Каирская трилогия - Нагиб Махфуз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кстати, насчёт песни «Глаза его выдают его любовь». Что ты думаешь об Умм Кульсум?
Та ответила:
— Её голос — Аллах свидетель! — прекрасный, однако он пронзительный, как у ребёнка..!
— Некоторые говорят, что она сменит Муниру Махдийю. Но есть и такие, кто утверждает, что её голос даже красивее, чем у самой Муниры!..
Джалила воскликнула:
— Бред!.. Куда этому визгу до хрипотцы Муниры?!
Зубайда презрительно заметила:
— Есть в её голосе что-то напоминающее чтецов Корана, словно она певица в чалме!
Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:
— Меня она не соблазняет, но уж очень многие увлечены ею. По правде говоря, эпоха вокала закончилась со смертью господина Абдо Аль-Хамули…
Мухаммад Иффат подразнил его:
— Ты реакционер. Постоянно цепляешься за прошлое…, - тут он подмигнул ему глазом… — Разве это не ты настаивал, что в твоём доме порядок установлен железом и огнём, даже в эпоху демократии и парламента?!
Ахмад саркастически заметил:
— Демократия для народа, а не для семьи…
Али Абдуррахим серьёзным тоном сказал:
— Ты думаешь, что сегодня можно управлять молодёжью так же, как и в старые времена?! Той самой молодёжью, что привыкла устраивать демонстрации и забастовки на виду у солдат?
Ибрахим Аль-Фар сказал:
— Я не знаю, о чём ты говоришь, но я разделяю мнение Ахмада. Каждый из нас имеет сына, и да поможет нам Аллах…
Мухаммад Иффат передразнил его:
— Вы оба пылкие сторонники демократического правления, правда только на словах, однако у себя дома вы диктаторы!
Ахмад Абд Аль-Джавад выразил протест:
— Ты что же, хочешь, чтобы я позволил Камалю, его матери и Ясину высказывать своё мнение, прежде чем принять решение по какому-то делу?!
Зубайда расхохоталась:
— И ещё не забывай о Занубе, прошу тебя…
Ибрахим Аль-Фар тоже высказался:
— Если революция была причиной того, что мы натерпелись от своих детей, то да простит Аллах Саада-пашу…
Выпивка, пение, музыка и шутки продолжались. Шум усилился, голоса их смешались, и ночь шла своим чередом, не обращая ни на что внимания. Он глядел на неё и замечал, что и она тоже глядит на него, или она глядела на него и замечала, что он глядит на неё. Он сказал себе: «В этом мире нет ничего, кроме единственного удовольствия», и даже хотел выразить эту мысль вслух, но либо воодушевлённое желание поделиться ею погасло, либо он просто не смог этого сделать. Но почему же на него напала эта апатия?! Он снова спросил себя: «Продлится ли удовольствие на час, или это будет долгим союзом?» Душа его тосковала по удовольствиям и утешению, но в ушах стоял звон, напоминавший шёпот нильских волн. Ему уже был шестой десяток, и он говорил себе: «Спроси мудрецов, как проходит жизнь, ведь мы знаем, что это происходит, но в то же время не ведаем…»
— Почему ты замолчал? Да избавит нас Господь от всякого зла…
— Я?!.. Немного отдохну…
«Да, как же приятен отдых! Долгий сон, после которого ты будешь здоров. До чего же замечательно быть здоровым. Но они гонятся за тобой и не дают тебе ни момента передышки, чтобы ты мог насладиться миром. И разве этот взгляд не завораживает? Вот только шёпот волн всё нарастает, как же ты можешь слышать пение?»
— Нет, мы не отстанем от него, пока не устроим свадебную процессию. Что вы думаете?.. Процессию… Процессию!
— Встань, мой верблюд…
— Я?!.. Немного отдохну сначала…
— Процессию… Процессию. Как было впервые в том доме в Гурийе…
— Это было так давно…
— Мы обновим это. Процессию… Процессию…
«Они не знают жалости. Но на этот раз она исчезла. Тени скрыли её. Какая же густая темнота!.. И какой же сильный звон у меня в ушах! И ещё эта ужасная забывчивость…!»
— Глядите…!
— Что с ним?!..
— Дайте немного воды… Откройте окно…!
— О Милостивый Господь…
— Всё в порядке… в порядке. Вот платок, что смочен в холодной воде, всё уже хорошо…
42
С того «происшествия» с отцом прошла неделя. Врач приходил к нему ежедневно, однако его состояние было тяжёлым настолько, что никому не разрешалось видеться с ним. Даже дети незаметно проходили в комнату на цыпочках и бросали взгляд на спящего, рассматривая на его лице покорную апатию, а затем отходили с угрюмым выражением и замиранием сердца. Они обменивались взглядами, избегая при этом смотреть друг другу в глаза. Врач сказал, что это результат высокого давления, поставил больному банки и заполнил кровью целый таз. Чёрной кровью, как сказала Хадиджа, дрожа всем телом. Амина возвращалась из его комнаты время от времени, словно блуждающий призрак. Камаль же казался растерянным, словно задавался вопросом, как такие опасные события могли произойти всего лишь в мгновение ока, и как такой гигант, как его отец, мог покорно сдаться. Затем он украдкой посмотрел на мать-призрак, на заплаканные глаза Хадиджи, на бледное лицо Аиши, и снова спросил себя, что же всё это значит. Он обнаружил, что его занесло так далеко, что он представлял себе конец, которого так боялось сердце, рисовал в своём воображении мир, где не было его отца. В груди его всё сжалось, сердце замирало от тревоги. Он со страхом задавался вопросом, как его мать может вынести такой конец? Она и сама
