Парикмахерия - В Бирюк

"Ночь. Тишина. Полустанок.

Вдруг как-то сразу пропал чемоданчик.

Хоть и нет никого"

Спрашиваю: это хайку? "А в ответ - тишина". Только приятель отозвался: "да вы, батенька, хайкуист". Хорошо, что я с этой стихотворной формы начал, а не с танка.

Вот и с косой моей - "и нет никого". В Рябиновке, когда я косу сделал, времени было мало - выгнали меня оттуда быстро. Продемонстрировать не успел. Мои мужи... "Это - смердячье дело. Воину - не интересное". "Птицы" похолопленные... Они крестьянский навык подзабыли. Они охотники-рыбаки-собиратели. Им хоть какая коса - "а чего это ей делается?". Но более всего меня встревожила реакция Фильки из Пердуновки - никакая. Он-то довольно долго на заимке ошивался - косу мою в рабочем состоянии видел, присматривался. Даже трогал. И - только хмыки. Как бы мне, вслед за Героном, не нарваться на "душа не принимает".

"Предчувствия его не обманули". В смысле: меня. Но не в форме - "душа не принимает", а в форме - "слезь с косы, а то хуже будет". "Хуже" - не "будет". "Хуже" - уже настало.

-- Глава 96

Во дворе заимки носом в землю лежали мужики. Без поясов и, соответственно, без топоров и ножей. Ивашка, с саблей в руке, гулял перед строем (или правильнее - "ложем"?) и выдавал обещания потоком. Включая трудноосуществимые. Типа: "локти себе по-обкусываете". С другой стороны ряда лежащих мужиков стоял Ноготок, поигрывая в руках своей секирой.

-- Вечер добрый. Что тут у вас?

"Что тут у нас" выплеснулось на меня смесью мата и жалобного скулежа. Ивашка рявкнул и ткнул саблей в сторону. Там, у забора, валялась какая-то хрень, прикрытая мешковиной. Пришлось подойти и посмотреть.

Под насквозь промокшей, склизкой от крови, грубой и грязной мешковиной лежал самый мелкий из "птицев". То самый, что так боялся, что я заберу из-под него уже мёртвую "пророчицу". Как он тогда торопился, мельтешил... А теперь лежит совершенно спокойно и неподвижно. В луже натёкшей, из прорубленной с левой стороны шеи, крови. Рана-то - невелика. Как голову срубают напрочь - из самых первых моих здешних впечатлений. Так что, могу оценить почти профессионально - здесь просто глубокий порез. Прорезавший артерию.

Я велел всем заткнуться и выслушал Ивашку. "Птицы" пытались "чирикать" - пришлось призвать их к порядку. Выразительно. Потом - наоборот. Пришлось призвать к порядку Ивашку. Пока мужики высказывали свою версию. Как Змей Горыныч в три головы на пруду поёт - долго, хором, не в такт.

Господи, как мерзко разбираться в причинах идиотской ссоры, стоя над её результатом - трупом покойника! Моего терпения хватило ненадолго. Я просто пошёл и нашёл свою шашечку. Как-то после орально-убивальной ночи она мне сильно не требовалась. А тут пришлось в куче нашего барахла поискать. Вышел во двор, проверил заточку на ногте. Чтоб все видели. Типа: внутри темно - тут светлее. Нацепил через плечо на спину. И изложил своё видение произошедшего.

-- Вы двое, самые умные. Один самый старший, другой самый сильный. Я над вами Ивашку начальным человеком поставил. Вы начали над моим человеком издеваться, обидные прозвища ему придумывать.

-- Да. И чё? Слово - не хомут, шею не натрёт.

-- Молчать. Я вас выслушал. Теперь - вы меня. Кто не хочет - переляг к покойнику. Мне грязюку кровавую по всему двору разводить не интересно. Нет желающих? Пошли дальше. Остальные вас слушали и хихикали. По дурости. Когда бревно сорвалось и на Ивашку покатилось, дурак, ныне покойный, так и заорал, как от вас наслушался: "Эй ты, придурок беременный, с метёлкой на опояске - брысь оттедова". Так?

-- Дык он же предупредить хотел, может, жизнь спас. Этому... как ты сказал.

-- Это не я сказал. Это ты, Чимахай, придумал, сказал, покойничка повторять выучил. Это - твоя вина.

-- Чего?! Ты этого павлина брюхатого обеляешь, а меня винишь?! Ты сам-то сопля! Ты...

Чимахай начал подниматься, за ним зашевелись и остальные.

Ещё чуть - и всех четверых придётся тут вот и зарубить. Всех. Вот так сразу, не поговорив, не объяснив... Просто - "в куски". Просто из соображений собственной безопасности.

По тому, как перехватил секиру Ноготок, как, совершенно автоматически, развернулся боком и повёл назад руку с саблей Ивашка... Мясо рубленное. По всему двору. Кусками. И кусочками...

Я закинул за спину правую руку и, глядя прямо в глаза подымающемуся на ноги Чимахаю, шагнул ему навстречу, одновременно вытягивая шашку из ножен на спине. Отвёл руку в сторону и крутанул. Шипящая шашка - позор. Я - не опозорился. Поёт. Блестящее металлическое кольцо постояло, тоненько жужжа, справа. Мужики как заворожённые, замерев в неудобных позах в полу-подьёме, смотрели на этот круг. "Кольцо всевластья - кольцо смерти". Чьей-то.

Потом я резко остановил вращение и, чуть замедленно, чуть манерно-подчёркнуто, чуть щёлкнув пятками своих без-каблучных мягких сапог, чуть выгнув "грудь колесом", вспомнив где-то, в каком-то историческом фильме, виденное, вытянул шашку вдоль руки, положив остриё себе на плечо. Постояли-посмотрели. Друг на друга. Я - как парадный лейб-казак, они - на полусогнутых. И... они опустились назад, носом в землю. На брюхо. На своё место. На нормальное смердячье место. На "дольше всех" завис в раскорячку в полуприседе Чимахай. Всё переводил взгляд с шашки в моей правой на дрючок в левой. Потом сообразил, что остался один, оглянулся. И грохнулся на колени. Потом - на живот. Потом, как положил их Ивашка перед моим приходом - сложил ладони на затылке. Всё. Бунт подавлен, плаванье продолжается. Приступаем к раздаче слонов. И - слоников.

-- Ну вот. А теперь, коли всем стало ясно, то хочу я услышать покаяние. В том, что вы своей неразумностью и злобностью своего сотоварища под саблю, под меч карающий, подвели. В смерти его - покайтесь. А меня, господина своего, вы лишили имущества - моего холопа. Разорили, имению моему ущерб сделали. И тем клятву свою холопскую - нарушили. Начнём с тебя, Звяга. Встань.

-- А чё я? Как чё - так Звяга. Я там вооще...

-- Встать.

Звяга отнюдь не рвался переменить своё "набрюшное" состояние. Скорее - наоборот. Пытался вжаться в землю как боец под артобстрелом. Здоровенный взрослый мужик пытается прикинуться кочкой мелкой. Перед тощим сопливым подростком. У которого поющий кусок точёного железа - в руке, и готовность убивать - в душе.

-- Звяга, будь добр, сделай по слову моему, встань. А то ведь... зарежу. Нахрен.

Зрелище острия шашки, опущенной до земли перед его носом, оборвало детский лепет здоровенного мужика. Не снимая ладоней, сложенных по-дурацки домиком на макушке, он неловко поднялся.

-- Я... эта...

Вот именно. Услышать внятное, членораздельное, искреннее покаяние от мужиков не удастся. Это я уже понял. Они просто слова в предложение сложить не смогут. А повторять за мной... Да они сейчас, со страху, хоть какую белибердень повторят. Зря я это. Насчёт - "покайтесь грешники". Впустую. Наперёд запомни, Ванька: покаяние имеет смысл либо добровольное и прочувствованное, либо, если уж принудительное, то только публичное. Для воздействия на души ещё не покаявшихся. Включая ещё и не согрешивших. А пока - переходим к следующему аттракциону.