Расскажу… - Ирина Петровна Мирошниченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что вы думаете, я купила «Три сестры» в их книжном и стала учить по-венгерски эту роль. Я мечтала обязательно что-нибудь сделать, потому что мне безумно нравились эта страна, эти люди и вообще этот уклад жизни. Но в то же время мне очень хотелось домой. Как сейчас вижу, там недалеко было озеро, газон зеленый, и стояла огромная плакучая ива, спускающаяся вниз с какими-то зелеными листочками, которая вся дрожала от ветра. Я всегда подходила к ней, пряталась под эти листья. Стояла и плакала. Потому что мне так хотелось к маме и папе. Мне так хотелось к себе на Тверскую.
Конечно, я переоценивала всю свою жизнь. И, наверное, думала, что как-то она у меня плохо сложилась, потому что я одна. Грустила по прежней своей любви, по прежнему своему счастью.
Но, несмотря ни на что, я все время слышала в трубке оптимистичный, позитивный Анин голос. «Все прекрасно! Все хорошо!» Это культура, это воспитание, это манера никогда не хныкать, не стонать, не жаловаться, улыбаться при встрече. Меня поражало, что входишь в лифт, и все с тобой здороваются. Сначала я была в шоке, но потом тоже стала здороваться. Все улыбаются, все друг с другом здороваются, все друг другу желают хорошего дня, хорошего вечера, хорошего утра. Это норма поведения! Это было так странно. Это было так красиво.
И вот наконец настал день, кода за мной заехала машина, в машине Аня, Янош, мы должны были ехать по дороге все вместе. С Аней дети – одному 14, другому 18. Они такие длинные, сильные, схватили мои вещи, быстро в машину, скорей-скорей. Я свою «норку» накинула, весна, но я все равно в норке, спускаюсь, шкандыбала-шкандыбала, села в машину и говорю: «Ой, я забыла!» Аня: «Что ты забыла?» – «Палку! Она там стоит, палочка». Аня говорит: «Очень хорошо. Поехали!» Так мы и уехали без этой палки в аэропорт.
Вернулась в Москву, приехала к своему театру, к зданию на Тверском бульваре. Вхожу так, прихрамывая, в холл служебного входа, и навстречу мне торопливой походкой, такой летящей, Катя Васильева. Я говорю: «Катька!» Она меня увидела, и вот вы знаете, слов не надо, мы обе разрыдались. Хотя я не могу сказать, что мы были безумными подругами, но в этом было все! Мое желание ей пожаловаться, потому что она, как никто, понимает, что это такое, что это за боль. Она мне: «Намучилась!» Я говорю: «Не то слово». И вот мы с ней стоим, я реву. Она мне: «Ну, ничего, все пройдет, все пройдет». Вот как две вымученные, это ж надо, играющие одну и ту же Сарру, играющие множество главных ролей. И как оборотная сторона, которой никто в зрительном зале никогда не увидит, – страдания за кулисами, за сценой.
Венгрия. Сказочная страна! И вы думаете, моя история, связанная с ней, на этом закончилась? Нет. Я целый год провела на лекарствах, вечно пояса, вечно прячусь, мучаюсь, спина болит. В это время начинаем выпускать «Татуированную розу», поскольку Виктюк все это время меня ждал. Я уже рассказывала, как он раньше не репетициях кричал: «Ируська! Тут бежишь. Тут оземь. Тут падаешь! Тут катаешься!» Приходила я, волоча немножко ногу, и думала: «Что же мне дальше делать? Как я буду эту Серафину играть и выпускать спектакль?» Все мизансцены, все, что он мне выстроил, это ну просто фейерверк. Я там какие только кульбиты не выделывала, не говоря уже о гениальном совершенно проходе, который Рома выстроил, когда вдруг звучит эта итальянская музыка, и она с этим веером должна пройти через всю сцену, как бы танцуя и плывя.
Там все было построено на пластике. А я как штырь проглотила. Рома начинал репетировать и каждый раз входил в раж и говорил так: «Хорошо, значит, ты здесь, ты здесь. Так, Ирусь! Вот тут Мадонна в центре, значит, ты давай, со всего маху пролетела и на колени перед Мадонной – раз: “О, Мадонна!”» И дальше монолог сам показывает. Показал: «Так, поняла? Будем делать!» А я стою и у меня на лице, кажется, все написано. Он: «Что такое?» Я молчу. Потому что понимаю, что я это сделать не могу. И вдруг он тоже это понимает! И мгновенно очень легко и радостно: «Надо делать не так! Ты должна медленно, трагически подойти к этой Мадонне и сказать ей: “Мадонна! За что?!”» И дальше строит мне весь монолог совершенно по-другому. «И никаких колен!»
И, конечно, лежа дома, я думала: «Как же мне подлечиться, что мне делать дальше? Как мне закончить этот кошмар?» И как-то я еду на машине из своего театра, по Тверской, на углу вижу в переулке большими буквами написано: «ИБУС». Подъезжаю, притормаживаю, вхожу, и на их венгерском языке те фразы, которые я знала, вдруг начинаю говорить. И что вы думаете, девушка, которая там сидела, расцвела просто невозможно оттого, что я говорю по-венгерски. Она сразу же залепетала по-своему, быстро. Я, конечно, понять не могла, сказала, что я не настолько хорошо говорю. Она мне: «Вы говорите по-русски?» Я: «Конечно, я русская. Вы не можете дать мне проспект, я тут видела по телевизору».
А по телевизору все время показывают Балатон, говорят, что Венгрия славится своими термальными водами, и дальше вдруг называют замечательное слово «Хевиз». И якобы там, в этом «Хевизе», лечат таких несчастных, как я.
Она дала мне проспекты. Дома я все прочла, по-русски, естественно, и поняла, что это та самая Мекка, то самое чудо, которое мне нужно. 33 градуса вода. 29 метров глубина. Это настоящее живое озеро, которое всегда горячее – и зимой, и летом. Глубина бесконечная, поэтому там не плавают. Там и радоны, и какие-то невероятные травы, чего только нет, что только там не живет полезное, что дает людям с ревматизмами, с больными суставами, с кривыми позвонками – спасение.
Там, естественно, есть клиника и гостиница, где производится оплата в долларах. Но, как вы сами понимаете, у меня такой возможности не было. Просить больше я не могла. Я уже не снималась.
Но я читаю дальше. И оказалось, что в этом «Хевизе» очень много съемных комнат. Более того, напечатаны адреса и стоимость комнат. Я лежу себе с карандашом. Меняли тогда, как помню, 900 рублей. 900 рублей – довольно много. Я 900 перевожу на форинты. Тут же считаю, сколько у меня получится,
