Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии - Эмиль Абрамович Паин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Угнетенные» богаче «угнетателей»
Главной причиной пробуксовки коренизации уже к началу 1930‐х годов стало растущее разочарование партийного руководства в политике поддержки «угнетенных народов». Назову лишь несколько факторов, обусловивших такую перемену настроений.
Во-первых, в ходе начавшейся в 1928 году коллективизации, повлекшей за собой и «раскулачивание», выяснилось, что некоторые «угнетенные нации» оказались более экономически обеспеченными, чем великорусские крестьяне. Уже по этой причине во многих регионах доля так называемых кулаков среди представителей национальных меньшинств была зачастую значительно выше, чем у этнического большинства. Так, в Ленинградской области в первой группе крестьян, репрессированных в 1930–1931 годах как кулаки, более половины составили ингерманландцы (ингерманландские финны), хотя доля этой этнической группы в составе населения области была менее 2 %[295]. Отмеченные диспропорции в национальном представительстве репрессированных крестьян тогда еще не были связаны с этнической дискриминацией. Это был результат классовой борьбы, делившей людей на богачей и бедняков и не принимавшей в расчет историко-культурные особенности разных этнических и религиозных групп населения. Большая доля зажиточных крестьян среди презираемых в имперские времена «чухонцев» во многом была обусловлена тем, что у ингерманландцев, почти сплошь лютеран по вероисповеданию, сохранялись особенности протестантской трудовой этики, влияние которой на экономические успехи отмечал еще Макс Вебер в классической работе «Протестантская этика и дух капитализма».
Во-вторых, именно в национальных регионах сильнее всего проявилось сопротивление населения как коллективизации, так и раскулачиванию. Дело не только в разном уровне экономического положения крестьян, но и в историко-культурных факторах, обусловивших и различное отношение к зажиточным людям. В России давно сложился крайне негативный образ богатого крестьянина, выразившийся в презрительных кличках «кулак» и «мироед». Их объяснял В. Даль в своем толковом словаре XIX в. и анализировал Н. Добролюбов в эссе «Черты для характеристики русского простонародья» (1859). Зримо и драматически ненависть низов крестьянства к кулакам проявилась в период раскулачивания, когда в русских регионах низовая крестьянская масса, принимавшая активное участие в выселении кулаков и захвате их имущества, лютовала сильнее, чем ОГПУ. Дело дошло до того, что 25 июня 1932 года ЦИК СССР издал постановление «О революционной законности», направленное на прекращение самочинных репрессий против кулаков[296].
Совсем иначе относились к тем, кого власти зачисляли в «кулаки», в тех районах, где состоятельные крестьяне были не только уважаемыми людьми, но еще и лидерами общин, старостами религиозных приходов (или лидерами вирдов, джамаатов), старейшинами родов, тейпов, тукхумов, жузов и др. Таких в обиду не давали, отстаивали всем миром. Так или иначе, в 1929–1931 годах в Казахстане, в республиках Поволжья, на Кавказе и в Украине в разных формах сопротивления коллективизации и раскулачиванию, по данным ОГПУ, участвовало около 2,5 миллиона крестьян.
«Наказанные народы»
Историк Александр Некрич назвал «наказанными» народы, подвергшиеся репрессиям и насильственной депортации в 1936–1944 годах в так называемые спецпоселения Казахстана, Сибири и Средней Азии[297]. В этом значении термин прижился в исторической науке, но мы используем его в более широком контексте для обозначения всех этнических меньшинств Советского Союза в период развертывания репрессивной политики 1930‐х годов.
Трудно сказать, когда именно классовые репрессии переросли в этнические чистки, но уже к 1932–1933 годам такой переход стал заметным. Это было время катастрофического голода, охватившего прежде всего Украину, Кубань, Казахстан и Поволжье. Голод был прямым следствием форсированной коллективизации, раскулачивания и массовой насильственной реквизиции продовольствия. В таких условиях властям необходимы были акции, отвлекающие внимание общества и одновременно устрашающие его. Борьба с «буржуазным национализмом» была одним из таких средств. В 1933 году на Украине развернулось «дело Скрипника»: на ноябрьском объединенном пленуме ЦК и ЦКК КП(б)У была принята резолюция об оформлении в рядах партии «нового националистического уклона», возглавляемого Н. А. Скрипником — бывшим министром образования УССР, проводившим в этой должности политику коренизации, — который незадолго до пленума покончил жизнь самоубийством[298]. На основании решений пленума в замученной голодом республике началась кампания борьбы с национализмом, быстро принявшая широкий размах.
В начале 1935 года в партийных организациях Советского Союза повсеместно «прорабатывалось» закрытое письмо ЦК ВКП(б) об убийстве С. М. Кирова и «зиновьевско-троцкистской контрреволюционной группе». Главным при этом был призыв к «повышению бдительности» по отношению к националистическому подполью. Знаменитый лозунг Сталина 1928 года о неизбежности обострения классовой борьбы в 1930‐х стал рассматриваться как предупреждение об усилении «происков национализма». Происки чудились контролирующим органам во всем, например, комиссия из Москвы в Марийской АССР нашла проявление национализма в названии колхоза «Мари-Патыр» (Марийский богатырь), а вскоре была
вскрыта и ликвидирована националистическая троцкистско-террористическая, диверсионно-вредительская организация с ответвлениями в национальных республиках: Марийской, Мордовской, Удмуртской, Карельской и Коми, ставившая своей целью объединение всех угро-финских народностей и выход их из СССР[299].
Одним из проявлений Большого террора 1937–1938 годов стала операция, которая публично подавалась как «разгром шпионско-диверсионных контингентов». Фактически же под этим предлогом НКВД и его глава Н. И. Ежов запустили механизм массовых репрессий против этнических немцев, поляков, румын, латышей, греков, финнов и других народов, имеющих национальные государства за пределами СССР. Операция политически обосновывалась как превентивные действия по подавлению опоры для внешних врагов. Историк Г. Костырченко пишет, что из 1,6 миллиона человек, арестованных в 1937–1939 годах по политическим статьям, 346 тысяч были представителями нацменьшинств, из них 247 тысяч были расстреляны как иностранные шпионы[300].
В эти годы кампания коренизации фактически была свернута. Например, на территории проживания ингерманландцев к 1938 году были упразднены все национальные сельсоветы, созданные в 1920‐х, а заодно ликвидированы и все лютеранские приходы, закрыты все финноязычные газеты, журналы и учебные заведения. Преподавание в ингерманландских школах было переведено на русский язык, а наиболее известные представители ингерманландской интеллигенции репрессированы[301]. Конец эпохи коренизации ознаменовался преступлением, не имевшим аналогов в истории царской России, против тех, кого еще недавно называли «угнетенными нациями» и кому обещали создать преимущественные условия для развития. Речь идет о депортации «наказанных народов» в 1940‐х годах. Это было тотальное переселение с этнических территорий в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию сравнительно больших народов, насчитывавших сотни тысяч жителей: крымских татар, советских немцев, чеченцев и ингушей, балкарцев и карачаевцев, калмыков, турок-месхетинцев и др.
В это время Сталин отбросил свой же тезис о том, что «борьба с пережитками великорусского шовинизма является первоочередной задачей партии». Страна вернулась к принципу иерархии народов, в которой русским отводилась роль «старшего брата», а «Великой России» — «старшей сестры»
