Запад есть Запад, Восток есть Восток - Израиль Мазус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это у тебя как на войне получилось, — сказал Сабуров, — прилетел снаряд, кого-то убил, кого-то покалечил, кого-то в живых оставил. Просто отвык ты от смертей, потому и переживаешь…
Фролов поднялся.
— Пора мне, Паша. Совестно столько времени у тебя отнимать, да и домой не терпится попасть скорее.
Сабуров, положил перед ним пропуск на выход.
— Когда семью перевезешь, работать станешь, обязательно позвони. Вот тебе мой телефон. Посидим где-нибудь…
— Да я бы с радостью, но только зачем я тебе, Паша? — почти с детским выражением на лице спросил Фролов и, видя, как огорчился Сабуров, с улыбкой добавил: — Ты большой государственный человек. Я тебе навредить могу. Тебя не поймут…
— Как это не поймут, Володя, — горячо возразил Сабуров, — зря мы с тобой, что ли, на одном фронте воевали? Да и все награды твои при тебе…
— Награды это да. Но только тебе ли, Паша, не знать, сколько еще Героев Советского Союза в лагерях тачки возят, — тихо проговорил Фролов, когда они уже подходили к двери. — Прости, я, по-моему, опять что-то не то сказал.
— Не винись. Говорил, что хотел. Я не в обиде. Это ты меня прости, что не совсем понял, как мне лучше тебя освободить. А мог бы! Но все же, согласись, что это у меня получилось намного лучше, чем у тебя с твоим лейтенантом. Кстати, Диму Кузнецова, своего первого следователя, помнишь?
— Смутно.
— А он тебя хорошо помнит. Часто о тебе спрашивает. Хочешь с ним увидеться?
— Но если смутно помню, тогда зачнем?
На прощание обнялись, и Фролов вышел в приемную, где его ждал надзиратель, чтобы проводить к выходу. Надо было обязательно позвонить родителям, чтобы они не сильно переволновались, когда его увидят. Фролов подумал об этом сразу же, как только вышел на площадь через парадные двери Лубянки. Несколько двухкопеечных монет он положил в пальто еще в Ангарске. Но ему не везло. На улице Кирова ко всем телефонным будкам стояли очереди. И только в одной будке, перед самым его домом, очереди ждал всего один человек. Фролов встал за ним, но когда, наконец, позвонил, оказалось, что телефон занят. Фролов вздохнул и подумал, что, значит, так было надо, чтоб не дозвонился.
О том, что он в Москве, родители наверняка уже знают от Гали. Может, и теперь они с ней разговаривают. Так ведь и он тоже говорил им, что очень скоро будет на свободе. Поэтому легко убедил себя, что радость от его неожиданного появления дома, может, будет даже более щадящей, чем если бы он заранее предупредил, что вот-вот появится. Ведь тогда с каким нетерпением этих долгих минут им пришлось бы ждать!
Он и сам испытал те же чувства, когда с душевной дрожью вошел в родной двор. Здесь ничего не изменилось. В большой песочнице, в самой середине двора, играли дети. Их мамы и бабушки сидели рядом на скамейках.
Его подъезд находился в дальнем левом углу двора. Там еще до войны поставили широкую скамейку, которая и теперь тоже не пустовала. Из трех женщин, которые на ней сидели, Фролов узнал только одну — тетю Шуру, известную всему двору общественницу. Он очень обрадовался знакомому лицу и сказал:
— Здравствуйте, тетя Шура!
Та не отозвалась, и Фролов немного растерянно спросил:
— Тетя Шура, вы меня не узнали?
— Да узнала я тебя, Володя, узнала. Амнистировали, что ли?
У тех двух женщин, которые до этого с ясными улыбками смотрели на Фролова, после этих слов сразу вытянулись лица.
— Да хоть бы и амнистировали, — очень спокойно ответил Фролов. — Вы как будто не рады, что я домой пришел.
— Пришел и пришел, мне-то что. Ведь не с войны пришел, как все люди приходили…
Тетя Шура скорбно сложила губы и напоследок добавила:
— …Кто живой остался. Только когда они приходили, тебя повсюду, как опасного преступника, искали. Не правда, что ли?
— Правда. Для непонимающих. А для тех, кто понимает, это мое особое задание было, — с усмешкой сказал Фролов. — Вы бы, женщины, подвинулись чуток, раз такое дело. Да только о чем говорить буду, особо-то кругом не трезвоньте. Договорились?
Фролов сел, распахнул портфель и одну за другой раскрыл три коробочки с орденами «Красной звезды» и удостоверения к ним.
— Вот видите, тетя Шура, первый орден я законно получил, а с двумя другими небольшие заминки вышли. Меня к другим орденам представляли, значением повыше. А вместо них выдали еще два таких же. Я и теперь не знаю, почему так со мной поступили. И узнавать не хотел. И обиды никакой не было. А тот орден все равно получил.
Фролов раскрыл коробочку с орденом «Красного знамени».
— Другие коробочки раскрывать не буду. Есть у меня вопрос к вам, тетя Шура. Что ж вы тут мнение свое высказываете, ничего обо мне не зная? Вы кто, судья?
— Володя, дорогой, как же я могла все это знать?!
Лицо тети Шуры ото лба и до самой шеи покрылось краской стыда.
— Я же была уверена… У меня же… отрицательное отношение было. Это все мама и папа твои. Сколько бы я их не спрашивала о тебе, они в ответ только молчали. Гордые очень. Вот мы и подумали, что нет у них для тебя никакого оправдания…
— А что в чужую душу лезть нехорошо, вы об этом не подумали, тетя Шура? И потом, с какой это стати они должны были именно вам что-то обо мне говорить?
— Ой, и правда, не должны были, не должны, но только кто бы мог подумать, что тот на тебя розыск был особым. Ты простишь меня, Володя?
Фролов, ничего не ответив, встал, подошел к двери, открыл ее, перед лестницей остановился, глубоко вдохнул в себя знакомые запахи жилья, в которых, как и прежде, присутствовали еле уловимые запахи кошек и мышей, идущие из-под лестницы, и шаг за шагом медленно стал подниматься наверх, к себе домой…
