Пологий склон - Фумико Энти

Она крепко зажмурилась, сделала глубокий вдох и опять открыла глаза, взглянула на окна пристройки. Такао… Интересно, что он сейчас делает? Как всегда, сидит, уткнувшись в книгу, бледный, утомленный, с покрасневшими глазами? Или прилег отдохнуть? Томо надеялась, что в комнате нет комаров. Она беспокоилась о внуке, как о малом ребенке, и волновалась, как бы во сне его не искусали противные насекомые.

Сначала она увидела изможденное угрюмое лицо Такао… потом ворот его темно-синего, с белым стрельчатым узором кимоно, короткие пряди жестких черных волос… и ярко-синюю ленту, развевавшуюся на ветру.

Ярко-синяя шелковая полоска! Совсем недавно Томо уже видела эту ленту – в больнице, в палате умирающей Мии, в коридоре… на голове Рурико.

Длинные шелковистые волосы густой волной накрыли грудь Такао. Длинные тонкие мужские пальцы легко прикасались к черным прядям. Можно было подумать, что Такао перебирает клавиши фортепьяно.

Томо привстала в коляске рикши. Ее покрытое потом тело внезапно сковал могильный холод. Она задрожала, как в лихорадке, перед глазами поплыли круги.

– Нет, только не это! Нет, нет! – бормотала Томо, словно в бреду.

Этого не может быть! Но почему? В этом нет ничего удивительного! Рурико – дочь своей матери.

Мия неизлечимо больна, она умирает. Мысль об этом преследовала Томо. И она постаралась изгнать из своего сердца презрение и ненависть к этой женщине. Конечно, полоумный Митимаса был никудышным мужем. Но ведь это не давало Мии никакого права принимать заигрывания свекра. Она пошла еще дальше и, не имея ни стыда ни совести, отдалась Юкитомо. И долгие, долгие годы оставалась его пассией. Во всей этой истории не было бы ничего удивительного, если бы Юкитомо подобрал Мию в «веселом квартале». Но она была чиста и невинна, когда невестой вошла в дом свекра. Откуда же в ней взялась эта распущенность, вопиющая безнравственность? В глазах Томо невестка вела себя не лучше дворовой кошки или собаки. Юкитомо также отличался крайним бесстыдством. Томо придерживалась старозаветных взглядов и считала, что мужчина обязан вести себя безупречно только на людях. Доброе имя – превыше всего. Женщина же должна блюсти себя всегда и везде. Естественно, при таком раскладе поведение Мии выглядело безобразным и непростительным.

У Мии было семеро детей: Кадзуо, Рурико, Томоо, Ёсихико, Намико, Тоёко и Кацуми. Злые языки утверждали, что Ёсихико был сыном господина Сиракавы. Юкитомо наглядеться не мог на этого мальчика. Но его умиленное состояние в какой-то мере даже забавляло Томо. Господин Сиракава уже много-много лет был бесплоден, и его жена знала об этом. По крайней мере, не будет никаких внебрачных детей и проблем с наследством, всегда говорила она сама себе, и теперь удивлялась, неужели Юкитомо на самом деле верит, что на старости лет стал отцом. Видимо, пылающий страстью мужчина теряет не только сердце, но и разум.

Сугэ почти перестала интересовать господина Сиракаву – он был безоглядно влюблен в Мию. Мысль, что у них появился общий ребенок, наполняла его счастьем и гордостью. Тайные любовные отношения переросли в нечто более глубокое и прочное.

Под предлогом того, что в особняке становится слишком тихо и пусто, когда Такао уезжает в Токийский университет, Юкитомо забрал Ёсихико из родительского дома к себе.

Томо размышляла о будущем всех родственников и об особом положении Ёсихико. Существовала вероятность того, что рано или поздно среди членов обширного семейства возникнут разногласия по поводу денег и имущества Юкитомо и основы всеобщего благоденствия пошатнутся. Если трезво оценивать ситуацию, то преждевременный уход Мии из жизни косвенным образом мог бы обезопасить будущность Такао.

Юкитомо всегда шел своим путем и добивался успеха. Если бы он захотел, то сумел бы вернуть на небо уже севшее за горизонт солнце. Но он оказался бессилен перед неумолимой смертью – из кожи вон лез, чтобы спасти Мию, без конца менял врачей, больницы, и все усилия были тщетными.

Томо не раз думала о том, что злоключения Мии предопределены ее кармой. Но дано ли людям понять небесный промысел?

Юкитомо подарил Мии свою любовь и заботу, и она чувствовала себя как за каменной стеной. Часто позволяла себе пренебрежительно, с презрительной снисходительностью относиться к Томо – в этом проявлялась эгоистичная радость слабой душонки, которая из-за чужих спин с жадным любопытством взирает на человека, корчащегося в предсмертных муках.

Томо были неведомы такие низменные чувства. Чем ближе подходила Мия к своей последней черте, тем больше жалости и сострадания испытывала к ней Томо. Она много времени проводила у постели больной, утешала, баюкала невестку, крепко прижимая ее к груди.

Мия, бледная, худая и слабая, казалась маленькой девочкой. Она судорожно сжимала руку Томо и говорила, задыхаясь: «Мне жаль, очень жаль, матушка… Я причинила вам столько горя…»

Томо понимала: так Мия просит прощения за все то, что нельзя выразить словами. В ответ она молча склоняла голову…

«О силы небесные, неужели все должно опять повториться? – с ужасом думала Томо. – И Рурико, дочь Мии, обольстит и соблазнит Такао?.. Чушь какая!» Но она никак не могла избавиться от тревожных воспоминаний: женский крик, переходящий в стон, маленькая фигурка, прильнувшая к Такао, черные волосы, волной накрывшие мужскую грудь…

Хозяйку дома мучили дурные предчувствия. Бесстыдство Юкитомо, распущенность Мии – трудно представить, во что все это может вылиться, чем отозваться…

– Рурико, ты была недавно в комнате Такао? – как бы невзначай спросила Томо у внучки, когда за обедом собрались все домочадцы: Юкитомо, Такао, Ёсихико и Сугэ.

– Да, мне было очень страшно, – ответила Рурико, искоса поглядывая на сводного брата.

– Что же тебя так напугало? – поинтересовался Юкитомо, сидевший во главе стола.

– Черные бабочки… Они преследовали меня. Две огромные черные бабочки.

– Правда? Черные бабочки… – задумчиво протянула Сугэ, широко распахнув глаза. Она имела страсть ко всему мрачному и необъяснимому. – Бабочки… преследовали… В каком смысле?

– Ну, сначала они порхали над метелками красной травы, той, что растет у подножия каменной горки. Я пыталась отпугнуть их, но они не улетали. Потом я увидела Такао на балконе и побежала к нему. А бабочки полетели за мной…

– Наверх, на балкон?! Действительно странно.

– Если бы вы только слышали, как она кричала! Я чуть с кресла не упал от испуга, – сказал Такао.

– Мне было так страшно! Такао хотел отогнать их веером… А они полетели мне прямо в лицо, чуть не задели меня крыльями!

– Возможно, вы заворожили бабочек своей красотой. Вы ведь такая очаровательная, – со всей серьезностью изрекла Сугэ, накладывая Юкитомо новую порцию риса.

– Нет-нет, это не так… Мне показалось, они – вестники смерти… Я сразу же позвонила в больницу, но там сказали, что состояние матери не изменилось. – Рурико озабоченно нахмурилась и погрузилась в размышления. Ее взгляд – взгляд маленькой девочки, обожающей тайны, – был чист и невинен.

Томо, наблюдавшая за Рурико все это время, начала понемногу успокаиваться.

Бесчисленное множество желтокрылых мотыльков порхало, кружило вокруг электрических лампочек, уныло свисавших с потолка больничного коридора. Некоторые прервали свой монотонный танец и отдыхали, раскрыв крылья, на застекленных рамах скользящих дверей.

Стояла безветренная летняя ночь. Было жарко и душно, даже запах дезинфекции почти не ощущался в больничных помещениях.

Юкитомо в кимоно и легкой летней накидке, поблескивая позолоченной оправой очков, быстро шел по коридору. Он старался не хромать и не сутулиться. Воспаление нерва в левом бедре все еще давало о себе знать, но этой боли Юкитомо не замечал – он, человек гордый, страдал от собственного бессилия. У него отнимали его сокровище – Мию, а он не мог ничего сделать! Ноги не слушались Юкитомо, он с трудом заставил себя приблизиться к постели умирающей.

Господин Сиракава долго не сдавался, боролся до последнего. Он верил, что достижения науки и медицины помогут спасти дорогую ему женщину и роскошная плоть вновь наполнится соками жизни… Но надежд больше не осталось. И великая тайна, которая столько лет связывала мужчину и женщину, превратилась в ничто, в бессмысленный смех, который нарастал изнутри и оглушал его громовыми раскатами.

Юкитомо не довелось испытать смиренного почтения и уважения ни к одной женщине, кроме матери, которая даровала ему жизнь. Конфуцианское учение, в духе которого он был воспитан, запрещало кровосмесительные союзы. Но оправдать можно все и всегда. Митимаса, говорил себе Юкитомо, уродился жалким, нежизнеспособным существом. Он был одет, обут и накормлен, имел красавицу жену, но сам для этого пальцем о палец не ударил – всё, абсолютно всё получил от отца. Митимаса был слишком глуп, извращен и распущен, чтобы по достоинству оценить свою супругу. Он никогда не любил эту великолепную женщину, просто время от времени спаривался с ней и плодил потомство. Если бы Юкитомо не подарил ей свою любовь, она бы вряд ли осталась жить под одной крышей с Митимасой. Да, скорее всего, она бы давно уже с ним развелась. Но неизвестно, как в дальнейшем сложилась бы ее женская судьба. То, чем обделил Мию муж, с лихвой возместил ей свекор, отдав всего себя, свою любовь и страсть.