Пологий склон - Фумико Энти

Томо вытащила из-за пазухи кусочек мягкой бумаги. Пятнышки крови тянулись цепочкой вдоль всего коридора. Бесчисленные капельки, похожие на маленькие красные цветочки. Томо принялась старательно стирать каплю за каплей.

Из уборной доносились слабые стоны.

– Сугэ, ты в порядке? Можно я зайду?

Стоны не прекращались. Томо распахнула дверь и решительно вошла.

Часть третья

Глава 1

Сводная сестра

Такао Сиракава развалился в большом плетеном кресле на балконе дедовского дома в Готэнияме. Его угловая комната на втором этаже пристройки выходила окнами на юго-восток. Здесь никогда не было душно и жарко – ветер, напоенный запахом моря, приносил свежесть и прохладу.

Томо специально выделила эту комнату внуку, чтобы он мог в любое время приезжать сюда из школьного общежития. На следующий год Такао предстояло сдавать вступительные экзамены в университет, и бабушка стремилась создать ему все условия для занятий и отдыха.

Это была чудесная комната в японском стиле, просторная, светлая, с деревянными панелями и бамбуковыми решетками на окнах.

Как только Такао появлялся в своих владениях, там мгновенно воцарялся беспорядок. На полках, на столе, на полу – везде громоздились стопки книг на японском и английском языках. Стол красного дерева пестрел чернильными пятнами. Все это не только не расстраивало Томо, а даже радовало. Творческий беспорядок, по ее мнению, свидетельствовал о тяге Такао к учению.

Ее собственных знаний едва хватало на то, чтобы читать иероглифы с помощью фуриганы[51]. На свои деньги она покупала внуку все книги, которые могли ему пригодиться. Ей нравилось наблюдать за Такао, когда он брал в руки очередной новый учебник, роман или сборник трудов по истории и с удовольствием перелистывал страницы. Томо испытывала радостное удовлетворение. Точно такие же чувства наполняют молодую мать, когда она видит, как ее прелестные дочери прихорашиваются перед зеркалом.

Томо по натуре была борцом, ненавидела проигрывать. Она так и не смогла смириться с полной несостоятельностью своего сына. Митимаса не походил ни на отца, ни на мать. Он влачил бессмысленное, пустое существование, словно старая ветошь, отслужившая свой срок.

Такао был умным, одаренным юношей. Он много занимался и в свое время с честью выдержал вступительные экзамены в одну из самых престижных школ страны. Томо и Юкитомо гордились внуком. Его успехи и достижения были бальзамом для души деда и бабушки, которым собственные дети принесли одно разочарование.

Мать Такао умерла сразу после родов, и мальчик воспитывался в доме господина Сиракавы, настоящего феодального владыки. Ребенок был всегда окружен любовью и вниманием бабушки, наложниц деда, нянек, служанок, но вырос при этом человеком нелюдимым и замкнутым. Бледный, худой, с впалыми щеками и тусклыми глазами за толстыми стеклами очков, он казался вялым, бесцветным. Не было в нем задора и живости, свойственных молодым.

«Похоже, книги заменили нашему хозяину весь мир. Он их любит больше, чем людей, – утверждали служанки. Юные, смешливые, все они вышли из беднейших районов Токио. – И что он только в них находит? Целыми днями сидит себе и читает… и наши, и всякие заграничные… как старик мудрец какой-то».

Такао был безразличен и к насмешкам в свой адрес, и к девушкам. Он их даже не различал: они все казались ему на одно лицо.

Угрюмый Такао и в доме деда не изменял своим привычкам – читал днями напролет. Но зубрилой он никогда не был – необычайно одаренный, все схватывал на лету. На лекциях делал краткие записи, потом бегло просматривал их и спокойно отправлялся на экзамены. Читал же он действительно взахлеб. Это были романы, пьесы, труды по религии, философии. Интересы его были глубокими и разнообразными.

Такао предавался чтению даже в минуты отдыха.

Вот и сейчас он полулежал в плетеном кресле на балконе, а на груди его покоилась небольшая раскрытая книга с золотым тиснением на переплете. Это был английский перевод трагедии Софокла «Царь Эдип». Такао только что закончил чтение и осмысливал содержание великого творения…

Ребенок находился еще в утробе матери, когда ему была предсказана ужасная судьба. По словам оракула, Эдип, став взрослым, убьет своего отца и женится на собственной матери. Мальчик появился на свет, едва не умер сразу после рождения, выжил каким-то чудом, вырос, убил отца, женился на матери и стал фиванским царем. Страшную истину он узнает гораздо позже. Потрясенный ужасными преступлениями, которые совершил в полном неведении, Эдип выкалывает себе глаза. Беспомощный, лишенный всего, скитается в поисках спасения…

Такао анализировал прочитанное. Размышления о законе причины и следствия, о роковой предопределенности, о возмездии и воздаянии за человеческие поступки можно найти в произведениях греческих классиков, в буддийских легендах, средневековых христианских сказаниях…

«Если сын прелюбодействует с матерью, – подумал Такао, – это всегда грешно и постыдно. Общепринятая мораль и религиозные предрассудки тут совершенно ни при чем». Он ощутил прилив странного щемящего одиночества. У него никогда не было матери, которая могла бы возбудить в нем чувства и пусть даже преступные, недозволенные желания.

Конечно, существовала Мия, молодая, красивая женщина, которую ему велели называть мамой, как только он научился говорить. Но и она покинула его, уехала жить в другой дом. Такао рос сиротой при живом отце, поскольку ничто на свете не могло заставить мальчика любить и уважать этого человека. Формально Митимаса и Мия считались родителями Такао, но сам он к ним относился как к дальним родственникам.

Супруги Сиракава чуждались сына, но обожали внука. Митимаса, обделенный любовью, пылал ревнивой ненавистью и к родителям, и к собственному сыну и, в свою очередь, не питал никаких отцовских чувств к Такао.

Так и рос мальчик с пустотой в душе и болью в сердце…

Мия, мачеха Такао, была в больнице. Беременная восьмым ребенком, она в мучениях умирала от туберкулеза. Такао узнал об этом только вчера, когда приехал домой на каникулы. Известие мало тронуло его.

Светлокожая, мягкая Мия… Она любила шутить и смеяться, всегда проявляла внимание к Такао. Ни злобы, ни деспотического своенравия, с какими обычно мачехи относятся к пасынкам, в ней не было вовсе.

Такао знал, что ее смерть никак не отразится на его жизни. Да, возможно, он испытает горечь и печаль. Но горевать он будет не о мачехе. Такао с грустью думал о своей сводной сестре Рурико. Он знал, что девочка будет страдать по матери.

«Неужели я влюблен в Рурико? И что это: любовь или чисто братская привязанность?» От размышлений о кровосмесительной связи Эдипа с матерью Такао перенесся к мечтам о Рурико. Он ощущал себя человеком, который блуждает в лабиринте и не может найти выход, потому что все время упирается в глухую стену.

Такао никогда не жил в доме отца и мачехи, не познал родительской любви. Так мог ли он испытывать привязанность к сводным братьям и сестрам? Нет, они были ему так же безразличны, как дети тетушки Эцуко. Все, кроме Рурико.

Рурико училась на пятом курсе женского колледжа Тораномон. И лишь она одна по каким-то необъяснимым причинам будоражила кровь Такао и вызывала в нем весьма неоднозначное желание познать ее ближе. Рурико была красива. А перед красотой он был бессилен. Однако его мучили сомнения: он никак не мог определить, почему очарование этой прелестницы так глубоко затрагивает все его существо. Такао умел находить прекрасное во всем. Красота сестры, аромат цветка, чудесная музыка бесконечно волновали его, вносили смятение в душу. Но какова была истинная природа его чувства к Рурико? Быть может, сияющая женственность девушки разбудила в сердце юноши первую любовь?

Неясное томление, раздражение охватили Такао. Он взял книгу, лежавшую у него на груди, и в сердцах хлопнул ею по подлокотнику кресла, запрокинул голову и устремил мечтательный взор в небесную синеву, пронизанную розовато-золотистыми лучами солнца, клонившегося к западу. Скользнул взглядом по окнам дальнего крыла особняка и вдруг подскочил как ужаленный, заметив на лужайке тоненькую девичью фигурку. Неужели это Рурико? Такао пришел в смятение. Он никак не ожидал увидеть ее под окнами своего дома. По его предположению, она должна была находиться в больнице у постели матери.

Девушка не догадывалась, что юноша пожирает ее взглядом, впитывает в себя ее лучезарную красоту. Прекрасные густые волосы Рурико свободно падали на плечи, и лишь несколько прядей на затылке были связаны в пучок шелковой лентой ярко-синего, как крылья цикады, цвета. На ней было летнее муслиновое кимоно с узором из лилий по белому фону и красный пояс-оби.

Девушка застыла возле зарослей ярко-красной пампасной травы. Ее голова и плечи поникли. Она плакала.

Две огромные черные бабочки порхали, трепетали над красными соцветиями. Мерцание крыльев, казалось, предвещало печаль и скорбь.