Десятая невеста - Анна Корвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вздохнула с облегчением.
- Обещаете?
- Сказал же.
- А приблуды?
- Посмотрим. А ты пообещай, что будешь молчать.
Мы кивнули и даже почти улыбнулись друг другу, и впервые за долгое время я выдохнула. Возможность была призрачная, но хоть что-то нащупать мне удалось. Император он или нет, а уж у него точно больше, чем у меня, способов пробраться в мастерскую. Может, уговорит Камичиро, коли сам им не является.
- Пошли, - сказал Кумо и легонько подтолкнул меня. – А то начнут шептаться.
Я понятия не имела, где мы находимся, и с готовностью засеменила следом. Близился полдень, и, вывернув из-за угла, мы наткнулись аккурат на толпу невест, направлявшихся на обед, а также – на императоров.
Кумо невозмутимо всем кивнул и пошел своим путем, я же, сколь хватило присутствия духа, последовала его примеру. Никто ничего не сказал, но взгляды жгли мне спину. Полуоткрытую, как сообразила я только теперь, ведь Замочек расшнуровал мне корсет, а обратно зашнуровать мы забыли.
Шагая на деревянных ногах к невестину дворцу, я начинала понимать, как все выглядит со стороны. Сначала на крыше обжималась с Текки. То есть это он обжимал меня, но кого волнуют такие мелочи. Сразу же после этого исчезла в обществе Кумо и появилась в распахнутом на спине платье. И видели это все, а кто не видел – тому передадут, уж будьте уверены. И пойдет молва: Малинка со всеми императорами поочередно по углам тискается.
Ой-ёй.
ГЛАВА 11
Тесто зашипело, растекаясь по сковороде. Заклокотало, запузырилось. По кухне пошел славный запах. Я поставила на огонь вторую сковородку и принялась нарезать яблоки. Обжарю их так, чтобы стали золотистыми и мягкими, перемешаю с медком и сделаю начинку. И наконец поем по-человечески.
Чтобы угомонить мятущиеся мысли, нет ничего лучше домашней работы. Это признает даже моя мать, не особая любительница хлопотать по хозяйству. Когда метешь пол, моешь посуду, стираешь или стряпаешь, мало-помалу тучи в голове развеиваются сами собой, и из-за них выглядывает ясное солнышко. Если тебя одолевает страх, гнетет тяжкое бремя, снедает беспокойство, порой даже не поймешь отчего, обратись к доброму труду, как к надежному другу. Он никогда не подводит. Сам по себе он ничего не исправит, но поможет развеять печаль, а гнетущие думы перестанут бурлить, подобно талым водам, и потекут спокойнее и ровнее.
Напевая себе под нос, я пекла блины в тиши уснувшего дворца, на пустой и безлюдной в полночный час кухне, и впервые с тех пор, как нога моя ступила на землю Чиньяня, была безмятежна и счастлива. Никто не подсовывал мне под нос червей пряного посола, куриных лапок или свиных шкурок, пережаренных до черноты и хруста. Не было рядом ни одного из тех, кого надо называть «ваше величество», а также тех, кого следует остерегаться – вражин и соперниц. Никто не сверлил меня злобным взглядом, никто не хитрил со мной и не домогался меня. Не обременяли громадные юбки, не давил на ребра корсет, голова не чесалась от бесчисленных заколок и кос, тяжеленные серьги не оттягивали мочки, да и лицо без краски задышало. Одетая в свою белолесскую рубаху (выстиранную, спасибо невольницам), с небрежно заплетенной косой, я мурлыкала песенки и с радостью наблюдала, как растет на блюде горка золотистых кружевных блинов.
Вернувшись к себе после беседы с Замочком, я собиралась переодеться и пойти поесть, но, выпутавшись из платья, рухнула в постель и уснула, едва донеся голову до подушки. Так и продрыхла до глубокого вечера, столь глубоко и сладко, что, очнувшись, не сразу поняла, где я и что со мной. В покоях царила тьма, дворец безмолвствовал, погруженный в ночную дрему. Я долго лежала, приходя в себя – сначала блаженствуя оттого, что наконец выспалась, а затем с каждым мгновением все сильнее ощущая алчущую пустоту в животе. Вот смех. Кто б мог подумать, что я стану голодать в гостях у чиньяньского императора. Расскажу ребятам, животики надорвут. Поразмышляв, что же делать, я встала и поплелась на кухню. Люди же эти чиньяньские или нет? Яйца, мука, молоко – как не найтись такому?
И к вящему облегчению, все это я обнаружила: и яйца, и муку, и кислое молоко, которое ещё не успели испортить непонятными добавками, да и прочее, что требовалось для самого простого блинного теста. Развела огонь, достала сковородки. В кладовой нашла мед и яблоки. Не сразу, но приладилась к утвари, принялась печь блины, и не было предела моему умиротворению. Одна, в тишине, никого не надо опасаться, ни перед кем прикидываться – это ли не счастье?
Но, как в песне поется, «недолго дева ликовала, недолго длилось торжество». Не успела я напечь и десятка блинчиков, как на кухню заглянул Веточка. Он был полностью одет и держал в руках листки и уголь для рисования. Длинные русые волосы Веточки частично были заколоты на макушке в гульку, а частично красиво ниспадали по плечам и спине.
- Чего не спишь? - спросил Ами и, подойдя ко мне, с любопытством поглядел на сковородку.
- Проголодалась, ваше величество, - ответила я. – Хотите блинчик?
Веточка смешно покривил свою свежую мордашку и сказал его не вашевеличкать, но если хочу, я могу называть его теншин (братец): так девушки в Чиньяне обращаются к молодому человеку, если испытывают к нему уважение и теплые чувства. И – нет, спасибо, он не голоден, а вот со мной, если я не против, посидит, а то ему не спится, а одному скучно.
Я сказала, что не против, конечно, и вернулась к своему занятию. На кухне вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь шипением теста и шворканьем поварешек. Веточка не мешал, знай сидел себе, калякал что-то, и я почти забыла о его присутствии и вновь размечталась о том, как сейчас допеку и…
…и в дверь просунулся любопытный нос Золотка. Из-под расшитого шелкового халатика длиной до щиколоток торчали босые ноги. Кроме тела, под халатиком, очевидно, более ничего не было. Медок прошлепал ко мне, цапнул блин и съел в один присест, глядя на меня наглыми желтыми зенками.
- Это что ещё такое? – возмутилась я.
- Вкусно! –
