Восьмой дневник - Игорь Губерман

«Извините, я жду Эпикура».

* * *

Надо срочно проблемы житейские

разрешать, собираясь в дорогу,

ибо жадные воды летейские

ощутимо прилили к порогу.

* * *

Я в юдоль эту вжился земную,

я купаюсь в её новостях,

но и к тем уже нынче ревную,

кто сидит у Хайяма в гостях.

* * *

Я замкнуто живу, светло и пресно,

ничто не нарушает мой уют,

вокруг моей лачуги повсеместно

куют и пишут, лепят и поют.

* * *

Сегодня обнаружилось жестоко,

что стёрлась вековечная граница:

проснулись обитатели Востока,

и Западу придётся потесниться.

* * *

Те же, что всегда, дела земные,

той же лжи такие же букеты,

только стали варвары иные,

и у них не копья, а ракеты.

* * *

Идея мне важнее звука,

меж них – естественный провал;

их сочетать – такая мука,

что лучше я бы рисовал.

* * *

Когда приходит угасание,

любовь особо много значит,

и с нею легче прикасание

к тому, что мучит и маячит.

* * *

Мне наплевать на пересуды,

мне свыше послан дивный дар

любить прозрачные сосуды

за их божественный нектар.

* * *

Хотя давно оставил я работу

и чистой ленью дышит моя келья,

из разных дней недели я субботу

люблю за узаконенность безделья.

* * *

Курортные целебны процедуры,

являет медицина чудеса,

и дамы необъятной кубатуры

гуляют, избывая телеса.

* * *

Неподалёку бил фонтан,

и звуки водного кишения

вливались в ухо, как тамтам

во время жертвоприношения.

* * *

Бывал почти герой, бывал ничтожен,

а сам собой тогда лишь оставался,

когда, несложным текстом заворожен,

писательскому блуду предавался.

* * *

Нету знаний типа эрудиции,

нету слуха, вкуса и тактичности,

а с утра желание напиться –

признак деградирующей личности.

* * *

Я покидал курортный городок

с его очарованьем благодатным,

и лёгкий возле сердца холодок

повеял сожалением невнятным.

* * *

Поскольку мыслю я несложно,

то принял с возрастом решение:

улучшить мир нельзя, но можно

к нему улучшить отношение.

* * *

А когда мы исчезнем, как не были, –

нету чуда в обычном явлении, –

то сродни безразличию мебели

будет память о нас в населении.

* * *

И жизнь искрит неслабо,

и ладится игра,

досталась если баба

из верного ребра.

* * *

Лукавая премудрость не по мне,

она не высветляет тёмных пятен;

замешен век на крови и говне,

а разуму – враждебен и невнятен.

* * *

Ещё Россия толком не изучена:

покорство соблюдая терпеливо,

ограблена, унижена, измучена,

однако же спесива и хвастлива.

* * *

Всё, чего мне в жизни не хватало,

очень даже просто перечислить:

не было в характере металла,

не было желанья трезво мыслить.

* * *

Когда я устаю от вялой прозы,

то с радостной душой опять и вновь

легко рифмую розы и морозы,

а также непременно кровь – любовь.

* * *

А если думать регулярно,

то вдруг заметишь в декабре,

что нынче думаешь полярно

тому, что думал в ноябре.

* * *

Забавно: совесть, честь и разум

сейчас – не с Божьей ли подачи? –

как мужики под сильным газом,

несут, шатаясь, бред собачий.

* * *

Видели глаза, слыхали уши

столько, что, ничуть не став умней,

сделался трезвей и стал я суше

и намного сердцем холодней.

* * *

Сижу, смотря в окошко невнимательно,

то небо наблюдая, то траву;

безделье мне полезно и питательно,

в самом себе неслышно я живу.

* * *

Уже я в игры не играю,

поскольку сильно похужел

и равнодушно озираю

дезабилье и неглиже.

* * *

Высветляя нам то, что утрачено,

крутит память немое кино;

мы писали судьбу свою начерно,

а исправить уже не дано.

* * *

Я всё-таки исконный сын России,

ношу в себе любовь я, как заразу:

когда меня оттуда попросили,

обрадовался я совсем не сразу.

* * *

Моя отдохновенная нирвана –

не роща вековых деревьев лиственных,

а ложе одряхлевшего дивана,

и рядом – стопка книг, ещё нелистаных.

* * *

Отнюдь не извержение Везувия,

который себя редко выражает,

а выброс поголовного безумия

нам гибелью всё время угрожает.

* * *

Хотя живу лениво я и праздно –

трудом не заслужу себе медали я;

живу я очень целесообразно,

поскольку собираюсь жить и далее.

* * *

Подумал я, хлебнув из фляги:

душа взаправду если странница,

то помоги, Господь, бедняге,

кому душа моя достанется.

* * *

Этой жизни последнюю треть

уделял я уже не потехам,

а искусство беспечно стареть

постигал с переменным успехом.

* * *

Духу времени предан без лести,

быстротой уподобясь комете,

каждый нолик купил себе крестик

и прочёл о Христе в Интернете.

* * *

Хоть я заядлый книгочей,

мои познания убоги:

бежит годов моих ручей,

глотая мусор по дороге.

* * *

Творец наш выпьет рюмку лишнюю –

и струны треплет мировые,

под эту музыку неслышную –

все наши пляски моровые.

* * *

Идеалисты и романтики,

не замечая лжи и грязи,

всегда цветные клеют фантики

на динамит попутной мрази.

* * *

Прошла пора гуляний шалых,

теперь тусуюсь в туфлях разных

между старушек обветшалых

и стариков грибообразных.

* * *

Аристотель давно разгадал оборот,

им замеченный точно и рано:

не тиран обрекает на рабство народ,

а рабы сотворяют тирана.

* * *

Склероз густел, но я с тоской

сам заполнял пунктир в анкете:

насколько помню, пол мужской,

а были, кажется и дети.

* * *

Теперь я грустный оптимист,

не обижаю никого,

моральный облик мой так чист,

что плюнуть хочется в него.

* * *

Мне кажется пустым усердный труд,

потраченный на чьё-то обличение:

всегда вожди народу что-то врут,

но это дарит людям облегчение.

* * *

Поскольку я дружу с бутылкой

и дружба с ней любезна мне,

то я смотрю на мир с ухмылкой,

хотя сочувственно вполне.

* * *

Старость – это быстрая усталость

и невнятной горечи микробы,

всё хотя сложилось как мечталось

и гораздо лучше, чем могло бы.

* * *

Если услышу сужденье надменное,

я соглашусь и добавлю неспешно:

сеял я глупое, бренное, тленное,

сеял и доброе, но безуспешно.

* * *

Зачем вопросы, кто первей

был там и здесь? Ведь очевидно,

что первым часто был еврей,

а это горько и обидно.

* * *

Многих лет не чувствую я груза,

я живу, за веком наблюдая,

и ко мне ещё приходит Муза,

только вся в морщинах и седая.

* * *

Стал читать газеты много реже я,

тошно мне от веяний клозетных;

очень уж дыхание несвежее

стало у мыслителей газетных.

* * *

А истина, добро и красота –

уверен, как бы что ни возражали, –

они с того же самого куста,

откуда надиктованы скрижали.

* * *

Есть люди – их едва послушаешь,

является догадка славная:

глубокий ум и простодушие –

родня какая-то неявная.

* * *

В природе есть дыхание печали,

хотя везде кругом светло и пёстро;

его совсем не чувствуешь вначале,

но вскоре ощущаешь очень остро.

* * *

На всех меридианах и широтах,

в стране любого строя и окраски

сильна необходимость в идиотах,

орущих и вопящих по указке.

* * *

Бросил хорохориться теперь я

и не разглагольствую площадно;

время нам выдёргивает перья

и кураж изводит беспощадно.

* * *

Я строки ткал, и ткалось худо-бедно,

в усердном ремесле прошли года;

ткань жизни расползается бесследно,

ткань текста – остаётся иногда.

* * *

Ох, не люблю я правду голую,

которая права качает:

она повсюду срёт, как голуби,

а жизнь совсем не облегчает.

* * *

Пьяницы, гуляки, ротозеи,

фронта трудового дезертиры –

умерли, оставив под музеи

ихние убогие квартиры.

* * *

Эрзацы, фальшь и суррогаты

питали нас в былые дни,

и если чем-то мы богаты,

то это именно они.

* * *

А к вопросу о культуре –

был я шут и безобразник,

но, по-моему, без дури

жизнь – не праздник.

* * *

И прощусь я с повсюдным поганством,

и очнусь на другом этаже,

где сливается время с пространством,

и где нет их обоих уже.

* * *

Я твержу знакомым неуёмно,

чтоб они свой страх перебороли:

выпивка весьма духоподъёмна

и незаменима в этой роли.

* * *

Это много, а не мало –

жить без бури и пурги,

трудно двигая и вяло