Святой Вроцлав - Лукаш Орбитовский

— Мне это рассказала одна пациентка. Где-то в Штатах жила молодая, некрасивая девушка. Не сказать, что уродина, просто некрасивая, которой никто не интересовался. Работала она в торговом центре, и как-то раз, без какой-либо собственной вины, эту работу потеряла, — рассказывал Томаш театральным, печальным голосом. — Она поплакала, а потом заснула. Когда проснулась, то до нее дошло, что с ней случилась какая-то перемена, конкретно же, — тут он хлопнул ладонью по бедру, — кожа, которая еще вчера была землистая, вся в прыщах, сделалась гладенькой, что твое зеркало.

Тут он не выдержал и вытащил очередную сигарету из пачки Михала. Томаш продолжил рассказ, речь его с каждым словом делалась более плавной. Что-то выходило из него. Не один только рассказ.

— Она еще не нашла себе нового занятия, как случилось очередное несчастье. Любимый ее котик попытался выбраться сквозь щелку в окне, наверху, — указал он кистью, чтобы у Михала не было сомнений, что имеется в виду, — он застрял, поломал себе позвоночник, так что пришлось его усыпить. Утром выяснилось, что ее бюст увеличился на три номера и продолжает расти.

— Ага, — сказал на это Михал, выпучив глаза.

— И так оно потом все и шло, — продолжал Томаш гробовым голосом, — одни несчастья следовали за другими, перемежаемые изменениями в ней самой. Ей приказали покинуть квартиру, так что она ушла с чемоданами, зато на ножках, которых не постыдилась бы любая модель. Только-только нашла она себе новую работу, но тут появился судебный исполнитель — а девица помолодела лет на пять. Не знаю, сколько подобных перемен она испытала, но знаю, где все это закончилось: на сцене, где выбирали мисс штата Невада или какого-нибудь там Огайо.

Михал не выдержал и рассмеялся. Все его веселье вышло в один момент, он замер и дальше слушал уже совершенно серьезно.

— Якобы, предыдущей ночью, в метро, которым она ехала, произошел несчастный случай. После него цвет ее глаз сделался глубже, а губы увеличились. Так она стояла на сцене и сияла, все остальные кандидатки казались гадкими, будто она сама раньше. Но титул она не получила, потому что на нее свалился канат от занавеса, а к канату был прицеплен крюк, который и убил девицу на месте. И тут уже конец. Почти конец.

Только теперь он увидал, что сигарета, которую держал в руках, полностью превратилась в пепел. Железная рука стоматолога перенесла ее в сторону пепельницы, стряхнула. Томаш затянулся чинариком.

— Тело ее выставили в стеклянном гробу, в церкви ее родного города. Люди приходят и молятся. Иногда просто глядят. Во всяком случае, местечко обрело славу, поскольку тело девушки не поддается процессам гниения. Она выглядит лучше Ленина в мавзолее. Словно живая. Приезжали мудрые люди, врачи со всего света, но никому не удалось этого объяснить, — тут Томаш заложил руки за голову. Губы его смеялись, в глазу блестела слезинка — вот тебе и история.

Михал фыркнул, закашлялся, но рассмеяться не смог. Он шевелил пальцем, как будто пытаясь раздавить муху на невидимом оконном стекле, а Томаш водил глазами за тем пальцем.

— Я знаю эту байку, — сказал наконец Михал, — только все это происходило не в Штатах, а в Польше. В Кентах.

— В Кентах? — переспросил Томаш. — Не может быть!

Он рассмеялся. Хохотали они уже вместе.

— В Польше! В Кентах! — выкрикивал Томаш, как вдруг смех его переломался, лопнул на две части, словно старое судно. Доктор Бенер сполз на колени, «в Польше, в Кентах», всхлипнул он, а потом уже весь плакал: плакали ноги, плечи, подбородок. Михал пытался что-то сказать, только не знал — что.

Их называли Несчастными. Встречались они в нескольких местах, чаще всего, в начале дня, когда большинство питейных заведений еще были пусты. Некоторые из них предоставляли частные квартиры, опустевшие заводские цеха, офисные помещения и залы в частных школах. О Несчастных появлялись статьи, у них имелись собственные страницы в Интернете, блоги и листовки, из которых следовало одно: Несчастные были по-настоящему несчастными. Их прибывало с каждым днем.

На ту группу они напали, благодаря объявлениям, которые Михал собрал, разыскивая Малгосю. Моросило немилосердно. Они стояли перед частной школой, напротив темных окон, только в подвале горел свет.

— Ничего это не поможет, — сказал Томаш, — мы только еще сильнее заморочим себе головы.

Но вошли, люди отворачивали от них взгляды. Зал казался приспособленным к урокам, которые так никогда и не состоялись: доска никогда не видела мела, стены были снежно-белыми, планшет, предназначенный для школьной стенгазеты, был пуст; на подвинутых к стенам партах не было ни единой надписи или царапины.

Здесь они застали несколько десятков человек, настолько различных и странных, что, по мнению Томаша, каждый их них мог послужить темой для нудного и переполненного отчаянием романа. Здесь имелась толстуха после сорока лет, которая шмыгала носом, переступая с ноги на ногу; имелось несколько старичков, одинаково заинтересованных как поисками пропавших внучат, так и взаимным обменом лекарствами и рецептами; была здесь бизнесвумен с красотой порнозвезды и глазами эсэсовца. И серость: в лицах, взглядах, словах. Михалу казалось, что сейчас кто-нибудь выйдет и начнет толкать речь, как на всяком собрании.

Тем временем, люди направились друг к другу, склонив головы и перешептываясь. Они обменивались замечаниями и фотографиями, а поскольку Томаш с Михалом были новенькими, к ним никто не подходил. Они стояли как бы сбоку. А большинство собравшихся один другого знали прекрасно. Шепотки сливались в единый шелест, пока Михал не переборол себя и подошел к полному мужчине лет тридцати и рассказал ему про Малгосю.

— Мне кажется, она вернется, — выдал свое пророчество тот. — Я слышал, что в Святой Вроцлав можно войти исключительно добровольно, — пояснил он. — Слышал я и о людях, которым другие делали то же самое, что и твоей невесте. И все вернулись.

— Замечательно. В таком случае, почему ее до сих пор нет.

Брыли на шее толстяка задергались.

— Не знаю, — ответил он. — Быть может, спит.

В разговор включилась деловая женщина. Вблизи она выглядела гораздо старше, пудра шелушилась на морщинах вокруг глаз, под подбородком свисала увядшая кожа.

— Людей пропадает много, но не всегда так, как мы думаем, — прошептала она и потянула пару в коридор, куда Несчастные выходили перекурить. Там уже стояло человек семь: старушка, студенты, усатый мужик и толстая девушка с пирсингом на лице.

— У меня самой дочка пропала, как и у тебя, — глядела бизнесвумен прямо в глаза Томашу, — но сомневаюсь, чтобы она отправилась в то место. Уж слишком была она изворотливой. Мы все время ссорились. Она воспользовалась моментом, захватила какие-то деньги, золото и смылась. Так поступают должники, алиментщики и другая босота. И ни у кого нет времени их разыскивать, — женщина закурила длинную, тонкую сигарету. — Они даже и не пытаются.

— А что же ты тогда здесь делаешь? — вырвалось у Михала.

Женщина пожала плечами.

— А что мне делать? Сидеть дома? Здесь мы много чего делаем. Расклеиваем листовки, создаем базы данных в Интернете, есть у нас и кризисная консультация. Психологи работают даром. И я надеюсь, Мальвина узнает, что я ее разыскиваю.

Михал подумал, что люди, похожие на эту вот блондинку, вечно несчастны и желают, чтобы кто-нибудь делил с ними это несчастье, потому-то в их домах и вырастают Мальвины, Фабиолы и Каэтаны.

— Херня, — отозвался стоявший рядом тип. Все, что было на нем: изрядно затасканный плащ из неопределенного материала, помятый свитерок-гольф, вельветовые брюки, бейсболка — были студенческими, лицо же могло принадлежать, по меньшей мере, доктору наук.

Блондинка поглядела на него с бешенством. Тип протиснулся к ним.

— Она так только говорит, а потом рыдает. Ей же прекрасно известно, что дочка отправилась в тот хренов дом, точно так же, как и мои дети, как все наши близкие. Это она выкобенивается. Да, Эля, скажи людям правду. Наши дети умерли, и уже не вернутся.

Вот этого они никак не ожидали — мужик неожиданно склонился, как будто получил палкой по спине, а когда поднял голову, в его глазах стояли слезы. Он повис на Томаше и плакался, так что слюна летела во все стороны:

— Оба моих сына туда отправились. В одну ночь. Младший потащил старшего. Они перебежали улицу, я еще видел, но тут наехали машины, и я не успел, видел только пустой квартал. Я и попытался пойти за ними, но не смог. И вот скажи мне, — зашелся он в слезах, — как я могу теперь их искать? По какому праву я сюда приперся. Ну скажи, скажи, — дергал он Томаша, — могу ли я вообще говорить, что являюсь отцом?

Томаш пытался освободиться от захвата. На помощь пришли трое Несчастных, они рванули плачущего так резко, что Михал хотел уже было протестовать. Мужичка отпихнули на стену, тот отскочил, а плач перешел в истерический хохот. Старый студент смеялся и растирал себе лоб.