Театральная улица - Тамара Карсавина

Мне поручили в «Дон-Кихоте» очаровательную маленькую роль – кудрявого, белокурого Амура, появляющегося в саду Дульцинеи в короткой серебристой тунике. Появление озорного маленького бога приводило к ряду забавных сцен. А в конце я возглавляла целый рой купидонов, партии которых исполняли младшие ученики. Девочки раскритиковали мой костюм: «Как пряничный ангел с рождественской елки», – но мне нравились и роль, и костюм, и я с упоением командовала передвижениями своей маленькой армии купидонов. Мы с, Лидией должны были исполнять роль Амура по очереди, но болезнь помешала ей получить свою долю успеха. Приближалось Рождество, и в предвкушении трехдневных каникул она пыталась скрыть свое недомогание, как обычно поступали и все мы. Опасаясь попасть в лазарет и лишиться каникул, мы порой прибегали к собственным методам лечения. Например, для избавления от ячменя существовало такое сильнодействующее средство.

– Плюнь мне неожиданно в глаз! – просила меня одна из девочек.

Элемент неожиданности считался эффективным средством против ячменя. А у Лидии вот уже несколько дней болело горло, и привычные средства не помогали. Она попросила меня осмотреть ей горло, мы забрались в укромный уголок – за высокое зеркало в пансионерской.

– У тебя все горло покрыто белыми пятнами, – сказала я после осмотра. – Наверное, ангина.

– Соскреби их, – попросила она. С помощью кусочка ваты, намотанного на шпильку, мне удалось удалить часть налета. Лидия сказала, что ей стало лучше, она теперь может глотать, и попросила позволения откусить от моего яблока. И мы съели его, откусывая по очереди. Той же ночью она разбудила меня – ей стало хуже. Я дала ей напиться воды из стакана, стоявшего между нашими кроватями. Утром она сдалась. Доктор поставил диагноз: дифтерия, и в карете «Скорой помощи» ее отправили в инфекционную больницу. Из предосторожности сочли целесообразным прервать занятия в школе, и мы провели дома на несколько дней дольше. Больше никто не заболел, хотя Варвара Ивановна предостерегла меня, мрачно заметив:

– Не удивлюсь, если ты тоже заболеешь дифтерией, вы были так близки.

Мои родители переехали из старого дома на канале, они нашли квартиру поменьше и подешевле в доме напротив церкви Заступничества Святой Девы. (По сведениям петербургских краеведов, родители Т.П. Карсавиной переехали на Торговую улицу (ныне улица Союза Печатников); на этой улице находились церковь Воскресения Христова и католическая церковь Св. Станислава.) Планировка квартиры была довольно нелепой – в большой комнате не было окон, слабый свет проникал туда, если дверь оставалась открытой. Я почему-то не чувствовала себя дома в атом жилище, и мама, по-моему, тоже тосковала по нашему старому дому. Мы по-прежнему не знали, выпустят ли меня из училища в этом году, и такая неопределенность чрезвычайно раздражала маму. Пришло время позаботиться о моем туалете. У меня еще не было своего гардероба, и во время каникул я носила мамины платья. Исходя из услышанных намеков, а также своей интуиции, мима заключила, что меня все же не оставят в училище еще на год, и решила меня «экипировать». Нас время от времени посещала ярославская коробейница. Мама заказала ей принести отрез хорошего домотканого полотна и кружево, а из глубин своего комода извлекла филигранный порт-букэ, который был на ней в день окончания Смольного института. Это было единственное украшение, которое она имела.

О закулисной жизни училища мама время от времени получала сведения от Облакова, помощника инспектора. Казалось, новости так и носились над чайным столом Облаковых, живших в большой комнате с низким потолком, в антресолях на Театральной улице. Их квартира находилась как раз над половиной мальчиков. Жена Облакова, бывшая танцовщица, сохраняла связи со своими бывшими коллегами. Доброжелательный конклав пророчил мне блистательную карьеру, и Анна Ильинична, женщина энергичная и острая на язык, неоднократно твердила маме, что стоит мне оказаться на сцене, я непременно произведу сенсацию.

Во время Великого поста маме сообщили, что в порядке исключения мне позволено покинуть училище в мае. И хотя я ожидала подобного решения, но все же такая перспектива немного напугала меня. Годами я жила, интенсивно готовясь к будущей карьере, и сама не заметила, как время подготовки перестало казаться мне преходящим; оно само по себе стало моей жизнью. К тому же я поняла, что моего мастерства еще недостаточно, чтобы достичь того высокого идеала, к которому стремилась; я-то думала, что, закончив училище, выйду на сцену, владея всеми секретами мастерства; лишь значительно позже я узнала, что сцена сама по себе школа, возможно, жестокая, порой беспощадная, но единственная, которая способна выковать мастерство актера.

Теперь время полетело стремительно. Одно важное событие с невероятной скоростью сменяло другое. Весь пост прошел в репетициях школьного спектакля. Он должен был состояться в Михайловском театре. Оба основных педагога – Гердт и маэстро Чекетти – подготовили по балету. Гердт поставил балет «В царстве льдов». И мы с Лидией исполняли там главные роли. Моя роль имела отчасти драматический характер, хотя в целом произведение было довольно слабым.

По традиции наш выпускной спектакль устраивался в Вербное воскресенье. Вербная неделя в целом вносила разнообразие в длительную монотонность поста; все живут в предвкушении Пасхи – самого почитаемого из всех религиозных праздников, отмечаемых на Руси. На улицах раскинулись базары, где продавались забавные игрушки, свистульки, золотые рыбки, большие яркие розы из папиросной бумаги, восточные сладости и восковые ангелочки – только головки и крылышки. И верующие, и неверующие объединялись в общем веселье и предвкушении праздника, который несла с собой Вербная неделя.

Во время торжественной службы, проходившей в субботу вечером, одна пламенная мольба постоянно всплывала в мозгу: «Боже, помоги мне хорошо станцевать завтра». Если я почувствую себя достаточно сильной завтра, то все пройдет хорошо, повторяла я себе. В те годы недостаток сил очень препятствовал мне в работе. Тогда я еще не знала, что нас будут судить не по мастерству, еще далекому от совершенства, а по нашим потенциальным возможностям. Доброжелательное отношение публики, перетекая через рампу, выплескивалось на сцену. Самые строгие критики отмечали недостаток опыта, но робкое обаяние юности не могло оставить зрителей равнодушными. На наш спектакль могло попасть лишь небольшое количество абонентов. В первую очередь приглашали родителей, учеников и артистов. Те балетоманы, которым посчастливилось попасть на спектакль, рассматривали это как особую привилегию; каждому хотелось первым провозгласить рождение нового таланта, стать свидетелем первых шагов будущих танцовщиц. Я исполнила свою партию хорошо и после спектакля была бы на седьмом небе от счастья, если бы не один небольшой ляпсус: закончив трудное соло и вернувшись за кулисы, я почувствовала такое огромное облегчение, что совсем забыла о том, что должна еще раз выйти на сцену, чтобы исполнить небольшую коду. Пребывая в полном блаженстве, я стояла за кулисами, в то время как оркестр играл мою мелодию, а сцена на какое-то время оставалась пустой. Когда же я поняла, что натворила, меня настолько сокрушило сознание собственной вины, что радость победы мгновенно испарилась. Разумеется, никто, кроме учителя и соучениц, не заметил ничего неладного. Учитель только добродушно посмеялся, когда я подошла к нему, заикаясь, бормоча извинения; он остался весьма доволен своими двумя любимыми ученицами – Лидией и мной.