Сонька. Конец легенды - Виктор Мережко

— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. — Князь поднялся и покинул кабинет.

Глава шестая

Ловушка

Анастасия не стала приглашать Улюкая в дом. Они встретились в небольшом уютном ресторанчике на Каменном острове. Клиентов здесь было немного. В дальнем углу граммофон радовал слух песнями мадам Вяльцевой.

— Сколько уже лет живет у вас госпожа Бессмертная? — спросил Улюкай.

— Кажется, шесть, — пожала плечиками княжна.

— Может, за эти годы вы просто от нее устали?

— Не думаю. Дом огромный, и мы редко видим друг друга. К тому же она ведет крайне уединенный образ жизни.

Они не обратили никакого внимания на господина неприметной внешности, неторопливо пившего чай и лишь изредка бросавшего на беседующих мало что значащие взгляды.

— Друзья, подруги у нее есть? — поинтересовался Улюкай.

— Полагаю, есть. Но я их никогда не видела.

— Поклонники?

— Увольте! — отмахнулась Брянская. — Она после всех житейских передряг просто переполнена комплексами.

— Но не сидит же она целыми днями дома?! — развел руками вор.

— Иногда уходит. Чаще всего пряча при этом изуродованное лицо.

— Оно так изуродовано?

— Я бы не сказала. Шрамы есть, но для бывшей актрисы это все равно проблема. — Брянская улыбнулась. — А совсем недавно она нацепила парик, которым когда-то пользовалась ее маменька, отыскала ее же наряды и в таком виде отправилась в город.

— Но ведь она совсем без денег?!

— Я помогаю.

Улюкай подождал, пока официант нальет чай, с надеждой на откровенность спросил:

— Затея отправить ее вместе с князем Андреем в Одессу — желание избавиться от нее?

— Нет, скорее это тревога о кузене. Он беспомощен и физически, и душевно. Он будто остановился в развитии, — печально усмехнулась Анастасия.

— Князь действительно намерен найти Михелину?

— Так он утверждает. Но я в это верю с трудом. Проще, как я сказала, помочь Соньке и Михелине в побеге.

— Мы готовы в этом поучаствовать.

— Мы — это воры?

— Можно называть нас по-разному. Многие большие воры стали теперь большими людьми.

Анастасия подняла брови.

— То есть?

— Ну, например, я очень близок к Государственной думе.

— Так это вы однажды приходили к госпоже Бессмертной?

— Да.

— Надо же… Вор — и Дума! Как такое возможно?

Улюкай рассмеялся.

— Все решают деньги, княжна. Думаете, там народ много лучше воров?.. Хуже! Просто мы работаем по мелочи, они — по-крупному.

Анастасия качнула головой, усмехнулась.

— А я, дура, мучаюсь, что у меня в доме жила Сонька.

Вор с печальной укоризной посмотрел на нее, сказал:

— Сонька — чистая и невинная душа. Не говоря уже о Михелине. Бедных не грабили, невиновных не наказывали, обездоленных не обходили стороной. Отсюда, княжна, вопрос. За что их на вечную каторгу? Чего они такого сделали, чтоб гнить в этих гиблых краях? Почему те, кто убивал, грабил, отнимал, не только жируют и воруют, но еще управляют страной! Почему так, княжна?

Она помолчала, тихо произнесла:

— Надо помочь Соне и Михе бежать с Сахалина.

— Надо, — согласился Улюкай. — И мы будем рядом с вами, княжна.

— Скорее рядом с кузеном и мадемуазель.

— Я это имел в виду.

Когда вор достал портмоне и подозвал официанта, серый господин, оставив на столе деньги за чай, незаметно покинул помещение.

Родители князя Андрея медленно шли через Марсово поле к своему дому. Остановилась пролетка, и из нее с радостным лицом выбрался следователь Потапов.

— Господи боже мой! — воскликнул он, направляясь к супружеской паре с распростертыми руками. — Невозможно даже представить, сколько я не виделся с вами, любезные Антон Михайлович и Елизавета Петровна!

Ямские узнали следователя.

— Георгий Петрович, незабываемый вы наш!

Мужчины обменялись рукопожатием, Потапов облобызал руку Елизавете Петровне.

— А я глазам не поверил! — сообщил радостно он. — Гажу, Ямские! Ну, как возможно проехать мимо?!

— Весьма польщены, — поклонился Антон Михайлович. — Куда торопитесь, Георгий Петрович? Небось снова охотиться за преступниками?

— А куда от них денешься?! Все государство — сплошь преступники!

— Что верно, то верно, — согласился князь. — Невообразимые времена наступили, Георгий Петрович.

— Вам-то что? — возразил тот. — Вы на прогулочке под ручку, а нам, сердечным, с этой, извините, мерзостью валандаться! Мне бы на вашем месте.

— Не приведи господь, — отмахнулась княгиня. — У вас свое, у нас свое.

Потапов озабоченно уставился на Ямских.

— Неприятность какая, что ли?

— Да с сыном у нас незадача, Георгий Петрович. С Андреем…

— Прошу, Лиза, не надо, — попросил князь. — Мы же договорились… И самим больно, и человеку настроение испортим.

— Может, помочь чем?

— Если уж великий князь не сумел помочь, — отмахнулась мать, — то вам вряд ли это удастся.

— А все-таки? Мы господа маленькие, незаметные, однако подход к людям имеем особый. Вдруг получится!

— Андрей собрался на Сахалин, — ответил отец.

— На Сахалин?.. На остров?!

— Да, на остров.

— Зачем?

— Любовь позвала.

— Любовь?.. На край света?

— Именно так. И ни доводы, ни убеждения, ни просьбы — ничего не помогает!

— А кто же избранница?

Родители князя Андрея переглянулись. Мать стала плакать, отец приобнял ее.

— Не надо, Лизонька… Успокойся. Все будет хорошо, Господь поможет. — Посмотрел на следователя, виновато усмехнулся. — Простите нас.

Неожиданно со стороны Миллионной улицы послышалась тягучая песня «Замучен тяжелой неволей», и тут же на Марсово поле выплеснулось не менее ста человек мастеровых с лозунгами и красными знаменами.

— Долой самодержавие!

— Долой царизм!

— Власть рабочим!

В собравшихся зевак полетели листовки, газеты. Зазвенели разбитые стекла витрин, стали разлетаться по сторонам мануфактурные рулоны, мужская и дамская одежда. Вдалеке переливами зазвучали полицейские свистки. Между рабочими и торговцами ближних лавок завязалась драка.

— Боже, куда мы катимся? — перекрестился отец князя. — Что нас ждет? — Взял под руку жену, поклонился Потапову. — Давайте, сударь, от беды подальше. Не приведи господь, зацепит нас ненароком. — И супруги быстро зашагали в сторону ближайшего переулка.

Потапов направился к пролетке, пару раз оглянувшись вслед спасающейся едва ли не бегством пожилой паре.

Гаврила Емельянович смотрел на Гришина с предвкушением чего-то особенного, таинственного.

— Ну-с, милый Егор Никитич, сегодня мы с вами должны разыграть спектакль, который может оказаться покруче какой-нибудь «Сильвы».

— Вы пугаете меня, господин директор, — усмехнулся тот. — Всегда избегал интереса к театру, а тем более к театру любительскому. Вы назначаете меня в качестве статиста?

— Нет, в качестве созерцателя.

— Созерцателя чего?

— Встречи двух главных персонажей.

— Может, хватит говорить загадками, Гаврила Емельяныч?

— Хорошо, приоткрываю занавес. Примерно через час сюда пожалует мадемуазель Жозефина Бэрримор.

— Простите, это, как я понимаю…

— Да, вы понимаете верно. Это бывшая моя прима госпожа Бессмертная.

— Вы начинаете с ней работать?

— Или я с ней, или она со мной. Пока неизвестно.

Гришин вскинул брови.

— Вы полагаете, она ведет свою игру?

— Убежден! — Филимонов сжал пальцы рук, хрустнул ими. — Женщина, познавшая овации, лесть поклонников, запах цветов, преследования влюбленных, никогда не откажется однажды пережить такой же успех. Повторить его любой ценой. Хитрость, коварство, вероломность, месть… Да, она будет мстить!

— Вам?

— В том числе. Но прежде всего театру, публике, поклонникам, которые ее забыли, — всем подряд!

Следователь задумался.

— М-да, уважаемый Гаврила Емельяныч, занятный может случиться спектакль. Только зачем он вам?

— Я, господин следователь, застоявшийся жеребец! Мне скучно в этом стойле! Я жажду скачек! Ипподрома! Ставок! В душе я такой же артист, как и вся эта сволочь, голосящая за кулисами. А может, даже выше! И мне нужен свой сольный выход! Поверьте, я сорву неслыханные аплодисменты. Их никто, кроме меня, не услышит, но они будут ошеломительны!

Гришин то ли с интересом, то ли с опаской смотрел на него.

— Вы станете вводить ее в спектакль?

— Конечно.

— Не раскрывая ее инкогнито?

— До поры до времени. Она сама его раскроет.

— Но при чем здесь я?

— Вы — созерцатель! Со стороны, что свойственно вашей сволочной профессии, вы будете созерцать происходящее. Персонажей будет двое.

— Вы?