Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - Луис Броули

Наконец, чтобы разрушить чары, я сказал:

— За нами машины!

Юджи велел ему двигаться: «Чего ты ждёшь?» В тот момент я почувствовал, как это часто бывало, что Рэю было наплевать на мнение других, ничто не имело значения. Остальным пришлось бы ждать ровно столько, сколько нужно было ему, чтобы «получить это». Меня потрясла его духовная жажда и целеустремлённость.

Мы добрались почти до Аннеси, когда наконец прозвучала команда поворачивать в Гштаад. Выезжая из города, мы остановились на заправке. Похоже, остальные были уверены в том, что мы знаем дальнейший маршрут, поскольку наша машина ехала первой. На каждой остановке Сарито с едва скрываемым неудовольствием спрашивал меня: «Итак, Луиджи, куда мы направляемся?» Смешно, но я понятия об этом не имел, даром что постоянно находился в одной машине с «диктатором». Юджи мог знать, а мог и не знать направление движения до тех пор, пока не махнёт куда-нибудь рукой, и тогда мы поворачивали.

Мы с радостью отправились назад в Гштаад, предвкушая долгожданный сон в собственных кроватях и — о счастье! — свежее бельё и одежду. Когда мы наконец подъехали к его шале и он, шатаясь, вышел из машины, остальные поблагодарили его за путешествие. Глаза их были стеклянными. Группа растворилась в ночи, как мелкие рваные кусочки мокрых бумажных салфеток.

ГЛАВА 28

«Отсутствие этого движения, вероятно, и есть запредельное, но ты никак не можешь испытать запредельное; „тебя“ тогда нет. Почему ты пытаешься испытать то, чего испытать невозможно?»

После нашего парижского турне Йогиня ещё долго не могла прийти в себя. Я даже не подозревал, какие мучения она испытывала по поводу того, что находится не в одной машине с Юджи. Эгоизм заставляет быть довольным и слепым одновременно. У меня было моё место, а она, несмотря на разрешение Юджи находиться рядом с ним в течение довольно длительного времени, казалось, такого места не имеет — эта тема постоянно проигрывалась в их отношениях. Он обладал способностью чувствовать, чего на самом деле хотят от него люди, и делал всё возможное, чтобы не дать им этого, зато с лёгкостью делился с теми, кто в этом не слишком нуждался. Иногда болезненный, этот метод работал отлично.

«Сначала вы должны помучить себя…»

Ах, эти мучения.

Мы продолжали совершать долгие прогулки, борясь с депрессией и оцепенением, возникающим после многочасового сидения. Временами я доходил до того, что в течение нескольких дней не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать.

Мы поднимались по дорожке за отелем и шли вдоль фермерских полей. Альпы, окружавшие долину Саанена и Гштаад, с этой высоты были похожи на красные накатывающие каменные волны. Она часто говорила о своём страхе быть изгнанной: она была уверена, что он больше не хочет видеть её рядом. Я понимал её страхи, поскольку сам временно остался без жилья. При этом я не разделял её беспокойства по поводу изгнания: он всегда спрашивал, где она. Неопределённость была тем крючком в его обучении, на который он насаживал жертву, чтобы загнать её в угол.

Если ты хотел уйти, он велел остаться.

Если ты оставался, он превращал твою жизнь в ад.

Фермеры, некоторые из которых были довольно пожилыми женщинами и мужчинами, постоянно работали в поле. Мы наблюдали за одинокими фигурами, часами напролёт перемещавшимися по лугу и порой довольно крутым склонам. Йогиня лазила в кустах ежевики и рассматривала долину сверху, пока я валялся на траве или делал зарисовки. Иногда, сидя на лугу в горестных размышлениях, я сравнивал себя с фермерами: я не знаю, кто из нас был богаче — я или они. Столько свободного времени, сколько было у меня сейчас, я не имел ещё никогда в жизни. И чем дольше это продолжалось, тем больше меня ужасала мысль о возвращении домой. В наших отношениях с Йогиней появлялось всё больше злобного молчания: миры тела и духа находились в глубоком конфликте. «Если ты хочешь только одну вещь, ты её обязательно получишь! Но если тебе нужны хотя бы две, ты никогда не будешь удовлетворён!» Каждый раз Юджи в разговоре обращал на это наше внимание.

Сидя в своём кресле, Юджи постоянно был чем-то занят: вертел в руках газету, возмущался грязными религиозными ублюдками, вытягивал деньги из одного, дразнил напоминавшего ему террориста другого, кричал на Нью-йоркершу. Он был постоянным движением, безразличным, но втягивающим в свою орбиту каждого. Он знал меня лучше, чем кто бы то ни было, я же его едва знал. Никакое мнение о нём не могло сохраниться дольше нескольких секунд. Он был водопадом, орошавшим леса своей живительной водой. Солнцем, дававшим растениям жизнь, — без него они бы жили в тени. Светом, утверждавшим: «Я не свет!», отрекавшимся от себя для того, чтобы не дать мёртвому уму вместить его в рамки каких-либо идей. Рядом с ним процесс мышления продолжался, как обычно, но он постоянно показывал его несостоятельность.

Иногда идущий от этого источника света жар сводил с ума. И сделать с этим что-либо было невозможно. Если человек отпускал себя, его увлекал за собой поток. Часто людям, пришедшим к Юджи за мудрым словом, становилось скучно, и они уходили, даже не уловив его аромата. Он был течением, уносившим вас в океан блаженства, если вы позволяли этому быть. Пена на поверхности заставляла фокусироваться на его словах, в то время как мощное глубинное течение с корнем вырывало вашу жизнь и изменяло её форму. Поток вымывал всё из шкафов, затем из коридора, а потом вы понимали, что и сам ваш дом уже несётся по волнам. Когда воды потопа спадали, возникало ощущение лёгкости. На протяжении всего этого процесса «местоимение первого лица единственного числа» внутри отчаянно пыталось поддерживать порядок. Оно сопротивлялось, чтобы сохранить себя. Он грозил разрушить нашу юдоль печали, а мы безуспешно старались выстроить её заново.

«Желание постоянства есть причина человеческого несчастья!»

Никто не знал, что находится по другую сторону. Все идеи, полученные от матери, отца, бабушек, дедушек и психиатров, в таком случае должны были бы уйти, а кто действительно хочет этого? Они научили нас быть несчастными, чтобы мы могли адаптироваться в обществе. «Держи оружие наготове, иначе тебя раздавят!», «Защищай себя, иначе у тебя всё отберут».

Но смерть уносит с собой всё — хотим мы этого или нет. Мы ничего не можем взять туда, а при жизни отпустить ничего не можем — так и застреваем в пространстве лимбо. Где-то между этими двумя состояниями зажата структура личности, и падение в смерть гарантировано каждому. Хотя Юджи говорил, что мы об этом не узнаем.

Во время стычек, постоянно случавшихся в его присутствии, он никогда не принимал чью-либо сторону. Казалось, он даже специально подливал масла в огонь, чтобы конфликт разгорелся сильнее и жарче. Ему ничего не стоило обронить замечание, которое настраивало людей друг против друга. Потом ты замечал его хитрую улыбку, в какой-то момент ненавидел его за его козни, а потом не мог удержаться от смеха.

«Христианство показывает нам силу страдания». «Он всех заставил страдать, этот ублюдок!»

«Христос приходил для того, чтобы сделать тебя Христом, а не христианином».

«Твой вопрос не является твоим собственным, он был вложен в тебя теми ублюдками! Какой вопрос у тебя? Чего ты действительно хочешь?»

Удивительно, но на этот вопрос было очень трудно ответить. «Ты — самолюбивый ублюдок!» — напоминал он мне. Да, конечно, мне нужно было то, что было у него, но мне по-прежнему нужна была, по крайней мере, ещё одна вещь. Она сидела прямо напротив меня в другом конце комнаты. Выражение «Я не хотел хотеть того, что они хотели, чтобы я хотел» приобрело для меня новое значение. Иногда он смотрел на меня и произносил: «Не принимай так близко к сердцу» именно в тот момент, когда я был готов взорваться.

— Эй, не будь такой серьёзной! — говорил он Уеше, сидящей с нахмуренными бровями и плотно прикрытыми глазами. Она открывала глаза и спрашивала:

— Разве я серьёзная, Юджи?

Затем он поворачивался к Эрику, чей неотрывный внимательный взгляд был направлен на Юджи, и кричал Фионе через всю комнату:

— Что это с ним?

— Чтооо? Я ничего не говорил! — подыгрывал он.

— Выражение твоего лица более чем красноречиво!

Эрик смущённо продолжал:

— Ну чтоооо, Юджи?

— Где банк-о-мат?

— А, к сожалению, они не работают сегодня!

— Ох-ох-ох! Не пытайся умничать. Ты думаешь, что ты очень умный. Если бы я заметил в тебе хоть какие-нибудь признаки ума, я бы первый указал на них, но ты не умный, разве что умеешь делать деньги. И делиться ими с беееееедным индийцем! Ну давай же! Где банкомат?

Спустя некоторое время его взгляд падал на Йогиню и он просил её произнести заветное слово «деньги»:

— Ну давай, мамзель, скажи!

— Деееньги! — протяжно произносила она.

Затем он поворачивался к следующему:

— Ты называешь себя религиозным человеком? — В его устах это слово звучало как что-то дешёвое.