Святой Вроцлав - Лукаш Орбитовский

— Просто замечательно, — заметил он Томашу, — мы пришли сюда за помощью, а этот тип нуждается в ней еще больше нас. Ему головы своей не найти, не то что Малгоси.

Томаш еще буркнул что-то про толстую суку, которая даже под конец их наебала. Между ними и Адамом было метров тридцать и такое же число паломников. Адам рывком поднял голову и тут же распознал их. Он выпрямился, отбросил назад капюшон, откинул волосы, рожа его сияла. Да, он видел их, таких отличающихся на фоне бесцветной толпы, он даже захлопал в ладоши, выходит, все ожидание не напрасно. Он не мог оторвать глаз. Эти двое. Он подбежал к ним. Ошибиться было невозможно.

От них исходило сияние, словно от звезд.

Глава восьмая

Чудо авантюры

Давайте-ка представим себе, будто бы «сейчас» совершенно не существует. Или, по крайней мере, оно какое-то другое — Святой Вроцлав сделался светло-серым, в этом месте уже нет ничего необычного, так: крупнопанельное строительство и люди из кубиков, как видно с высоты. Вся Польша сереет, исчезают морщины, нет еще ни Малгоси, ни Михала; ни для кого еще они не стали надеждой. Зато улица все еще помнит тяжесть танков, измазанные дерьмом сапоги манифестантов, вопль отдается эхом по заломам улиц. Митинг вижу и сейчас, из своей черной дыры — это год восемьдесят пятый-шестой, когда дух истории трещит, щурит глаза, и каждый сражается в своей собственной войне.

Так что Польша была серой, и в этой Польше люди любили друг друга и доносили один на другого, брат метелил брата, влюбленные спаривались по кустам, старые нахлебники ждали, когда колесо судьбы проедет по шеям конкурентов, большие «фиаты» соревновались в скорости с «полонезиками», у девиц после перманента на голове случался взрыв на макаронной фабрике, а вечерним Вроцлавом возвращался пьяненький студент пятого курса юридического факультета, Матеуш Фиргала. На нем был свитерок в облипочку с воротником «гольф», вельветовые штаны, замшевые полусапожки, худощавое лицо покрывала редкая щетина. Губа Фиргалы тоскливо опадала, словно планируя оторваться от остальной части лица под собственной тяжестью. В зубах будущий адвокат пытался удержать сигарету марки «кармен»[77].

Кто-нибудь посторонний посчитал бы, что этот студентик из последних сил старается вернуться домой, и поддерживают его невидимые нити, известные только лишь опытным пьяницам. Сам я Фиргалу немного знаю, и теперь мне ясно, что о возвращении домой тот и не думает, неуверенным шагом направляясь на очередную пьянку.

Вот вам весь юный Фиргала: белый парус, в который дует алкогольный голод, безошибочно направляющийся на маяк в форме поллитровки. Ноги его путаются, словно показания, башка качается из стороны в сторону, как вдруг, как будто бы подтолкнутый невидимой силой, Фиргала ускоряет, проходит по дуге, отбивается от темной стены, мчится к противоположной стене, но попадает на автомобиль. Он поворачивает голову, оттирает лоб, раскидывает руки и дальше, строевым шагом: левой, левой, за бутылкой белой, вновь по дуге и так далее — ночной танец молодого Фиргалы продолжается.

И так вот он и перемещался, сначала по дуге, потом трусцой, выпуская сигарету из рта только лишь затем, чтобы тут же закурить следующую. На Оборницкой его ритм подвергся помехам, он не попал на какую-нибудь стенку, от которой можно было бы отразиться. Тогда он помчался вслепую, по длинной дуге, провожаемый клаксонами и руганью водителей. Студент заскочил на газон, среди деревьев, и передвигался уже по нему, пока не встретил сопротивление. А там пустился бегом, в проход между домами. Он не знал — это я сейчас знаю — что пьяненькой трусцой мчится через жилмассив, который когда-нибудь станет нам известным как Святой Вроцлав.

Потом он притормозил, закурил очередную сигарету, а из рюкзака вытащил хранимое на самый черный день пиво. Тут он начал хороводиться с крышечкой, которую не сумел снять ни пальцем, ни ключом, ни надбровной дугой — хорошо еще, что это только ключ, а не кусок кости полетел в кусты. Раздавая маты во все стороны, Фиргала упал на колени, ища потерю в траве. Нашел ее — а вместе с нею и решение своей проблемы.

Он подошел к ближайшему подоконнику, отбил шейку, сделал глоток, стараясь не порезаться об острые края. После этого вернулся к предыдущему ритму: дуга, отражение от стенки или автомобиля, повторение в обратном порядке, пара десятков метров трусцой, и опять то же самое. Лицо его сконцентрировалось, мне было прекрасно видно, что хаотичное ранее перемещение теперь обрело какую-то цель. Фиргала посчитал округу дружелюбной, то есть, ведущей к малине. Не предвидел он лишь несчастья, которое его еще повстречает.

В соответствии с избранной профессией, Фиргала не верил людям, возлагая свои чувства и веру в мертвой материи. Потому-то он отражался от стен со всей силой, которую он мог извлечь из мышц, привыкших исключительно к ношению учебников. И вот теперь он полетел в темноту, с рукой, вытянутой в направлении стены, только вот стенка оказалась дверью, к тому же не закрытой хотя бы на защелку. Под нажимом тела Фиргалы дверь распахнулась, и тот бессильно полетел вперед, хватаясь за воздух и за добрых духов оправданных преступников, которые, если верить легендам, поддерживают адвокатов в самые сложные моменты. На сей раз они никак не помогли, достаточно сказать, что орущий от испуга Фиргала рухнул и скатился по ступеням в темный подвал.

Благодаря проникающему сквозь окошечки свету фонаря, я видел помятого Фиргалу, выкарабкивающегося из кладбища различного хлама — картонных ящиков, кроватей, разбитого письменного стола, тряпок, крысиной отравы и дохлого кота. Он попеременно сыпал проклятиями и стонал; похоже, спуск по ступенькам дался ему нелегко, к тому же бутылкой с отбитым горлышком он порезал себе предплечье. Еще испытывающий головокружение, Фиргала уселся, послюнил палец и коснулся им раны. Зашипел от боли. Поднялся на ноги, явно удивленный тем фактом, что еще способен стоять. Помассировал бедро, ущипнул себя за бедро. Фыркнул, словно магнат, глядящий из собственной кареты на простонародье. Присветил себе зажигалкой. Уже хотел уходить, как вдруг его взгляд упал на пол. Там что-то двигалось.

Рухлядь на полу приподнималась, как будто бы под ней что-то двигалось вперед. Бумажки шелестели, гвоздь стукнулся о бетон… Насколько я знаю Фиргалу, думал он о котах или огромных крысах, откормившихся на объедках, собранных во вроцлавских казематах. Студен схватил первое, что подвернулось ему под руку, то есть произведенную из мягкой пластмассы палку от метлы. Заслоняясь ею, он начал отступать к лестнице. Кровь пропитала рукав свитера на предплечье.

На какой-то миг лицо Фиргалы было передо мной на расстоянии вытянутой руки — я видел, как его щеки сдуваются, словно бы их стягивает веревочка изнутри, как застывают губы, готовясь сделать резкий глоток воздуха, в конце концов, как одинокая струйка пота спокойно стекает между выпученными глазами. Причина движения выбралась из-под картонного ящика, перемещаясь через прямоугольник света. Она не была ни котом, ни крысой, а всего лишь маленькой ручкой, вырастающей из бетонного пола и сделанной из того же самого бетона. Двигалась она быстро, то погружаясь по самое запястье, то высовываясь до самого локтя. Очумевший Фиргала опустился на корточки, разбросал тряпки, бутылки, не без опасений коснулся бетонного пола. А ничего. Твердый. Холодный. Нестрашный.

Рука же вскарабкалась на стену, переместилась под окном, свернула еще раз, чтобы застыть возле самых труб теплоснабжения, настолько близко, что если бы Фиргала пожелал, то мог бы достать до нее палкой. Но он бездарно отступал, забыв о боли и не отрывая глаз от зрелища.

Поначалу по стене пошли легкие волны, посыпалась старая краска, от неподвижной руки побежала, словно трещина, вертикальная линия от земли до самого потолка. Постепенно она расширялась, открывая самую прекрасную черноту, которую когда-либо видал Фиргала — были в ней и мрак беззвездного неба, и темнота на самом дне озера, и тепло, которое чувствуешь, когда засыпаешь рядом с любимым человеком. А потом трещина расширилась в ромб с рваными краями. Внутри него что-то шептало. Или это шептал Фиргала?

Поначалу из черноты появилась рука по локоть, затем плечо, чуть ниже — колени и животик, черные и блестящие будто черное дерево. Они слегка дрожали, пальцы попеременно сжимались и выпрямлялись. И еще голова со слишком крупным черепом, с личиком, на котором размещались плоский, хотя и курносый носик и маленький ротик. Стопы коснулись земли, и мальчонка — черный, металлически блестящий, без единого залома или изъяна — спустился на пол подвала. Он был слишком слабеньким, чтобы идти, потому упал на маленькие ладошки, после чего, изо всех сил пополз в направлении Фиргалы. С глазками без зрачков и радужек он походил на оживший памятник.