Ideal жертвы - Анна и Сергей Литвиновы

То был Степан. Мертвый Степан.

Я отчаянно завизжала и выронила фонарик.

И тут в бассейне зажегся свет.

...То, что было дальше, я помню какими-то обрывками, клочками – как в тот день, когда у меня на занятии умерла толстушка Елена Ивановна.

...Вот меня допрашивает мент – немолодой и бесконечно усталый (кажется, я встречала его на улицах нашего городка). Он притулился в фойе за столом охранника, я сижу напротив. Нет, он не хочет повесить на меня убийство тренера, просто его интересует, почему именно я первой обнаружила труп.

«Почему вы оказались в бассейне в такое время? Ах, вы искали Степана – зачем? О, у вас было свидание, и он не пришел – а вы что, состояли с ним в интимных отношениях? Нет? Почему тогда свидание?»

И так далее, и тому подобное, и каждый мой ответ вызывает новую цепочку вопросов. Но я, естественно, не призналась в том, что Степан что-то раскопал...

Вспоминается еще: вот я стою на бортике бассейна (до допроса это было или после? Кажется, до), и кто-то из оперативников поднимает валяющуюся рядом склянку: «О, снотворное, пузырек на пятьдесят таблеток, пустой. Приобщаем к делу. Надо снять отпечатки». Ему отвечают: «Картина типичная. Накушался реланиума и бросился в воду, чтоб наверняка». Кто-то поддакивает: «У покойного были большие проблемы с деньгами». Вступает третий: «Очевидное самоубийство, и к гадалке не ходи. Впрочем, вскрытие, что называется, покажет».

Я хочу заорать: «Самоубийцы не бывают такими веселыми, как Степа сегодня! Они не назначают свиданий! Не говорят, что нащупали решение и что скоро трудностям с деньгами придет конец!» Но я понимаю, что нужно прикусить язычок...

И уже напоследок, когда увозят труп и уезжают менты, нас, сотрудников, строит – в буквальном смысле строит в линейку, по росту – карлик-директор. Мы стоим вдоль бортика злополучного бассейна, спиной к воде: я, ночная уборщица, два охранника в черном. Директор тихо, но очень внушительно говорит: «Ничего не было. Постояльцы знать ни о чем не должны. Ни о каком самоубийстве. Тренер по плаванию просто уволен. Кто проболтается, сильно пожалеет. Все ясно?» И от его слов, и от воды за нашими спинами веет холодком...

...Разбитая морально и физически, я возвращаюсь в свой номер в три часа ночи. Не забываю поставить будильник на десять (хорошо же меня тут успели выдрессировать!): в одиннадцать у меня первое занятие, а завтрак – бог с ним, с завтраком. Я падаю в постель и засыпаю, едва успев раздеться. Меня мучат кошмары, я то и дело просыпаюсь вся в поту, снова проваливаюсь в небытие – и окончательно будит меня громкий, настойчивый стук в дверь. Первая же мысль, которая является ко мне спросонья: «Все, за мною пришли».

Однако я, как сомнамбула, накидываю на голое тело халатик и плетусь открывать. Будильник показывает семь утра. «И правда, – почему-то бормочу я про себя, – куда я, на хрен, денусь с подводной лодки...»

Я спрашиваю хриплым со сна голосом, который пытаюсь сделать (довольно безуспешно) грозным и строгим:

– Кто там?!

– Открывайте! – доносится из-за двери игривый мужской голос. Он словно принадлежит давно и близко знакомому человеку, и мне, опять-таки в полусне, кажется, что пришел мой бывший, Юрик, – хотя откуда ему-то здесь взяться?! Тем не менее я отпираю. И едва не падаю без чувств: на пороге стоит Константин. Выглядит он довольно помятым, глаза красные. В его дыхании чувствуется алкоголь, который он пытается заглушить мятной жвачкой. Костя то ли пил всю ночь, то ли явился ко мне с жесткого похмелья. И все равно – он прекрасен. Я обадело гляжу на него.

– Ну, так и будем стоять на пороге? – фамильярно спрашивает он. – Может, разрешишь мне войти?

Про себя я отмечаю, что Костя снова начал говорить мне «ты». Как в ту нашу единственную, одновременно прекрасную и страшную ночь... Когда я сразу после гибели Елены Ивановны побитой собачонкой приплелась под дверь его коттеджа.

Я, как автомат, отступаю в сторону, и он входит в номер, видит мою разобранную постель, одежду, кучкой брошенную на пол. Сквозь незадернутые гардины уже светит утреннее солнце. Костя чувствует себя здесь как дома и с размаху плюхается в кресло.

– Константин Сергеевич, что случилось? – бормочу я. А он с видимым удовольствием осматривает снизу вверх мою фигуру, и я очень остро осознаю, что кроме коротенького халатика на мне ничего нет. Грудь вот-вот выпрыгнет из декольте, я плотнее запахиваю ворот и стискиваю его у горла рукой. И тут наконец понимаю, что вид у меня, наверно, ужасный: нечесаные волосы, расплывшиеся глаза – я вчера даже не сняла с себя косметику. Наверно, бомжихи с вокзала и то лучше выглядят! Все внутри леденеет от стыда, а Костя начинает:

– Я давно хотел поговорить с тобой... Наедине, без свидетелей.

Я перебиваю его: «Извини, я сейчас» – и исчезаю в ванной.

С замиранием сердца смотрю на себя в зеркало и, в общем-то, не нахожу ничего особенно криминального. Да, тушь слегка расплылась, и волосы, конечно, не мешало бы расчесать, и щеки бледноваты – но в целом вид на твердую четверку. Даже на четыре с плюсом. Я пускаю воду и начинаю приводить себя в порядок. За стенкой Костя включает телевизор. Будто у себя дома. Да, он явно человек без комплексов – как все москвичи.

Я смываю пенкой вчерашний грим, умываюсь ледяной водой – в мои лета кожа не только способна вынести подобные измывательства, но и отвечает мне здоровым румянцем. Чищу зубы, расчесываю волосы. После окончания процедур придирчиво рассматриваю себя в зеркало и понимаю, что любому мужчине есть от чего потерять голову. Халатик на голое тело, правда, больше открывает, чем скрывает – но в данных обстоятельствах это скорее плюс. Остатки сна совершенно с меня слетели. Я чувствую себя бодрой – и готовой побеждать.

Когда я возвращаюсь в комнату, Костя, развалившись в кресле, внимательно смотрит утреннее телевизионное шоу. С экрана несутся бодрые голоса. По всей нашей огромной стране народ просыпается, торопится на работу, жует бутерброды, собирает детей в сад и в школу... И только у меня все не так, как у людей: чужой зашарпанный номер для персонала и любимый человек, который явился на свидание незваным в семь часов утра... Да еще и крепко выпил.

– Что ты хотел мне рассказать, Костя? – спрашиваю я. Ничего, я тоже перейду на «ты», будем считать, что мы выпили на брудершафт. Однако он делает предостерегающий жест: тихо, мол! Ну как же: по телевизору передают новости спорта. Наконец он качает головой, уменьшает звук и бормочет: «Черт, „Зенит“ опять выиграл!..» За время, милостиво мне предоставленное, я успеваю собрать одежду с пола и засунуть ее в шкаф.

– Лиля, – взгляд Кости наконец фокусируется на моем лице, – у меня к тебе есть серьезный разговор.

Ох, дорого бы я дала, чтобы в этом разговоре шла речь о нас. О Костиной ко мне любви... Только, увы, нет в его глазах того огонька, который безошибочно сигнализирует: мужчина к тебе неравнодушен. Костя если и хочет меня, то точно так же он хочет апельсинового сока, новую иномарку или чтобы победила его любимая футбольная команда.

Я присаживаюсь на свою неубранную кровать и пытаюсь натянуть полы халатика как можно ниже. Коленки прикрыть, разумеется, не удается – да и большую часть бедра тоже.

– Не рановато ли для серьезных разговоров? – парирую я, а сердце все равно начинает стучать чаще. Я смотрю на Костю. Пусть он выпил, пусть слегка помят, пусть высокомерный, избалованный бабник, и я никогда не буду за ним, как за каменной стеной, все равно я чувствую: он – мой. Этот мужчина создан для меня. Интуиция не просто шепчет, кричит мне в полный голос: тебе с ним будет хорошо. Всегда.

– Слушай, Лиля, – вдруг говорит он. – Давай будем вместе.

– Что?.. – недоуменно выдыхаю я.

– Я хочу быть с тобой, – повторяет Константин. – Я люблю тебя.

Я растеряна. Поражена. Но счастлива ли?

Внимательно смотрю на него. Вроде бы сказано ясней ясного, но нет в глазах той искорки, что порой говорит яснее слов...

Костя тем временем шагает ко мне, касается моего плеча, произносит:

– Лиля... Ты – самая восхитительная. Самая красивая. Самая желанная. Самая сладкая...

Я совсем не уверена, что он говорит от души. Но, тем не менее, каждое его слово проникает в самые потайные уголки души. Обволакивает. Лечит.

Я отступаю на шаг и бормочу:

– Ты просто пьян, Костя.

– Я хочу тебя, Лиля, – мягко произносит он. – Хочу. Прямо сейчас.

И обнимает меня.

Вот так у мужчин все просто. Хочу – и немедленно подай.

Я гневно сбрасываю его руки. И выкрикиваю:

– Хочешь? Что ты сказал?! Ты меня хочешь?! Ты явился сюда пьяный, потому что тебе вдруг приспичило женщину?

– Ты меня не поняла, Лиля, – терпеливо говорит Константин. – Я люблю тебя и предлагаю уехать вместе. Вдвоем. Навсегда.

Его предложение ошарашивает меня.

– Куда уехать? – бормочу я.

– Соберем вещички и смоемся отсюда. Совсем. К бениной матери. Сядем в мою машину, и... – Он машет рукой, показывая неопределенную, но очень далекую даль, куда он предлагает мне умчаться.