Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

Морской язык требует от меня сконцентрированной деловитости в обращении с двумя вилками.

Проходит немного времени, когда замечаю, что сбоку, через два столика от меня, какая-то рыжая дамочка держит свою голову так же наклоненной, как и я, будто она передразнивает меня – а я ее.

Когда я, поднеся вилку ко рту, вскидываю на нее быстрый взгляд, вижу темные глаза, полу-прикрытые верхними веками.

- Не теперь! Мне жаль, mon chou ! – говорю ей почти беззвучно.

Но дамочка глядит на меня мягким, просящим взглядом. Грустная «дневная бабочка»? Не думаю! Лучше не рисковать. И, кроме того, я крайне утомлен, да еще и вина напился!

Пока позволяет время, пройдусь-ка немного после еды, вместо того, чтобы сидеть здесь и играть в гляделки.

А потому, снова в путь! При этом усмирить свои мысли, и выверить каждый свой шаг...

Пустой, безлюдный тротуар, и вновь аркады, зияющие как темные глотки. Мои шаги гулко звучат в тишине. Звук такой, словно за мной гонятся.

Я чувствую, внимательно вслушиваюсь и веду себя как загнанный зверь. Я кажусь себе странно отчужденным от всего происходящего. И все же, при всем при том, я внутренне натянут как струна.

Моя правая рука играет несколькими франками в кармане. Что это? Надо освободить руку. А может лучше идти посреди улицы? Убеждаю себя, что мне на этой улице едва ли что может угрожать. И сразу же, невольно убыстряю шаг. Только никакого театра! Так, теперь снова идти медленно!

Пахнет рыбой. Находится ли здесь где-то поблизости рыбный цех?

Выхожу на широкую площадь: Какая-то церковь в стиле барокко и – словно выстроившиеся в каре – запертые дома. Глаза их мертвых окон усугубляют безжизненный вид.

И вскоре оказываюсь, только на этот раз с другой стороны, в порту. Взгляду ничто не меша-ет, и я останавливаюсь и наблюдаю движение облаков. За вантами двух больших транспортных парусников, которые, конечно, уже давно больше не ходят в море, движется очень медленно плотное, надутое, словно индюк, облако. Без вант, служащих мне ориентирами, я бы и не заметил, что оно движется.

В переулках, ведущих к гавани, наконец, начинает пробуждаться какая-то жизнь. Несколько ставень раскрываются и с резким треском стучат о стены на своих петлях.

Приближается время моей встречи с Крамером. Направляюсь в обратный путь, к бистро.

Рыжая девка, с глазами цвета яшмы, все еще сидит там. Она сидит, подперев руками голову. Перед нею на тарелке лежат панцири омара. Неужели мне следовало быть чуть настойчивее при моем заказе?

Четыре из пяти проституток очевидно заняты. С чувством завсегдатая, опять сажусь под аркадами. Спустя какое-то время меня охватывает страх, что Крамер не придет в условленное время, но как раз в этот момент он и подъезжает: Резко визжат тормоза. Две скорбные черные полосы остаются на проезжей части.

- Ну? – спрашивает Крамер.

- Безуспешно! Ничего не достиг.

- Я так и думал...

- Они готовят выход на автобусах...

- Слышал уже об этом.

- Через три дня должны отправиться – в конвое.

- Хоть что-то, по крайней мере!

- Не смешно! Я уже имел подобный опыт: Попытка к бегству из Бреста. Мы тогда там здорово получили от Maquis по морде и должны были вернуться. Просто послать несколько автобусов без тщательного прикрытия – это же не конвой! А в случае нападения ни один хрен не знает, как он должен себя вести. Этому нас никто не учил...

Крамер молчит какое-то время, но, наконец, произносит:

- Может, я что-нибудь придумаю...

Затем говорит, полуобернувшись ко мне:

- Утро вечера мудренее.

- Но мне-то надо спешить!

- Я знаю, знаю...

На какое-то время воцаряется молчание.

- Кстати, три из самых горячих шлюх были как раз недавно расстреляны, – говорит затем Крамер.

- Расстреляны?!

- Да!

- Как это?

- Из Вальтера, если хотите знать точно. Имелись неопровержимые доказательства того, что они сотрудничали с Maquis.

Крамеру, судя по всему, неприятны мои постоянные расспросы. И все же продолжаю спрашивать:

- Но, я не понимаю одного: Почему здесь находятся все эти trotteusen – в светлый-то день? Может они тоже?

- Только не эти, – отвечает Крамер, поворачиваясь при этом ко мне с косой ухмылкой на лице.

Мне следовало бы взять с собой Бартля в La Rochelle. Он, бесспорно, имеет лучшие способности, чем я общаться с нижними чинами. А теперь ему придется получить такое печальное известие. Но как мне успокоить его?

Если бы кому-нибудь пришла мысль, все эти бараки-казармы по-разному раскрасить! Они выглядели бы веселее, и в этом дурацком Краале время тоже текло бы веселее.

Но прежде чем встретиться с Бартлем, надо зайти в Административный блок, чтобы получше сориентироваться в обстановке.

Прохожу мимо казармы, служащей кают-компанией для обер-фельдфебелей. Шум голосов, доносящийся из открытых окон, такой громкий, что невольно сдерживаю шаг и останавливаюсь.

- А я уже однажды даже за борт выпадал, – доносится чей-то громкий голос.

- Да ладно заливать-то!

- Это было прямо перед входом в порт...

- И чё? Была причина?

- Парень, это случилось в фарватере. Все же, вы должны понять это – там были такие вот буи...

- Так ты пожалуй запросто на буй и взобрался?

- Ну, ты совсем тупой, раз так рассуждаешь! – раздается в ответ.

Жаль, думаю, так интересно было бы дослушать до конца, но судя по всему, рассказчик за-молчал надолго. И тут раздается голос Бартля:

- Что-то в этом роде однажды случилось и со мной тоже,– почти так же... Когда они заметили, что я свалился за борт, то дали полный ход назад...

Пауза.

- Они подошли почти вплотную, так что хватайся, сказал я себе, – продолжает Бартль выждав, – и тогда хватаюсь за руль, в последнюю минуту, и замираю. Они еще некоторое время все иска-ли меня и, конечно, спрашивали себя: Куда только запропастился этот парень? А я, наконец, вспомнил: Они не должны оставаться в неведении насчет меня, и стал стучать в борт: три коротких удара, три длинных, и тогда они услышали меня в машинном отсеке и подняли тревогу – а затем меня вытащили... И не глядите на меня как на чокнутого! Так все и было!

- Э, мужик, хорош баланду травить!

- Кончай травить баланду! Сменить пластинку! – слышу театральное стенание.

Не могу понять: старый Бартль снова наступает на те же грабли. Вхожу в дверной проем и говорю во внезапно наступившую тишину:

- Эй, Бартль?

Бартль рывком поднимается и выходит, при этом его трубка выпадает изо рта.

Перед бараком говорю ему:

- Вы разве все еще не заметили, что здесь происходит? Вы хотите остаться здесь? Судя по всему, Вам нравится эта «поляна»...

Бартль стоит как наозорничавший школьник перед строгим учителем.

Сообщаю ему о провале моей миссии в La Rochelle:

- Мы должны по-любому вырваться отсюда, – ворчу глухо, – Но проблема в транспорте. От этих сук никакой помощи не дождаться! А Вы просто сидите и вешаете братишкам лапшу на уши. Короче, Вам пора уже проявить лучшее из Ваших врожденных талантов.

- Слушаюсь, господин лейтенант! – только и мямлит Бартль и уходит, понурившись.

В следующий момент мимо проходит адъютант, и я обращаюсь к нему:

- Скажите, где в данный момент находится шеф Флотилии?

- Он тоже не сможет Вам ничем помочь! – звучит короткий, резкий ответ.

- Я только хотел бы знать, где он пребывает в настоящее время, – настаиваю я с возбуждением в голосе, – если, конечно, слово «пребывает» верное для этого выражение.

- Шеф флотилии все еще на рыбалке, если Вы хотите знать это точно.

Ну, это уж чересчур! Все еще на рыбалке! Командующего, например, всегда можно было найти на теннисном корте. А наш короткоштанный постоянно на рыбе.

- Весьма признателен за информацию! – кричу вслед адъютанту и удивляюсь сзади его кривой походке.

Чтобы немного успокоиться, смачно сплевываю ему вслед, но таким образом я все равно да-леко не уеду. На меня наводят ужас и мой Крамер и столовка на ярмарочной площади – и вся эта тупая, сонная банда, населяющая этот проклятый барачный лагерь. И хотя я, в прямом смысле слова, еле-еле тяну ноги, я хочу смыться куда-нибудь – и мне совершенно по барабану куда.

Писарь, с которым я уже общался, приближается, пялится на меня и салютует поднятой в нацистском приветствии рукой.

- Сегодня будут показывать кино, господин лейтенант – сразу после приема пищи.

- Прекрасно! Большое спасибо..., – лепечу, заикаясь, и хочу уже поднести ладонь к козырьку, когда замечаю свою ошибку. И тогда, вместо этого приветствую его так же, как я видел, делал господин доктор Йозеф Геббельс – изломленным предплечьем и брошенной вперед ладонью так, будто желая дать знак остановки.

Значит – кино! Ах ты, Боже мой!

Я уже достаточно насмотрелся «кино» в течение последних месяцев – и весьма реалистично-го кино, так скажем.