Дети блокады - Лев Разумовский

Один из ребят решил потешить девок по своему. Раздобыв где-то книгу по искусству, он раскрыл ее на странице с фотографией скульптуры Аполлона Бельведерского и стал обходить весь круг, тыкая пальцем в книгу и произнося каждый раз:

— Глянь! Голый парень! А?

Девки хихикали, отворачивались от такой срамотищи, отпихивали его руками, а он невозмутимо продолжал свой обход.

— Искусствовед, — покачала головой Мирра.

Между тем «беседки» вступили в новую фазу. Между плясом и песнями кто-нибудь из парней приглашал выбранную им девчонку в «барабу» и пара на некоторое время исчезала в темной кухне. Девчонка могла отказаться от «барабы», и это считалась позором для парня — его потом осмеивали чуть ли не до следующих гулянок или «беседок». Таков был обычай.

На все это мы с Миррой смотрели из занавески во все глаза, а она что-то быстро записывала в дневнике.

«Беседки» закончились поздней ночью и продолжались на улице, превратившись в гулянку. А мы, распрямив затекшие руки и ноги, стали перетаскивать кровати на свои места и приводить комнату в прежний вид.

Частушки с гулянок быстро перелетели в детдом, прилипли и четко запечатлелись в памяти на всю жизнь.

Мантуровская милицияХорошая была,По нагану отобрала,По кинжалику дала.

Из нагана дали выстрел,По реке пошел туман.Что ты голову повесил,Наш веселый атаман?

Всю пшеницу за границу,А картошку на вино,А голодные колхозничкиПойдемте на кино.

Состряпай, маменька, селяночкуПоследний раз у вас я ем.Скоро в армию забреют,Больше вам не надоем.

Посмотри, родная мать,Как солнце закатается.Не последний ли сынокВ армию сбирается?

…Мы слышали про деревенские «беседки», и мне очень хотелось посмотреть, что это такое. Я упросила одного деревенского парня, Аркашку-пекаря, взять меня с собой. Он был такой здоровый, крутой, лучше всех с гор на лыжах катался. Он сначала удивился:

— Куда тебе, малявка? Что ты там делать будешь?

Но я пристала к нему — своди да своди. Уговорила. Пошли мы с ним, а мне и интересно, и боязно очень. Ну, пришли, там пляс, частушки, а Аркашка поплясал немного — и с одной девчонкой в «барабу»… А я за ним — на меня там никто внимания не обращал. А в «барабе» Аркашка девку тискает, она визжит, чуть не плачет: «Отпусти!»

Ну я думаю: надо девчонку спасать, он ведь ей больно делает, вцепилась ему в брюки и оттаскиваю. Он разозлился, меня ногой как двинет, как собаку.

— Мотай отсюда!

А я опять в него вцепилась, опять тащу, девчонка орет, Аркашка матерится, а я не отпускаю…

Ну, тогда он девчонку бросил, меня за руку своей клешней схватил и из избы потащил. Злой, как черт. Быстро, чуть не бегом, меня до детдома дотащил, все за руку по дороге дергал со зла, а там бросил и напоследок крикнул:

— Вот ты, малявка, плесень такая, всю «барабу» мне испортила! — и бегом назад, в Угоры…

Два эпизода вокруг церкви, вроде бы не связанные между собой, однако по странному стечению фактов и по размышлению над ними, возможно, и взаимопереплетенные.

Церковь досталась нам в довольно приличном состоянии: крыша не текла, полы чистые, потолки и стены побелены, низ столбов и стен покрашен коричневой масляной краской. Как-то у меня возник вопрос: был ли на куполе крест? Старуха Мирониха, к которой меня отослали по причине того, что она хоть и старая, а все помнит, да и молится до сих пор, охотно рассказала:

— Крест-от был — как ему не быть? И ограда церковная металлическая была, и кладбище коло церкви было.

— А куда ж все девалось?

— Дак куда? Все порастаскали. Решетки еще в двадцатом посымали да куда-то увезли, столбы кирпичные народ на печи перетаскал. Кладбище тоже. Много баских камней было, куда-то все перетаскали, вон два-три еще валяются в лопухах.

— А крест?

— А крест, паря, никто сымать не хотел. Боялись, Бог накажет. А начальство с району велело сымать. Потом уж коммунист один с Поломы, Васька Крутцов, снял. За деньги.

— Как за деньги? — ахаю я.

— А так. Опосля пил на эти деньги кой-то срок. Я хвостить не стану…

Надо сказать, что я этой бабке не поверил. Не мог коммунист за деньги сделать такую работу, это не укладывалось в моей патриотически настроенной голове…

Прошел, может быть, месяц после этого разговоры. Однажды, сидя на могильном камне, я рисовал двух деревенских мальчишек. Один был в кепке, другой в зимней шапке, несмотря на летнее время. Они охотно позировали, и я сделал довольно живой набросок в маленьком альбомчике, который подарил мне Олег. Когда они ушли, я, собирая свои рисовальные принадлежности, машинально отогнул лопух… и замер.

Первые же слова, которые удалось прочитать на черном, когда-то полированном, а теперь разбитом и заросшим мхом граните, захватили, заколдовали, затянули в иной, волшебный мир, ничего общего не имеющий с бытовой суетой нашей нынешней жизни.

Река времен в своем стремленьеУносит все дела людейИ топит в пропасти забвеньяНароды, царства и царей.А если что и остаетсяЧрез звуки лиры и трубы,То вечности жерлом пожретсяИ общей не уйдет судьбы.

Часть надписи была утрачена, но и оставшиеся могучие, весомые, емкие слова поразили меня глубиной мысли, величием образов и масштабом понятий… Вечность. Судьба. Народы. Царства… И фатальная Неизбежность…

Только спустя сорок лет, я узнал, что у этих строк есть автор — Гаврила Романович Державин.

Наступила весна. К тому времени детдому принадлежало уже двадцать четыре гектара земли, наибольшая часть которой была отведена под посадку картофеля. Поле надо было вспахать, унавозить, посадить семенной картофель и приниматься за посадку других овощей.

К этому времени у нас были уже две лошади, на которых научились пахать Олег и Игорь. Сельсовет разрешил детдому выбрать из колхозного скотного двора столько навоза, сколько нужно для нашего огорода. Эта ответственная задача выпала на долю моего отряда.

Тогда почему-то ни у кого не возник простой вопрос: а как же сам колхоз остается без удобрений? Земля и так тощая — «травинка за травинкой бегает с дубинкой». Почему же колхоз так просто отдает детдому основу будущего урожая?

Ответ оказывается был тоже прост. Районное начальство понимало, что ленинградский детдом осенен вниманием областного начальства. Не дать навоз детдому — дело политическое. А с колхозниками церемониться никому и в голову не приходило. Тем более, что колхозное хозяйство было уже так развалено, что его парой подвод с навозом уже не спасешь.

Вооруженные носилками и лопатами, мы пришли на скотный двор. Бригадир встретил нас неприветливо, критически оглядел и сказал мне хмуро:

— Ты бы хоть штаны завернул, да и рубашку закатил, ведь весь в дерьме будешь.

Услышав в ответ, что я буду работать аккуратно, он сплюнул под ноги, выматерился и спросил:

— Зачем лопаты взял?

— Навоз копать.

Тяжело вздохнув, он взял в руки вилы.

— Вилы-то держал когда в руках?

— Не приходилось.

— Давай носилки сюда.

Девчонки быстро подставили носилки. Он открыл широкие дощатые двери. Оттуда сильно пахнуло, и девчонки попятились. Не обращая на них внимания, он легко вонзил вилы в коричневую массу, поддел большой пласт и ловко сбросил его на носилки. Второй, такой же заполнил носилки доверху, и я скомандовал девчонкам нести. Бригадир молча сунул мне вилы в руки и, не оборачиваясь, ушел. А я приступил к делу — храбро, с силой воткнул вилы в вонючую массу и… застрял в ней намертво. Спрессовавшийся под коровьими ногами толстый пласт соломы не отпускал вилы, как я не старался. Ребята с носилками наготове с интересом наблюдали за моими телодвижениями. Пришлось сбросить с себя ботинки, влезть босыми ногами в чавкающий навоз. Я перепачкал руки по локоть и ноги до колен, но и с вилами в конце концов справился и попытался снова поддеть пласт навоза так, как делал это бригадир: зубья вил должны были войти в массу под острым углом и пройти под тонким пластом почти параллельно земле. На этот раз мне удалось выполнить задачу, и, окрыленный успехом, я начал подавать на носилки ком за комом. Дело пошло, но не так быстро, как мне хотелось: вилы не каждый раз слушались меня, ребята простаивали, пока я барахтался с отработкой приема. Нужно было что-то предпринять.

К этому времени я уже не боялся запачкаться, так как был уже по уши в дерьме, как точно предсказал мудрый бригадир. Поэтому я отбросил вилы и начал выгребать навоз просто руками.