Пока мы рядом (сборник) - Ольга Литаврина

Вечером в день отъезда наших героинь мы с Иркой впервые почему-то оказались одни. Дэн готовил на завтра машину к отъезду, а моя благоверная, по своей хохляцкой домовитости, почесала в село за настоящим деревенским хлебом и салом – на дорожку.

Мы сидели у пруда, где бабы днем стирали белье, возле мостков. Молчали. И неизвестно отчего мне вдруг захотелось обнять Ирку, сказать ей ласковые слова, зарыться лицом в ее русые волосы и заслониться ими от неотвязных малаховских качелей у железной дороги… Я наклонился близко-близко к ее доверчивому лицу и, сам не зная как, произнес:

– Знаешь, ты, наверное, устала за целый день. Смотри, какие пыльные стали босоножки. Хочешь, искупаемся?

В ее глазах появилась такая удивленная радость, и вся она сделалась такой красивой, такой неожиданно желанной, что я, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Конечно, вода здесь холодновата, да и пиявок полно, наверное. Давай я сперва окунусь, а потом помогу тебе хоть ножки вымыть.

Так мы и сделали. Ноги я вымыл ей сам, бережно, едва касаясь, как огромную ценность… Той же ночью мы отлучились в лес и стали близки… И потом на целую неделю меня отпустила из своих тисков моя заветная первая любовь…

Целую неделю, пока мы добирались с Урала, уединялись от Дэна и Эльки разбирать уральские записи, я, ни на что не надеясь, удивленный тем, что меня «отпустило», ходил как во сне. А Иринка была такая счастливая и такая красивая, что на время показалась мне той самой, родной, настоящей, способной заслонить призраки прошлого…

А потом в редакционных материалах промелькнула небольшая заметка о том, что в подмосковном поселке Красково силами ведущих специалистов психологии и психиатрии, под руководством доктора психолого-педагогических наук Ерохина В.С., подготовлен проект открытия на базе бывших министерских дач Центра реабилитации для наркозависимых. В заметке коротко упоминалось о программе будущего Центра, впервые основанной на медико-психологическом подходе к личности, и приводился расчетный счет благотворительных пожертвований – силами только государства справляться, как это бывает зачастую, не получалось.

И все. Заметка попала мне в руки утром. Я только схватил глазами знакомые слова – Красково, министерские дачи, Ерохин, – и, как в рассказе любимого Александра Грина, «возвращенный ад» поселился в моей душе. Я отменил назначенное на вечер тайное свидание с Иринкой, еле дождался выходных и рванул к Веньке в Красково. Просидел два дня в его комендантской сторожке, тогда еще прежней, старой и покосившейся, прошелся по главной аллее, где по вечерам пикировали, как пули, крупные жуки, насмотрелся на облупившийся стол с двумя скамьями. На наши инициалы, прорезанные в дереве так глубоко, что никакая краска их не брала… И понял, что наши инициалы так же глубоко врезались в мое сердце, что ни новой дружбы, ни новой любви мне уже не встретить – моя душа осталась с теми, кого послала мне юность.

И все у нас с Иринкой кончилось, к облегчению и Эльки, и Дэна. В то время мы не обращали на них особого внимания, но я знал, что наша привязанность мучит их, каждого по-своему. Дэн действительно любил жену, но, так как у него самого было рыльце в пушку, не решался ее ни в чем упрекнуть. А у Эльки просто оказалось задетым самолюбие – предпочесть ей лучшую подругу! И то, как быстро сошли на нет наши чувства – хотя бы внешне, – их успокоило. Значит, нет ничего серьезного, просто мелкая интрижка. После чего наше четырехугольное приятельство сделалось даже прочней.

И только мы с Ириной знали, что наше чувство могло стать тем самым, единственным, меняющим жизнь человека… Знали ли? А может, она тоже уверяла себя, что для меня все это было обычной интрижкой?

Глава 9

Узелки

Ирина спросила:

– Помнишь?

И все встало на свои места. Я сразу увидел в ее сумрачно-карих глазах, что она все еще со мной, так же как я – с Майкой, и что именно поэтому не винит меня за кратковременность нашего романа. Я не мог ей принадлежать так же, как Майка – мне. И она была, потому что был я, и даже с кем-то сближалась, как и я эти годы, – но жизнь ее души кончилась, как и у меня, и сейчас мы оба вспомнили об этом.

Вспомнил, что она почти не изменилась, и что радость нашей встречи сделала ее совсем девчонкой, беспечной и доверчивой, осветив изнутри сумеречную печаль ее глаз. И снова мне сделалось тепло и уютно в этой одинокой гостиной, и на миг подумалось, как всегда только в ее присутствии, что не все потеряно и еще может у нас получиться, только бы нам не потерять друг друга… Я попивал крепкий чай под ее неторопливый рассказ о Деньке. Мне хотелось остаться. И я знал, что не останусь у нее до тех пор, пока не найду незаметного человечка, бросившего оружие с моим именем рядом с телом Дэна, включившего газ в моей квартире, человека, отнявшего жизнь моего единственного соратника, пожалуй, даже друга, человека незаметного и невидимого, который, возможно, стоит сейчас на улице, наблюдая за окнами Ирины…

И все это, вместе взятое, заставляло меня слушать Ирину по-журналистски собранно и внимательно.

– Ты знаешь, Кир, что в последнее время мы с Денькой окончательно отдалились друг от друга. Мое-то отдаление началось еще с уральской поездки, тогда я стала спокойнее относиться к его загулам, его подружки перестали меня задевать, я даже почувствовала нечто вроде дружбы – ведь друга не бросишь в беде. А вечные Денькины малолетки были его бедой, и только мы с ним знали об этом. Это для вас, Денькиных друзей, я была почти святая – любящая женщина, прощающая мужу измены. А изнутри все было наоборот: это я больше не любила Забродина, а он любил, как умел, теша свое больное самолюбие с наивными глупышками. И я, и он знали: если я уйду – он окончательно потеряет себя и как журналист, и, возможно, как мужчина. Последнее время он отчаянно цеплялся за меня, рассказывал обо всех своих задумках, делился планами – мы и после развода остались друзьями.

Она помолчала.

– Меня постоянно грызла совесть за неустроенность его жизни, за его одиночество и полную внутреннюю незащищенность – ведь, в сущности, Забродин всегда оставался большим ребенком.

Как-то Дэн прилетел ко мне необычайно счастливый, рассказывал, что встретил наконец понимающую душу, что надеется на взаимность. Рассказывал, но как-то смущенно, точно боялся меня ранить. Это и убедило меня, что на этот раз ему повезло. Если честно, даже какое-то самолюбие женское защемило. А как же я, единственная большая любовь его жизни? Потому и расспрашивала его не очень, только поинтересовалась: неужели опять малолетка? Он с гордостью сказал, что не только не малолетка, а самая что ни на есть опытная женщина, с горькими фактами в биографии. И встретил он ее, готовя материал о жизни изгоев общества, стремясь доказать этому самому обществу, что человек всегда остается человеком, а вычеркивая неугодных из жизни, как бы не оказаться вычеркнутыми самим!

Я рассмеялась – неужели бомжиха? Нет. По нашему времени даже очень самостоятельная женщина, заверил Дэн. И обмолвился ненароком, что, дескать, ты, Кир, ее знаешь. Или знал когда-то, я толком не поняла. Выпускница элитной школы, была переводчицей в посольстве. А к нему потянулась, будучи такой же одинокой и непонятой.

В тот день мы долго разговаривали. Дэн подробно рассказывал о подготовленном материале. Заявил, что не торопится его публиковать, хочет накопить побольше фактов о значительных людях, по случайным причинам теряющих свое место в жизни и оказывающихся на дне. О том, как размыта граница между добропорядочностью и падением, как часто репутация и положение человека зависят от одной бумажки. В то время я сама питала надежды на внимание одного человека, находилась в приподнятом настроении и не очень слушала его откровения. Я пробовала построить свою жизнь заново, и мне оказалось очень удобно, что Денька на целый год, даже больше, несколько выпал из-под моего наблюдения. Я привыкла считать, что если бывший супруг не появляется в моей жизни, значит, у него все хорошо и моя помощь не требуется. Видимо, так оно и было.

Планы мои, правда, не осуществились, не смогла серьезно настроиться, и будущее семейное гнездо распалось, не сложившись. Я даже скучала некоторое время без Деньки. А потом он опять объявился, уже совсем не радостный, а, наоборот, усталый и затравленный. Даже пожил у меня с недельку. Как он объяснил, «чтобы не доставали звонками». Я сразу поняла, кто мог его «доставать». Но надолго его не хватило, захотелось снова свободной жизни, да и я как-то привыкла одна. Мы продолжали перезваниваться. Не так давно Дэн еще раз заходил, рассказал о твоем неожиданном отпуске. Вот в тот раз я и впрямь встревожилась. Он был буквально не похож на себя: бледный, глаз дергается, какой-то полупьяный и еще более затравленный, чем раньше. Хотелось мне его оставить, но он отговорился тем, что наконец-то подготовил тот самый материал, и факты подобрались такие, что город ахнет, так и сказал: «ахнет»! Сказал, что слегка встревожен пристальным вниманием к своей работе «нежелательных лиц». Вообще говорил он в тот раз мало, больше пил. Когда уходил, пробормотал неразборчиво насчет «мордочки, приколотой над дверью». Потом еще раз, настойчиво: если им заинтересуется милиция, «пусть Кирюха их опередит, заедет ко мне. Все материалы там». Я уже сильно забеспокоилась, схватила его за рукав. Но ты ведь знаешь, пьяный, он становился неуправляемым. Вырвался и захлопнул дверь. И еще крикнул на всю площадку: