Убийство в кукольном доме - Брюс Голдфарб

преемника Маграту результата не приносят: «Не видно надежды привлечь человека, имеющего необходимую квалификацию»[192]. В протоколе собрания было записано: «По всей вероятности, придется выбрать молодого человека и обеспечить его средствами для путешествий и обучения за рубежом».

В 1937 году Алан Ричард Мориц, талантливый и честолюбивый молодой патолог, мечтал сделать себе имя. Уроженец Небраски, Мориц год отучился в Вене, перед тем как отправиться в Кливленд для прохождения ординатуры. К тридцати восьми годам Мориц стал главным патологом университетских больниц Кливленда, доцентом в институте патологии Университета Вестерн Резерв и правой рукой директора института, доктора Говарда Карснера.

Мориц чувствовал, что его карьера словно уперлась в стену. Работа его мечты (он хотел стать руководителем института патологии) казалась недоступной. Не приходилось рассчитывать, что Карснер скоро выйдет на пенсию, а его заместитель был достаточно молод, чтобы оставаться преемником многие годы. «Я был третьим в табеле о рангах, — вспоминал позже Мориц. — Пройдет немало времени, прежде чем я получу желанное место, а его пока занимал доктор Карснер»[193].

Имя Морица появилось в коротком списке кандидатов для формирования кафедры судебной медицины Гарвардской медицинской школы. Ни один патолог в США в то время не обладал достаточной квалификацией и опытом, необходимым для этой работы, так что Беруэлл и его консультационный комитет решили найти лучших свободных патологов и организовать их обучение судебной медицине.

Специализация в патологии была хорошей базой для судмедэксперта, но ему также требовались специализированные знания, которых не давали другие области медицинской практики. Исследование последствий травм, нанесенных тупыми орудиями, порезов и огнестрельных ранений, утопления, размозжения, возгорания, асфиксии и отравления было ключевым элементом судмедэкспертизы как дисциплины, но это часто игнорировали в традиционном курсе медицинских школ. Для врача глубокий порез был раной, которую нужно сшить и исцелить. Ему не требовалось определять, в каком направлении разрез был проведен. Программа медицинских школ не предполагала, что выпускник будет определять, выстрелила ли жертва в себя сама, изучать трупные изменения и стадии разложения или рассматривать останки скелетов.

Морица заинтересовала перспектива карьерного поворота в области судебной медицины. Это была относительно новая сфера деятельности, которая давала возможность занять собственную нишу. Благодаря ресурсам Ли Гарвард мог сделать то, что было не по силам ни одной другой медицинской школе.

«Было несколько факультетов, где существовало что-то наподобие отделения судебной медицины, но обычно речь шла просто о человеке, который иногда читал лекции и работал на полставки», — рассказывал Мориц. В Гарварде «оказалась единственная медицинская школа в Америке, которая действительно уделила судебной медицине то внимание, которого она заслуживала»[194].

Мориц посетил Гарвард в феврале 1937 года, чтобы встретиться с Беруэллом и Ли. «Я практически ничего не знал о юридических аспектах границы, пролегающей между законом и медициной, — вспоминал он. — Но в Гарварде, как и в Фонде Рокфеллера, знали»[195]. Морицу предложили работу.

Перспектива создания кафедры судебной медицины в Гарварде была соблазнительна. «Чем больше я обдумывал эту идею, тем более привлекательной она становилась, — написал Мориц Беруэллу после их встречи. — Я не знаю лучшего места в Америке для новаторской работы в медицине, чем Гарвард, который во многом стал движущей силой прогресса в этой области»[196]. Тем не менее столь серьезное решение нужно было тщательно обдумать. Без каких-либо гарантий со стороны Гарварда перевозить семью в другой город, чтобы создать с нуля новое отделение, было большим риском. «Я добился некоторых достижений и вложил немало времени и сил в карьеру в области патологии, и я рискну своим будущим, покидая общую патологию, отказываясь от хорошей должности в отличной медицинской школе, чтобы учиться два года за рубежом, а затем получить ненадежную должность доцента, значительно более низкое жалованье, чем теперешнее, и никаких гарантий достаточного финансирования для создания кафедры», — написал Мориц Беруэллу.

Впрочем, предложение было принято — после обещания предоставить Морицу должность профессора и выделить достойное финансирование на развитие кафедры судебной медицины.

Изначально Ли сдержанно приняла Морица, хотя в его квалификации патолога сомневаться не приходилось. Мориц был признанным исследователем, больше всего интересовавшимся сосудистыми заболеваниями. Многих впечатляли его познания в патологии и располагающие личные качества, но Ли казалось, что Морицу не хватает политической хватки. Она сомневалась, сможет ли он выдержать общественное давление, которое часто окружает судмедэкспертов.

Вскоре, однако, Ли изменила свое отношение к новому заведующему кафедрой судебной медицины Гарвардской медицинской школы, и они стали надежными партнерами.

1 сентября 1937 года

Мориц был назначен профессором судебной медицины и заведующим кафедрой в Гарварде. Он почти сразу же отправился в двухлетнюю зарубежную стажировку для изучения судмедэкспертизы в крупнейших городах Европы. В командировке в Европе, где уже сгущались тучи перед Второй мировой войной, Морица сопровождала жена Вельма и две их юные дочери. В отсутствие руководителей деятельность кафедры приостановили. Докторов не обучали, потому что искалеченные руки Маграта мешали ему преподавать. Перед Морицем стояла задача воссоздать кафедру практически с нуля.

Стажировка Морица началась с шести месяцев обучения у доктора Джона Глайстера, профессора судебной медицины и общественного здравоохранения медицинской школы Королевской больницы Глазго, и у доктора Сидни Смита, профессора судебной медицины Эдинбургского университета. Смит и Глайстер, оба уважаемые ученые, участвовали в расследовании дела доктора Бака Ракстона, осужденного в 1935 году за убийство своей гражданской жены Изабеллы и ее служанки Мэри Джейн Роджерсон. Тела Изабеллы и Мэри Джейн были расчленены и искалечены, чтобы уничтожить отпечатки пальцев и черты лица и сделать невозможной идентификацию. Это был первый случай, когда в судебном процессе использовалась криминалистическая фотография.

Мориц довольно быстро сформулировал важнейшие представления о своей новой профессии. «Прошлым летом я имел весьма расплывчатое мнение об организации и работе кафедры судебной медицины, — написал он Беруэллу. — Хотя учеба длится менее двух месяцев, за время, проведенное в Глазго, я пришел к некоторым мыслям, на которые, как я полагаю, уже не повлияет дополнительный опыт»[197].

Один из очевидных выводов заключался в том, что кафедре судебной медицины потребуется стабильный приток материала, то есть мертвых тел. Сложно обучать вскрытиям трупов без трупов для вскрытия. Ни у Морица, ни у Гарварда не было формальных связей с офисом судмедэксперта, так что требовалось наладить отношения с учреждениями, которые могли бы поставлять такой материал.

Еще одно заключение Морица касалось отсутствия согласия по поводу задач судебно-медицинской практики. В некоторых местах судебная медицина включала промышленную гигиену, которую сегодня отнесли бы к охране труда или лечению и профилактике профессиональных заболеваний. В некоторых европейских и американских учреждениях считали, что судебная медицина