Школьные годы Тома Брауна - Томас Хьюз

Бедняга Диггс плачет как ребёнок.

— Где я? — продолжает Том, открывая глаза. — А-а, вспомнил.

И он опять закрывает глаза и стонет.

Слышится шёпот:

— Слушайте, мы тут всё равно ничем не поможем, а сейчас придёт экономка, — и все, кроме одного, потихоньку уходят. Только один остаётся с Диггсом и обмахивает Тому лицо.

Приходит экономка с нюхательными солями, и скоро Том настолько приходит в себя, что может сесть. Поскольку в воздухе стоит запах гари, она осматривает его одежду и вопросительно смотрит на них.

Все молчат.

— Как это случилось?

Молчание.

— Наверняка здесь без какой-нибудь гадости не обошлось, — говорит она, и вид у неё очень серьёзный. — Я буду говорить об этом с Доктором.

Опять молчание.

— Может, отнесём его в комнату для больных? — предлагает Диггс.

— Я сам могу идти, — говорит Том и отправляется туда, поддерживаемый с двух сторон Истом и экономкой. Единственный парень, который не сбежал, вскоре присоединяется к остальной компании, которая находится теперь в смертельном страхе.

— Он наябедничал?

— Она знает?

— Не сказал ни слова. Он крепкий парнишка.

И после минутной паузы добавил:

— Меня от этого тошнит. Какие же мы скоты!

Тем временем Тома укладывают на диван в комнате экономки. Ист рядом с ним, а она достаёт вино и другие укрепляющие средства.

— Тебе очень больно, старина? — шёпотом спрашивает Ист.

— Только ноги сзади, — отвечает Том.

Ожог действительно сильный, брюки местами прогорели насквозь. Скоро Тома укладывают в постель с холодными компрессами. Сначала он чувствует себя совсем разбитым и думает написать домой, чтобы его забрали; в голове у него вертятся строчки из гимна, который он выучил много лет назад, и он засыпает, шепча: «Там беззаконные перестают наводить страх, и там отдыхают истощившиеся в силах.[103]»

Но наутро, после хорошего ночного сна, к нему возвращается прежнее расположение духа. К нему приходит Ист и сообщает, что весь корпус на его стороне, и он забывает обо всём, кроме своего решения никогда больше не уступать этому подлецу Флэшмену.

Никто из них ничего не рассказал экономке, и хотя Доктор узнал обо всём, что знала она, тем же утром, больше он не узнал ничего.

Я верю и надеюсь, что подобные сцены невозможны в школах в наше время, и что лотереи и пари теперь вышли из употребления; но я пишу о школе, какой она была в моё время, и должен рассказать не только о хорошем, но и о плохом.

Глава IX Череда неприятностей

Припоминал лишенья и труды,Испытанные на море и суше,Рассказывал, как я беды избегНа волосок от смерти.

Когда Том вернулся в школу после пары дней в комнате для больных, он обнаружил, что обстановка значительно изменилась к лучшему, как и говорил Ист. Зверство Флэшмена вызвало отвращение даже у наиболее близких его друзей, а его трусость в очередной раз стала очевидной для всего корпуса, потому что на следующее утро после лотереи у него было столкновение с Диггсом, который после перепалки ударил его, а Флэшмен удар так и не вернул. Но Флэши не был непривычен к такому обращению и подобного рода сомнительные истории переживал не раз, после чего, как сказал Диггс, всегда опять завоёвывал расположение подачками и подхалимажем. Двое или трое из тех, кто помогал поджаривать Тома, пришли просить у него прощения и благодарили за то, что он никому ничего не сказал. Морган послал за ним и хотел серьёзно заняться этим делом, но Том попросил его не делать этого, на что тот согласился, взяв с него обещание, что в следующий раз он сразу же обратится к нему, — которое Том, к сожалению, не выполнил. Лотерейный билет с Чутким остался в его полном распоряжении, и ему достался второй приз, около тридцати шиллингов, которые они с Истом умудрились истратить за три дня, — накупили картинок для своего кабинета, две новые крикетные биты и крикетный мяч, всё самого лучшего качества, а также ужин из сосисок, почек и пирога с говядиной для всех участников восстания. Как нажито, так и прожито; с деньгами в карманах посреди полугодия они не чувствовали бы себя комфортно.

Но угли гнева Флэшмена продолжали тлеть, и время от времени это давало себя знать в виде разного рода пакостей или язвительных замечаний, так что оба они, и Том, и Ист, чувствовали, что ещё не совсем покончили с ним. Впрочем, до последнего акта этой драмы, который знаменовал собой конец наездов на Тома и Иста в Рагби, было уже недалеко. Теперь они стали частенько прокрадываться в холл по вечерам, отчасти в надежде найти там Диггса и поболтать с ним, а отчасти из удовольствия сделать то, что было запрещено правилами; потому что, как это ни грустно, но с тех самых пор, как наши юные герои потеряли репутацию прилежных учеников в классе, они взяли себе привычку нарушать правила просто из любви к приключениям; думаю, взрослые начинают заниматься контрабандой точно так же и по тем же причинам. Самой главной из этих причин было легкомыслие. Им никогда не приходило в голову задуматься над тем, почему были созданы такие-то и такие-то правила; причина их не интересовала; они рассматривали правила как своего рода вызов со стороны тех, кто их придумал, который было бы трусостью не принять; а кроме того, в младших классах школы они были не так уж сильно загружены учёбой. Они достаточно легко справлялись с работой в классе, чтобы занимать такое место в рейтинге, которое позволяло бы им ежегодно переходить в следующий класс, а на большее они и не претендовали, так что весь избыток своей энергии могли направлять на игры и всяческие проделки. Одно из правил корпуса, которое ежедневно с удовольствием нарушалось мальчиками вроде них, заключалось в том, что после ужина все фаги, кроме троих, дежуривших в коридорах, должны были оставаться в своих кабинетах до девяти часов; те, кого ловили в это время в коридорах, в холле или в чужом кабинете, должны были быть наказаны тростью или как-нибудь ещё. Правило было суровым, а надзор за его исполнением — не очень, потому что большинство шестиклассников проводило вечера в комнате пятого класса, где была библиотека, и где они все вместе готовили уроки. Время от времени с кем-нибудь из старост случался припадок рвения, и он начинал обходить коридоры, холл и кабинеты фагов. Если хозяин кабинета принимал в это время гостей, то первый удар в дверь и зловещее «Откройте» производил эффект тени ястреба над птичьим двором. Все спешили спрятаться — кто под диван, кто под стол, в то время как хозяин торопливо доставал и раскрывал книжки и кротким голосом спрашивал «Кто там?», одновременно бросая вокруг беспокойные взгляды и проверяя, чтобы некстати высунувшаяся нога или локоть не выдали присутствие посторонних.

— Откройте немедленно, сэр; это Снукс.

— О-о, извини! Я не знал, что это ты, Снукс, — и дверь распахивалась с нарочитым рвением, в то время как многообещающий молодой человек молился про себя, чтобы эта скотина Снукс не услышал, какую суматоху вызвал его приход. Если чей-нибудь кабинет оказывался пустым, Снукс отправлялся патрулировать коридоры и холл в поисках нарушителей.

И вот однажды вечером, в запрещённое время, Том и Ист были в холле. Они сидели возле того камина, который был ближе к двери, а Диггс, как обычно, развалился возле дальнего. Он делал домашнее задание, а Том и Ист болтали шёпотом и склеивали любимую биту для игры в мяч, которая треснула. Вдруг в коридоре послышались шаги; на мгновение оба прислушались, убедились, что это не староста, и снова вернулись к своему занятию. Тут дверь распахнулась, и вошёл Флэшмен. Он не видел Диггса и решил, что ему представился удобный случай; а так как они не подвинулись, чтобы дать ему место, то стукнул одного, чтобы они убрались.

— За что?! — возмутился пострадавший.

— Потому что мне так хочется. Вам здесь делать нечего, отправляйтесь к себе в кабинет.

— Ты не имеешь права отсылать нас.

— Да ну? Тогда я отлуплю вас, если не уйдёте, — свирепо сказал Флэшмен.

— Слушайте, вы двое, — сказал Диггс с другого конца холла, приподнимаясь на локте, — вы никогда не избавитесь от этого типа, пока не отлупите его. А ну-ка задайте ему, а я буду арбитром.

Флэшмен растерялся и отступил на пару шагов. Ист посмотрел на Тома.

— Попробуем? — спросил он.

— Давай, — отчаянно сказал тот.

И они двинулись на Флэшмена со стиснутыми кулаками. Сердца их сильно бились. Ростом они доставали ему только до плеча, хотя были сильными и крепкими для своего возраста и в отличной форме; а он, хотя и большой, и сильный, хорошей формой похвастаться не мог из-за привычки к обжорству и недостатка движения. Даже такой трус, как Флэшмен, не мог проглотить подобное оскорбление; кроме того, он был уверен, что без труда с ними справится, поэтому пошёл на них со словами: