Шесть ночей на Акрополе - Йоргос Сеферис

Авторитетные литературоведы, несмотря на столь непохожие определения сильных сторон произведения, сходятся в том, что как роман «Акрополь» плох. Впрочем, в действительности они не противоречат друг другу: критерием сильных и слабых сторон являются здесь устоявшиеся каноны романа как жанра, и здесь почтенные авторитеты в своих оценках только дополняют друг друга. При этом оба они абсолютно игнорируют совершенно определенно высказанное самим Й. Сеферисом желание держаться подальше от романа как такового. «Разве сейчас пишут стихи? Место поэзии занял роман. Этим Вы заняться не пробовали?» — словно предвкушая литературоведческие упреки «Акрополю», спрашивают Стратиса. «Пробовал, — отвечает тот, — но думаю, что повествование у меня не получается. А, что еще хуже, описывать я совершенно не умею. Мне всегда казалось, что если что-либо назвать, этого уже достаточно для существования».[177] В действительности Сеферис был не только выдающимся поэтом, но и прекрасным прозаиком, о чем свидетельствуют и его «Дневники» и особенно его эссе. Просто его «фантасмагория-идеология» изначально не пожелала стать романом, предпочтя в качестве формы что-то, напоминающее скорее книгу, составленную из множества изорванных кусочков. Его «Акрополь» реставрирован из множества фрагментов «случайного» множества других книг от Гомера до современных англо-американских поэтов через Данте, «Эротокритоса» и Макриянниса, как и персонажи его реставрированы из множества осколков мрамора, из «разбитых вдрызг колонн».

Называть «Акрополь» романом, действительно, не хочется. Несомненно, лучше оставить за этим самым продолжительным по времени создания творением поэта то странное, но очень яркое, а еще более верное — определение, которое дает ему сам Сеферис.

Впрочем, целью настоящего Послесловия являются не филологические рассуждения (для читателя в целом малоинтересные), а попытка набросать контур того, что есть Акрополь, ярчайший символ Древней Греции, в «фантасмагории» Сефериса, и контур той среды, в которой возник этот, сеферисовский Акрополь (для читателя небезынтересные).

Йоргос Сеферис (1900–1971, настоящая фамилия Сефериадис), лауреат Нобелевской премии 1963 года и одна из наиболее интересных фигур в мировой литературе XX века, был ровесником этого века. Он родился 29 февраля (=13 марта) 1900 года в Смирне, крупнейшем центре экономической и культурной жизни малоазиатских греков, городе, который в новогреческом сознании является продолжением древней Смирны, спорившей за право считаться «родиной Гомера». Летние месяцы Сеферис проводит в загородном доме в селении Скала Вурлы (на месте другого прославленного города древней Ионии — Клазомен).

В судьбоносном 1914 году Сеферис пишет первые стихи. С началом Первой мировой войны семья Сефериадисов покидает Смирну и обосновывается в Афинах. Расставание с родиной, где прошло его счастливое детство, стало для Сефериса также расставанием с детством. Это расставание поэт будет воспринимать как утрату. С течением времени ощущение этой утраты становится все более болезненным. «Ощущение того, что значит „неволя“ было очень живо во мне. Два последних лета мы не бывали в Скале Вурлы, бывшей для меня единственным местом, которое я еще и теперь могу называть моей родиной в самом истинном смысле этого слова: это место, где росло мое детство… Как на сцене средневековых мистерий земля горизонтальна и отделена от неба, так и Скала была очерченной кругом, замкнутой территорией, на которой я входил в сад Шехрезады, где все было полно волшебства».[178] В жизнь Сефериса входит его вторая родина — Афины. «Афины мы вскоре почувствовали своими. Мы играли вокруг лежавших на земле колонн храма Зевса Олимпийского… Однако на каждой улице, куда мы сворачивали, нам хотелось увидеть море. Город без морского берега, слепой город — это было нечто неслыханное. Йоргос говорил: „Мама, мы задохнемся без морского ветра“. И бедная мама возила нас регулярно на поезде в Новый Фалер», — вспоминает сестра Сефериса Иоанна Цацу.[179] В 1916 году Сеферис становится свидетелем бурных столкновений между сторонниками короля Константина и сторонниками вождя либералов Э. Венизелоса. «Это были вещи, которых я не понимал… Несомненно, что с тех пор я стал думать — мы учили в гимназии „Апологию Сократа“ — что в Греции всегда существовали два враждебных мира — мир Сократа и мир Анита, Мелета и Ликона. Эта мысль не покидала меня… Если бы один из них отсутствовал, греки были бы другими», — вспоминал Сеферис в 1941 году.[180] Конечно же, в тот период, когда были написаны «Дневники» «Акрополя», Сеферис был более пессимистичен: «В Греции всегда было две породы: порода Сократа и порода Анита и его компании. Первая создает величие страны, вторая помогает ей в негативном смысле. Однако теперь, мне кажется, осталась только вторая, — первая исчезла бесследно».

За бурными политическими событиями и горькими выводами последовала (временная) утрата второй родины — Афин. В июле 1918 года по причине финансовых трудностей семья Сефириадисов оказалась в Париже, но в мае следующего года уезжает в Смирну, а затем возвращается в Афины. Сеферис остается в Париже один, «занимаясь юриспруденцией и очень много литературой». В Париже он остается до 1924 года — учится, пишет первые, в большинстве своем оставшиеся неопубликованными стихи (в том числе по-французски). В Париже Сеферис неоднократно влюбляется: в 1919 году — в Сюзанну, дочь домовладелицы (эта связь оказалась очень мучительной и непродолжительной), в 1920 — в Кирстен Андресен, красавицу-норвежку (приятная перемена в его мучительной жизни тех лет), в 1923 году встречает свою первую большую любовь Жаклин, которой посвящена значительная часть его любовной поэзии. В Париже Сеферис узнает о «малоазиатской катастрофе» 1922 года — поражении Греции в греко-турецкой войне, обернувшимся частично истреблением, а частично изгнанием греков из Малой Азии. Утрата первой родины обретает для Сефериса новую перспективу. Поэт исключительно болезненно переживает трагедию края воспоминаний своего детства. Переживает так, словно между ним и этим страшным действом не было ни Афин, ни Парижа. Хотя сам он покинул Смирну еще во времена вне всякой связи с «катастрофой», когда до «катастрофы» оставались еще две войны, Сеферис чувствует малоазиатских беженцев не просто своими соотечественниками, но и причисляет себя к ним. Впоследствии (в 1944 году) Сеферис напишет в одном из писем: «Кризисов духовного и эмоционального порядка я пережил много. Однако, возможно, тебе покажется странным (возможно, даже более, чем странным), если я скажу, что событием, оказавшим на меня воздействие более всех прочих, явилась малоазиатская „катастрофа“… Возможно, тебе станет более ясно это, если я добавлю, что с 13-летнего возраста я не перестаю быть беженцем».

Летом 1924 года, получив диплом юриста, Сеферис отправляется в Лондон, где совершенствует свой английский для экзаменов в Министерство Иностранных Дел. На Рождество (25 декабря) он пишет «Fog» — это единственное стихотворение его первого «заграничного» периода, вошедшее в первый сборник «Поворот». Затем следует издание (под псевдонимом) переводов поэзии Байрона под названием «Песни о Греции».

Зимой 1925 года он возвращается в Афины. Что пережил Сеферис, живя в Париже, и что нашел он при возвращении в Грецию? После «малоазиатской катастрофы» в греческом мировосприятии происходит грандиозный разрыв. Рассечены культурные и моральные установки. Произошло отречение от целой идеологии, от т. н. «Великой Идеи» — «возвращения к корням эллинства».

В Афинах господствуют пассивность, отсутствие в целом творческой энергии, пораженчество. С другой стороны, новое поколение поэтов и писателей приносит в Грецию из Западной Европы новую английскую поэзию и французский сюрреализм.

«Как запомнилось мне это возвращение! — вспоминает Иоанна Цацу. — И его медленная адаптация. Ситуация в стане, беженцы — все мучило его. На чужбине он сострадал человеку, но не так. Там кто угодно не был им самим, как в Греции. А здесь ежедневное разочарование было невыносимо».[181]

Что значило то первое уже возвращение в Афины? Впоследствии, «земную жизнь пройдя до половины», когда была дописана «фантасмагория-идеология», т. е. до 1954 года, Сеферис, находясь на дипломатической службе, будет неоднократно возвращаться в Афины из самых разных уголков мира — от Англии и стран Ближнего Востока до Южной Африки. Возвращался ли он в Афины, как любимый его Одиссей возвращался на Итаку? Нет. Отечество Стратиса — Смирна и в еще большей степени Скала Вурлы, т. е. древние Клазомены (Стратис — клазоменянин!) остались совершенно яркими в памяти, но пребывали где-то в нереальности. Афины стали его родиной, его истинной родиной, но… эта родина человека моря, истинного Морехода, была городом, лишенным моря. Он почти задыхается. Он тоже водорастущее растение. В комнате его Стратиса — сумрак, беспорядок и бегущие тараканы. Почти такие же тараканы бегут и по улицам Афин — автобусы, обладающие собственными именами. Чтобы привести свои чувства в порядок, Сеферис выходит по вечерам из своего дома на улице Кивелис у Археологического Музея (где-то там живет Стратис), почти на окраине Афин того времени, где таксисты переключают тарифные счетчики, и идет по улице Эолу (как Стратис к Саломее) к Акрополю.