Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне нужна У Сяолэй, – сказал он еще раз.
– А кто это? – нетерпеливо переспросил мужчина. – Вы кто такой?
– Меня зовут Линь Фэй, не могли бы вы сказать У Сяолэй, что ей звонит Линь Фэй.
– А, Линь Фэй, знаю, знаю, – мужчина внезапно понял, о ком речь, и рассмеялся. – У Сяолэй мне о вас рассказывала, а вы где…
– А вы вообще кто? – это было невежливо, но Линь Фэй смутно уже представил, как выглядит собеседник на том конце провода: голос с хрипотцой, еще и прихрюкивает, наверняка, у него или толстенная шея или свиная башка – именно этот силуэт маячит между ним и У Сяолэй.
Мужчина, как ожидал Линь Фэй, подтвердил, что его зовут Чэн Тяньпэн. Линь Фэй не унимался:
– Позовите к телефону У Сяолэй!
Чэн Тяньпэн не обратил никакого внимания и продолжал гнуть свою линию, понятное дело, специально:
– У Сяолэй столько хорошего о вас рассказывала, если будет время, давайте вместе пообедаем, у нас, можно сказать, много общего, правда ведь? Вы такой путь проделали, я просто обязан пригласить вас в ресторан…
Ну почему? Он ведь просто хотел позвонить У Сяолэй, просто хотел рассказать, что с ним приключилось, подарить ей плед, даже если она не отгадает. Линь Фэю стало больно, он сказал в трубку:
– Ты откуда вообще такой взялся, а?
Свиноголовый на том конце провода остолбенел, видимо, он не ожидал, что соперник так быстро перейдет на личности, тогда и сам свиноголовый перешел на личности вслед за Линь Фэем:
– Совсем стыд потерял, что ли?
Они говорили на повышенных тонах, ругались по телефону. Свиноголовый на другом конце провода задыхался от ярости:
– Слушай, я тебя найду и в порошок сотру, посмотрим, как ты тогда будешь буянить.
Он встал и изрыгнул чуть ли не по слогам:
– Выходи, козел, встретимся через час у входа, мать твою. Гребаный ты ублюдок, только ты ж не выйдешь!
Линь Фэй швырнул трубку, потом словно безголовая муха принялся кружить по комнате и лишь через некоторое время вспомнил, что ищет свой рюкзак, затем обнаружил, что рюкзак на самом деле все так же лежит на диване, прямо рядом с ним. Линь Фэй схватил рюкзак, вывалил его содержимое на пол и принялся рыться в вещах. Вещей было совсем немного, всего-то двое трусов, пара пачек сигарет и всякая мелочевка, но руки дрожали, что затрудняло поиски, наконец, Линь Фэй нашел некий продолговатый предмет и схватил его.
Это был нож, кинжал для самообороны, если уж на то пошло, его подарила У Сяолэй, когда Линь Фэй перебирался в Гуанчжоу, он носил его с собой, но никогда так и не пользовался, столько лет хранил кинжал под подушкой. В тот день, когда Линь Фэй решил ехать в Пекин, кинжал попался ему на глаза, и он зачем-то сунул его в рюкзак, а сейчас, глядя на оружие и испытывая невыразимую горечь, Линь Фэй наконец понял, зачем прихватил с собой кинжал.
Линь Фэй сунул нож в рукав, выдохнул и направился к выходу. Но какой-то силуэт оказался проворнее Линь Фэя, перехватил его у двери и загородил собой выход, приговаривая: ну, не надо так, не надо так!
Линь Фэй словно бы даже не узнал ее, не понял, что перед ним стоит Ван Лань, он уже целиком и полностью погряз в собственной ярости, им уже руководило бешенство, сейчас ему нужно было только одно, и он это сделает рано или поздно; более того, он ради этого и приехал в Пекин, раньше, может, не понимал, а теперь наконец осознал, так что никто не мог ему помешать. Линь Фэй смотрел на Ван Лань как на незнакомого человека, но, по сути, они и есть незнакомые люди, ей не стоило вставать у него на пути.
– Уйди с дороги! – прорычал Линь Фэй, словно дикий зверь, выражающий недовольство, он и забыл об этой женщине, стоявшей перед ним.
– Не надо так, не надо так, ну зачем… – Ван Лань начала убеждать его, даже скорее жалобно умолять, поскольку она ошибочно полагала, что жалобный тон может заставить мужчину отказаться от ненависти.
Когда Ван Лань начала вырывать у него нож, то Линь Фэй совсем разъярился, он осознал, что женщина перед ним и есть первейший враг, зачем она заступается за них да еще кинжал пытается вырвать. Линь Фэй применил силу, он просто хотел вырваться и уйти, но быстро понял, что эта дочка рабочих Ван Лань удивительно сильная и уже практически отняла у него нож. Они начали бороться, целью, разумеется, был кинжал, а потому их руки сцепились. Линь Фэй не переставал хрипло рычать: отпусти, отпустишь или нет? Ван Лань не издавала ни звука, лишь тяжелое дыхание говорило о том, что силы на исходе. Впоследствии Линь Фэй наконец применил грубую силу, потащил Ван Лань к дивану и почти преуспел в этом, но когда Ван Лань падала, то сделала подсечку, и молодой человек беспомощно рухнул на нее сверху, уткнувшись лицом в ее грудь, такую мягкую и податливую, что опешил, и тут они оба ощутили эрекцию Линь Фэя и в ужасе прекратили бороться, только смотрели друг на друга, не отрываясь.
Первым делом ему стоило бы отпрыгнуть и быстро смыться отсюда, тем более ему больше никто не мешал. Однако в процессе Линь Фэй передумал, он даже перестал бороться с Ван Лань за кинжал. Он начал срывать с Ван Лань одежду, а потом и с себя. В этот раз он не встретил такого уж сопротивления и довольно быстро смог войти в ее тело. Линь Фэй в бескрайней пустоте погружался в женскую мягкость, все ниже и ниже, но этого необоснованного успеха очень быстро возникло чувство обиды, безграничность давила на него, а он оказался таким слабым. Линь Фэй прижался к плечу Ван Лань, словно раненый волк, а из его горла вырывались сдавленные горькие рыдания.
(7)Ван Лань сидела на унитазе и курила, это была уже третья сигарета, а она заперлась в туалете почти полчаса назад. Прошло полчаса, а она все равно тряслась и никак не могла успокоиться. Линь Фэй так и не ушел, десять минут назад он стучал в дверь, спрашивал, все ли с ней в порядке. Девушка не ответила, поскольку не могла сказать ничего нового, но ощущала, что он, должно быть, так и стоит за дверью. Он то и дело, фыркая как пес, всхлипывал в полной тишине, возможно, специально, таким образом извещая, что не сбежал.
Туалет наполнился табачным дымом, синий дым при свете лампы образовал непонятные и расплывчатые узоры, которые даже не двигались и не менялись, как ее мир, мрачный, но незыблемый. Ван Лань редко курила, обычно только после встряски, как сегодня, выкуривала пару сигарет и неожиданно оказывалась в другом мире. В мозгу ее все еще крутились подробности только что произошедшего нападения, ей, наверное, нужно было забыть, но не получалось, отказаться тоже не получалось. В душе было сыро и сумбурно, состояние напоминало те волны, что только что прошли по ее телу, когда она испытала наслаждение, вроде как ее никто и не насиловал, хотя это было самое настоящее насилие, такое же настоящее, как ее боль, но нет, в душе она этого не ощущала, ей было неприятно от внезапности, собственной пассивности и непонятных чувств. Оставалось только бояться, бояться, что снаружи она прекрасна, как красивый термос, но с разбитым нутром, бояться собственной реакции на насилие.
Ван Лань вспомнила своего бывшего парня, их напряженный секс был скоротечным, но лишь потому, что он слишком ее любил. Разумеется, еще был ее муж, голубой, однажды она даже подстриглась под мальчика с тем, чтобы заманить его в собственный мир – рациональная мысль, соблазнение с умом. Ей почти удалось, в тот день муж посмотрел на нее практически влюбленным взглядом, выпил немного и улегся сверху на нее. Ван Лань надеялась сойти за мужчину, грудь, конечно, могла бы быть поменьше и более плоской, но муж ввел в ее тело твердый член, но потом, то ли из-за позы, то ли из-за того, что Ван Лань вонзила ему ногти в спину, член утратил свою твердость прямо внутри нее. Случившееся, наверное, показалось ему настолько невыносимым, что в наказание он перебрался в гостиную и больше не касался ее, сказав:
– Не мучай себя, найди кого-нибудь!
Найди кого-нибудь! То есть не стоит питать иллюзий добиться чего-то от него.
Найди кого-нибудь! Пекин такой большой, в конце концов найдется кто-то, кому Ван Лань понравится, кто влюбится в нее, захочет ее. Но, похоже, из женских чар у нее осталось только сочувствие, она то и дело кому-то сочувствовала, словно сочувствие было физиологической реакцией ее организма, так что оставались лишь страдальцы, которые никому не нравились, типа голого по пояс рабочего, разносившего угольные брикеты, или хулиганы в метро, их печали, скорби и здоровые тела. Потом мать Му Линя пристроила Ван Лань в издательство, где объектом ее пристального внимания стал внешний редактор Лао Ван из третьего отдела; говорили, что жена у него умерла от рака груди, а он один воспитывает сына-старшеклассника. Тот запах скорби, что исходил от Лао Вана, смертельно притягивал Ван Лань, как-то раз в лифте она, глядя на его седеющие виски, чуть было не сказала, что на самом деле может утешить его и дать все, что ему нужно. Но он тоже вел себя как голубой: ходил с мрачным лицом и не встречался с ней взглядом… Что касается Линь Фэя, то и ему она, должно быть, сочувствовала, он так сильно любил свою девушку, а та его бросила, но видимо, и не так уж любил, иначе не захотел бы другую. При воспоминании об этом незнакомом возбуждающем чувстве Ван Лань стало не по себе: все, пора, надо его выгнать. Она закурила четвертую сигарету, после которой собиралась пойти приготовить ужин. «А потом пусть катится!».
