Святой Вроцлав - Лукаш Орбитовский

А «пан офицер» тут же широко улыбнулся, и совсем не потому, что он был всего лишь сержантом. Беседа обрела смысл, и теперь ее можно было закончить.

— Туда никто не пройдет, — сообщил он.

— Но вы ее разыскиваете? Разыскиваете там всех пропавших? — допытывался Томаш, хотя все остальные пропавшие его нисколечки не волновали. Он с удовольствием отдал бы их Святому Вроцлаву. Вот только вернется ли тогда Малгося?

— Никто туда не пройдет. Мы делаем все, что можем, — уточнил полицейский.

А Томаш развел руками, покачал головой в знак того, что понимает, только уходить не собирался. Он бубнил о том, сколько у него приятелей, а приятели — это ценная вещь, тем более, в эти беспокойные времена. Дружбой с дантистом следует дорожить, ведь зубы — это сокровище.

— Мне нужно пройти, там моя дочка.

— Вы только подумайте, чего пан говорит, — посоветовал полицейский, а Томаш либо этого не услышал, либо не желая слышать, начал копаться по карманам, и наконец, заметил, что они могли бы и договориться.

— Мне нужно туда пройти.

Рука с деньгами уже направлялась кверху, на лице полицейского мелькнуло выражение жадности, тут же заменившееся выражением нелюбви ко всяческим беззакониям, и Михал чуть ли не бросился на Томаша, дернул за запястье, и освобожденные сотни полетели над кордоном, в сторону Святого Вроцлава. Томаш чего-то прошипел, он еще пытался ловить деньги, но Михал, не отпуская, тянул его к автомобилю. В багажнике находилась сумка с лекарствами и оружием. Отец Малгоси еще успел глянуть назад. Сержант скрестил руки и выглядел таким, кто не знает никаких забот и не верит, будто бы у других заботы бывают.

— Ну, и чего ты натворил?! — рявкнул Томаш.

— Задницу тебе спас. Нам обоим. И не моя вина, что ты не понимаешь.

— Все я понимаю, — тяжело дышал Томаш, с трудом выдавливая из себя слог за слогом. Ну а Михал залыбился, не так, конечно, достойно, как полицейский, но тоже на все тридцать два, и сказал:

— Не понимаешь, потому что ты мудак, считающий, будто бы найдет свою дочку в аресте в участке.

Томаш выглядел так, словно бы набрал грязи в рот и не знал, то ли выплюнуть, то ли проглотить. От подобного рода решений иногда зависит жизнь, так что Томаш стоял так долго — с надутыми щеками и странно распахнутыми руками, будто бы держал в них два невидимых ящика — чтобы потом неожиданно выпустить воздух, стиснуть губы и усесться в машину. Михал обошел капот и уже вытягивал руку, чтобы открыть пассажирскую дверь… Но тут Томаш без слова отъехал, и вид застывшего говнюка с раскрытым от удивления ртом поправил ему настроение до самого ближайшего поворота.

Двери, еще недавно широко распахнутые, Томаш Бенер обнаружил захлопнутыми; люди же, с которыми он обнимался еще пару недель назад, теперь пропали или не отвечали на телефонные звонки. Попытка добраться до коменданта Цеглы раскололась на кусочки уже на первом этаже воеводского полицейского управления, а поиски его заместителей — еще перед дверями. Про Бенера забыли прокуроры, знакомые и те, о которых он знал лишь понаслышке, полицейские, врачи, судебные исполнители и даже дворник в суде, которому он когда-то заменил передние зубы, испорченные дешевыми винами. Все отворачивались, извинялись, что не могут, что ситуация исключительная. Тут каждый звонит с подобными проблемами, всем помочь просто невозможно, так что никто никому и не помогает.

Он пытался и вслепую: шатаясь по учреждениям и управлениям, со свертком банкнот в кармане он тщательно обошел весь Святой Вроцлав в поисках полицейского-мздоимца. Таких он нашел целую кучу, вот только стояли они слишком близко друг от друга. Урок Михала он усвоил, и теперь Святой Вроцлав пробуждал в нем испуг.

Так он ходил целый день, потратил на звонки несколько сотен злотых, постучался в пару десятков дверей, но никакие из них, если не считать собственных, перед ним не открыли. Остановившись на пороге дома, выглядел он словно чучело. Не говоря ни слова, вошел. Уселся, пялясь на телефон. Ничего не ел, зато пил.

— Только не сейчас, — попросила Анна.

Томаш глянул на бутылку «джек даниелс». Он отодвинул ее, но так, чтобы можно было легко достать. Потом рассказал о неудачном дне. О девушке, которую припугнули, чтобы узнать правду; о скандале на окраине Святого Вроцлава, о попытках сунуть кому-либо деньги. Что это за страна, что за времена, когда людям уже не нужна хотя бы копейка?

— Я так и знала, что она там. Но вот что странно… Мне казалось, что она отправится туда сама.

— Нифига ты себе надумала, — фыркнул Томаш.

— Вот только не начинай.

Ее муж схватил бутылку.

— Иногда надо. В подобные дни, согласен, нажрусь, и тебе до этого никакого дела. То есть, я хочу сказать, тебе вечно до этого дело, но на сей раз… пролетели, плыви себе. Моя дочка, наша дочка, — прошептал он, — как это, что сама пойдет?

Анна говорила, обернувшись к мужу спиной:

— Ты и вправду не видел? Как только это место появилось, я уже сразу знала. Чувствовала, что мы ее потеряем. Все глядела. Малгося, наша Малгося выглядела так, словно бы была всего лишь гостем, а наш дом, весь наш мир — только гостиницей. Что, не видишь? Не понимаешь?

Она подошла, попыталась отобрать бутылку. Но Томаш был быстрее.

— Никогда мы ее уже не вернем.

— Чушь.

— Никогда, — Анна уже не могла сдержать слез, — ты не найдешь ее, даже если будешь трезвым.

Жена оставила Томаша с раскрытым ртом, исчезла в спальне, включила телевизор. Томаш не слышал слов, один лишь шум; он сидел, катая бутылку по столу. Анна сходит с ума, об этом он знал уже давно; но чтобы сейчас, в такой вот момент поднимать руки вверх? Он выпил из горла. Все это какая-то хрень, Малгосю похитили, в противном случае она никогда бы не попала, в этот, как там его, Святой Вроцлав, так что Анне следует хорошенько подумать, прежде чем ляпнуть подобную глупость. Место Малгоси одно. Дома. Здесь, в этом доме. Весь остальной мир может быть ошибкой. А вот дом — никогда.

Он поднимался и снова садился, размышляя над тем, что необходимо сказать Анне. За дверь все так же бубнил телевизор, Томаш слышал, как Анна крутится у себя, но, подойдя к двери, выяснил, что та закрыта на замок. Тогда он постучал, затем стал колотить.

— Ты там жива? Дверь открой!

В ответ Анна только буркнула:

— Иди уже.

Томаш дергал за ручку, даже пытался выломать двери, но те открывались наружу. Так что сейчас он мог лишь колотить кулаками и орать, пока сосед напротив не начал молотить палкой в стену. Услышав это, Томаш решил орать еще громче — что все ошибаются, тем более, те, что хотели бы видеть его в заднице, или те, что талдычат всякую чушь, а вот он, Томаш, найдет свою дочку, раз, потому что он ее любит, а два — докажет всем, какие они придурки. Он орал и колотился в двери, пока не выбился из сил. Поначалу он перестал вопить, а потом и стучать в дверь.

Томаш орал, а Михал, сражаясь с одиночеством, кружил от окна к компьютеру. Такое невозможно было представить, что ему могло не хватать Малгоси. Пока он с ней не познакомился, жизнь казалась сном, теперь же — кошмар снился наяву.

Малгося пропитывала все вокруг любовью, а теперь, когда ее не стало, даже гелевый коврик под мышку раздражал, подоконник задалбывал, а стены сводили с ума. Паломники вопили слишком уж громко, ночь была слишком темной, а Святой Вроцлав — слишком черным, чтобы успокоиться. Михал открыл окно. Он видел полицейский кордон, знакомые крупнопанельные дома. Толпа распевала песни, а Михал орал. Кто-то колотил в дверь.

Михал думал, что это сосед, взбешенный тем, что кто-то вопит у него под ухом. И правда, это был сосед, но пьяный, а не взбешенный. Михал предложил ему пройти. Томаш вошел, зацепившись ногой о порог.

— Не мог заснуть, — пояснил он.

Михал включил чайник.

— Некоторых кофе усыпляет, некоторых — наоборот.

— А третьим все до лампочки, — Томаш встал у окна. — Я пришел, потому что от тебя это место видно лучше. Сигаретой не угостишь? — он взял пачку «пэлл-мэлл», которую Михал подсунул ему прямо под нос. — Выпить у тебя чего-нибудь имеется? — Он подергивал губу. — Ты уж извини, что так спрашиваю.

У Михала было только пиво из «Божьей Коровки»[73] за полтора злотых, которое он купил в момент слабости, но которое так и не отважился выпить. Они уселись, друг напротив друга, Томаш на кровати, а Михал на стуле. Тишина была густой и горькой.

— Как-то раз услышал я забавную байку о несчастьях, — заговорил наконец-то Томаш. Глаза у него были розовыми, словно у кролика. — Быть может, мне и удастся тебя рассмешить. Мне ее рассказывало столько человек, так что, должно быть, это и правда.

Михал крикнул, но было уже поздно: Томаш прикурил сигарету со стороны фильтра. Прежде чем понять, что произошло, от этого крика он даже подскочил. Он попытался закурить нормально, но сломал фильтр; тогда он раздавил сигарету, так как не мог удержать ее в пальцах.