Святой Вроцлав - Лукаш Орбитовский

Она нашла его, всего черного, и была этим перепугана; Адам сидел на корточках перед воротами Черного Городка. На нем были только трусы, шкура свисала, парень не ел уже много дней; он держался за живот. Повернул к ней замурзанное лицо.

— Я тебя не вижу, — сказал он.

— Ты чего это нахреначил? — спросила Эва Хартман.

Адам разрисовался черной гуашью, которая теперь высохла и шелушилась на коже. Ногти он «покрасил» фломастером и тщательно разглядывал их. Потом коснулся губы.

— Я тебя не вижу, — сообщил он.

Не без сомнений девушка присела перед ним, охватила его лицо своими ладонями — те сразу же сделались грязными. Так они сидели на корточках, один напротив другого, и Адам глядел куда-то вдаль.

— Что вы тут делаете? — спросила девушка.

— Я — ничего. Они — возможно. Те двое, которых ты мне прислала.

Между ними ходили люди, разговаривая друг с другом, что-то вопил капо; рядом припарковался автомобиль, и двое парнишек, на глаз — лет по четырнадцать, начали выгружать картонные ящики с осветительными ракетами. Эва Хартман подумала какое-то время, прежде чем задать следующий вопрос:

— Они сказали, что пришли от меня?

— Нет. Я начал их видеть, а вот тебя видеть перестаю.

Пришлось проглотить это. Эва повернула голову в сторону стен Святого Вроцлава, они были так близко.

— Мы отправимся туда?

Парень оживился, улыбка всплыла на его исхудавшем лице, гуашь отпадала, открывала морщинки.

— Ну конечно же! — радовался он. — Видишь ли, Эвонька, я делаю один шаг в день, как закончу, то буду там, и ты сможешь прийти туда; спокойно, спокойно, ничего ведь не происходит, день, неделя, мир ведь не кончится, а как кончится, то мы и так там будем. Гляди, люди спешат, Эва, а ты исчезаешь, боюсь я этого, но именно так и должно быть.

Девушка не отвечала.

— Это место, уже вскоре. — Адам прыгал, словно лягушка. — Перемены для меня, для тебя, я не вижу, быть может потому тебе и говорю и не говорю, но ты не исчезай, ничего с этим я не сделаю, ведь я не подвел, правда? Себя я не подвел, а ты?

— Я сомневалась, что ты веришь во все это. Я вот сидела и думала, никак не сходится, ты просто вбил себе что-то в голову или насмехаешься. Так я не хочу. Не могу. — Эва показала на черные дома. — Разве ты не помнишь, что говорил? Себе? Мне? Это место предназначено для нас.

Эва не отрывала глаз от Адама и с каждым словом лучше понимала, что и вправду исчезает для него. Глаза его гасли, он обращался к себе, она же коснулась кожи на предплечье, чтобы проверить, действительно ли становится невидимой. Чем дольше она говорила, тем хуже Адам слушал, пока до Эву не дошло, что не слышит самой себя, и замолчала. Она почувствовала себя торговкой с массой никому не нужного товара. На мгновение Адам показался ей неподдельным психом, человеком, который исключительно по ошибке попал в ее кровать.

И она ушла, к людям и автомобилям. Девушка не могла даже глядеть на Черный Городок. Ее остановил его голос.

— Эва?

— Да?

Она повернула голову. Парень все так же сидел на корточках, у него были длинные ногти. Шевельнул головой — иди уже, как делают это змеи. И сказал:

— Это происходит на самом деле.

В течение одной недели Михал сделал больше, чем за всю предыдущую жизнь — спроектировал листовки, которые затем распечатал и разнес по Вроцлаву, собственными, заметьте, ногами. Он не вернулся домой, пока не раздал всех, стоя на дожде, заговаривая с каждым, кто брал у него бумажку, рассказывая о чудесах, происходящих в Святом Вроцлаве. Как всегда бывает в магические времена, тут же нашлись люди, желавшие ему помочь; поначалу он раздавал сам, затем к нему присоединились трое, семеро, десяток, пока сам он перестал раздавать и только подносил. Один раз ему сделалось совершенно приятно: он как раз бежал через Сольную площадь, как вдруг перед ним выросло существо женского рода лет двадцати, с совершенно нереально уродливым лицом, с ногами серны и точно таким же взглядом. Существо спросило, не слышал ли он о Святом Вроцлаве, ибо нужно туда идти, бороться за свое, привести к ликвидации кордона: словом или камнем. И сунула ему листовку. Его собственную листовку. Возвращаясь домой, Михал намалевал краской на стене: ОТДАЙТЕ НАМ СВЯТОЙ ВРОЦЛАВ. Дети играли в паломников, колотящих полицейских.

Несомый вихрем замыслов и невысказанной тоской, Михал создал Интернет-страницу, выкупил баннеры, разослал их по газетам, Интернет-порталам, телеканалам, вызывая своим ожесточением впечатление, будто бы Интернет пришел в Польшу исключительно для того, чтобы протестовать против блокирования Святого Вроцлава. Михал высылал письма, линки к письмам, описания в форумы или даже обычную ругань куда только мог, чтобы тут же с другого компьютера начинать комментировать, высылать опровержения и протесты против себя самого.

Изменив голос с помощью наброшенного на микрофон платка, он извещал собеседникам в мэрии, курии, пожарной команде и других учреждениях, что день суда близок, и что нужно перемещаться босиком или на коленях. На вокзале он припрятал страшно выглядящий пакет и незамедлительно сообщил кому следует о его наличии. Внутри саперы обнаружили камень, покрытый черной краской. Еще в тот же самый день с несколькими паломниками он отправился на Рынок и убалтывал собравшихся водить хороводы так долго, пока на небе не появится солнце. Вроцлав танцевал. Ночь была безлунной.

Мгновенно появились последователи, для которых шиза была и страстью, и вызовом. Молодые люди оставляли на стенах неуклюжие каракули, призывающие к освобождению Святого Вроцлава, переносу его поближе к базилике в Лихени[81] или, вообще, разборке по камешку, чтобы раздать всему обществу. Появились наклейки на столбах, новые листовки, мужики били друг друга по мордам, посвященные проблеме Интернет-страницы множились и расползались по Сети как банальный спам. Картинки, коврики, футболки и нашивки с изображением черного жилмассива расходились как горячие пирожки. Кое-где уже начали начитывать рэп.

В этом усиленном, вызванном всего лишь за один-единственный уик-енд бардаке терялись мелочи — например то, что Адам явно оживился и постоянно рассказывает о преступлении, совершенном тем, что поставили полицейский заслон, что он размахивает руками, скачет грязной жабой, а потом шепотом секретничает с каким-то заросшим типом в светлой куртке. Сам тип очень много беседовал с молодыми людьми, следящими за порядком, даже обращался к ним: «капо», но вместо того, чтобы и дальше шутковать, весьма серьезно пояснял им смысл планов, расчерченных на вырванных из тетради листках. Журналисты, полицейские и обычные шпики совершенно упустили его из виду. Не обратил никто внимания и на людские тени, с неизвестной целью вырывающиеся ночью из Черного Городка. Возвращались они под утро, таща с собой детали непонятных и неизвестных устройств. После этого раздавались стук и жужжание инструментов и станков.

Перед тем мало кто удалялся от Черного Городка, а семьи со своими приятелями приезжали, в основном, за тем, чтобы поскандалить и вернуться домой. Теперь, это я четко помню, случилась перемена. Постоянно кто-то выходил и приходил, чаще всего, таща с собой что-нибудь. То пластиковую сумку с чем-то продолговатым в средине, то тяжелый рюкзак, то замотанные в брезент жерди. Возвращался же этот «некто» без груза, переполненный легкостью хорошо выполненной обязанности. Хозяева лавок, продававших оснащение для боевых искусств, с удовольствием потирали руки, а один за пивом признал, что если апокалипсис и должен наступить, то почему именно сейчас, когда дела пошли как по маслу.

До сих пор не могу я понять, каким чудом все это удалось, какое безумие помутило разум администрации, СМИ, полицейским — с комендантом Робертом Янушем Цеглой во главе: они глядели и не видели. Бейсбольные биты, секретные работы в садовых домиках — это все мелочи, только у меня в голове не умещается, каким чудом были проигнорированы автомобили, выставленные вдоль улицы Каменьского[82], и накапливающиеся в районе Черного Городка. Ведь там стоянка была запрещена, но все соседние улочки были просто забиты машинами, в основном, развалинами: старые «вольво», «нисы», польские «фиаты». Если хоть раз такая машина становилась здесь, то уже стояла навечно, лишь время от времени кто-то приходил прогреть двигатель, протереть стекла. Сверху все эти машины походили на цветные кубики, вроде бы и беспорядочно, но с неким внутренним смыслом. Они ожидали очередного хода.

В те дни они практически не виделись, едва-едва сталкиваясь друг с другом. Михал кружил по городу, Томаш следил за делами в Черном Городке. Они избегали встреч, потому что каждое столкновение вызывало старые сомнения — делают ли они все, как следует. Имеются ли у их плана какие-то шансы на успех? Если же делают плохо — то кто налажал? Поэтому Михал в самом начале предложил, что им нельзя ссориться, даже если вина была доказанной на все сто. «Вот найдем Малгосю», — сказал он тогда, — «и тогда можем молотить друг друга по морде, ломать кости и выбивать зубы. Тогда — будет можно». Томаш на это согласился.