречении. На ум с готовностью пришли образы далёкого прошлого: ЭШТ, лоботомия… Свести человека с ума не так уж сложно.
В конце дня, который прерывался лишь на получасовой обед, когда все экзекуции были закончены, доктор Леман с печальной, извиняющейся гримасой встретил меня возле палаты.
–Как ты, Свен?
–Спасибо, всё нормально. – Я выдавила из себя улыбку. – Доктор Леман.
–Да?
–Простите, что ударила Вас вчера. Я была не в себе.
–Ничего, всё в порядке.
–Спасибо, что не бросили.
–Что за глупости? Мы ведь как одна семья.
–Нет, Вы не обязаны. И всё же Вы здесь. Спасибо.
В сущности, кто я такая, чтобы ко мне проявляли внимание? Ведь у доктора есть семья, жена, ребёнок. И все они более обеспечены, чем я и мои близкие, покойные близкие, поэтому они будут жить немного дольше. Леману, как главе семьи, хватает забот и дома, и на работе, а я, я лишь назойливая помеха, скрипящее над ухом насекомое. И лишь из жалости и простой, человеческой доброты он заботится обо мне. Наверное, доктору Леману стоило многих усилий говорить со мной спокойно и по-отечески заботливо, ведь эмоции, как капельки воды в потоке контрастного душа, окатывали меня с головы до ног с минуты пробуждения. Этот ужас, это отчаяние, эта боль…. Я сроднилась с ними, мы стали единым целым, и поэтому с каждым вздохом острота ощущений снижалась. Я доставала белый флаг и лишь шла, шла, шла с надеждой, что эта беговая дорожка когда-нибудь отключится, и я смогу сойти с неё, смогу освободиться и уйти туда, куда захочу. А я точно знаю, чего я хочу.
…
–Прежде чем я задам Вам ряд вопросов, скажите, мисс Ланкастер, готовы ли Вы вновь вернуться в общество людей после полугодовой изоляции? Не пугает ли Вас эта мысль?
–Сколько я здесь? Неделю? Или две? Разве не в человеческом обществе я находилась? Так к чему же сейчас такие вопросы?
Взгляд из-под очков, цепкий и испытующий, примораживал всех к креслу по ту сторону стола. Или же я была единственной, кто усмотрел снобизм в этом статичном выражении лица? Оно принадлежало Мартину Уолкеру, коренастому облысевшему мозговеду, визит к которому для меня оставили на десерт.
Доктор Уолкер считался одним из лучших специалистов своего ремесла. Лучший кабинет, лучший вид из окна, если таковой ещё можно найти, а также различные прибамбасы, создающие атмосферу комнаты, в которой люди, по сути, должны восстанавливать баланс с собственным «Я», погружаясь в мысли и воспоминания, с комфортом плывя по течению длинной непознанной реки. Наверняка Мартин Уолкер – один из главных авторитетов проекта, возможно даже один из основоположников. С тех пор, как я попала в акклиматизационный центр, пожалуй, только санитарки ни разу не произнесли его имени, да и то только потому что они вообще редко что говорили. Понимаю, всю это время я была не лучшим собеседником. Стоило только взглянуть на эту убитую физиономию, которую я встречала в настенном зеркале каждое утро, как охота вступать в контакт
