Богиня победы - Нина Васильевна Пушкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ника, которая доселе видела устриц только в кино, подумала: «Вот он, еще один суперделикатес. Даже в таком навороченном ресторане только одну дают! Наверное, тоже как трюфель стоит».
Тем временем темнокожий официант, явно наслаждаясь произведенным эффектом, налил несколько капель белого вина в бокал Эдуарда из желто-зеленой пузатой бутылки и замер в ожидании.
«Чего он застыл-то? — подумала Ника. — Прям истукан!» Но, как выяснилось, «истукан» ждал, пока Эдуард поболтает вино, понюхает, почти целиком опустив в бокал свой идеально прямой, но довольно длинный нос, пригубит, возведет глаза к потолку и только после этого важно кивнет: годится, мол.
Честно отсмотрев до конца эту почти театральную сцену, Ника все же решилась вставить:
— Вы знаете, я белое не люблю. Оно всегда какое-то кислое…
Эдуард сновала расхохотался, да так громко, что на него обернулись с соседних столиков.
— Девочка, это только в Советском Союзе или в России есть лишь два вида вина: белое и красное. А это, — он с гордостью показал на темно-зеленую бутылку, которую официант уже поставил в серебряное ведерко со льдом, — это Шассань-Монтрашэ Гран Крю — одно из величайших вин Франции. Да, белое, но не кислое. Учись, студент! — улыбнулся он, легко коснувшись ее бокала своим.
Вино и впрямь оказалось удивительным. Такой свежести, аромата и богатства вкуса Ника еще не испытывала: «Вот она, сладкая жизнь! — счастливо плавали в голове блаженные мысли. — Трюфели! Устрицы! А теперь еще и это… как его? Мандраже!»
Устрица, впрочем, ее настораживала: из перламутровой раковины на нее смотрел подозрительный серо-белый слизистый комок неправильной формы. И выглядел он совсем неаппетитно.
— Ты что, ее боишься? — заметив нерешительность девушки, произнес Эдуард. — Но, вообще-то, к устрицам надо привыкнуть.
Он ловко выдавил в раковину пол-лимона и короткой трезубой вилкой с наслаждением отправил устрицу в рот.
А вот воздушное белоснежное ризотто, в которое официант настругал на их глазах тончайшие пластинки трюфеля — и теперь они возлежали на рисовой горке, как полупрозрачные кусочки шоколада, — напротив, Нике очень понравилось. Такого риса она никогда не ела. И, если бы не пояснения Эдуарда, она бы даже не догадалась, что так можно приготовить рис…
Еще два блюда, которые вскоре принес официант, как пояснил Эдуард — в рамках «дегустационного меню», были столь же великолепны.
На Нику вдруг навалилась усталость. Диковинная пища, несколько бессонных ночей, авиаперелет да еще три бокала «мандраже»… Она была готова заснуть тут же, прямо за столом.
— Девочка, тебе что, плохо? — донесся до нее голос Эдуарда.
— Да нет, — прошептала она. — Притомилась что-то, впечатлений многовато.
— Слушай, и правда уже поздно, — признал Эдуард и загрустил: ему совершенно не хотелось с ней расставаться. — Давай так: гостиницу сейчас искать уже поздно, летом Брюссель забит туристами. Переночуешь у меня — дом большой, несколько спален. Не бойся, никто тебя не тронет, — пресек он ее робкую попытку отказаться. — Выспишься, а утром на свежую голову расскажешь, как я могу тебе помочь.
Ника не стала спорить: она смертельно устала, да и денег на гостиницу было жалко. К тому же она почему-то сразу поверила, вернее, откуда-то точно знала: Эдуард приставать к ней действительно не будет. И еще она поймала себя на мысли, что он ей симпатичен: была в нем какая-то не свойственная русским за границей уверенность в себе. И еще легкость, которую она давно перестала видеть в своих соотечественниках. Он так интересно рассказывал обо всем: о странах, где ему довелось бывать, о привычках и жизни иностранцев, о кухнях народов мира, о рецептах экзотических блюд… Ника впитывала все как губка и даже жалела, что не может все это записать. Она не переставала удивляться: как в нем уживаются эта взрослость, уверенность в себе с какой-то непосредственной ребячливостью? Короче, Эдуард совершенно обаял Нику.
Они быстро выехали из центра города.
— Это авеню Луиза, — знакомил ее с ночным городом Эдуард. — Самые дорогие и шикарные магазины здесь.
На этих словах девушка провалилась в сон, а очнулась, услышав:
— Слева — штаб-квартира НАТО.
О! Это она должна непременно увидеть! Ника завертела головой, но вместо гигантской военной базы, окруженной колючей проволокой, с автоматчиками по периметру, как ей это представлялось, она увидела лишь череду невысоких прямоугольных зданий. В паре-тройке окон, несмотря на поздний час, горел свет.
— А нас учили, что НАТО — это военная организация, — разочарованно протянула она.
— А она и есть военная. Да еще какая военная, — ответил Эдуард, — просто здесь же не база. Здесь руководство сидит, бюрократия.
— Бюрократия? Это неинтересно.
— Ну да, пожалуй. Но куда же без нее.
Многоэтажные здания начали уступать место виллам, окруженным деревьями. В одном из таких домов жил Эдуард.
Разместив Нику на втором этаже, в одной из трех огромных спален, он спустился в гостиную. В стакан с толстым дном плеснул себе своего любимого виски и бросил туда два кубика льда. Откинувшись на низком диване, поболтал напиток, глядя, как ласкает лед янтарная влага.
В советское время во Внешторге было две «школы»: одни горой стояла за «бленд» — купажированные виски типа «Чивас» или «Джонни Уокер»; другие — их было абсолютное меньшинство — «бленды» глубоко презирали и пили только односолодовые виски под диковинными названиями, которые привозили из заграничных командировок или получали от коллег, работавших за рубежом.
В советских условиях «односолодовая школа» была конечно же чистым снобизмом. И именно по принципу избранности к ней примыкали новые адепты.
В отличие от них, Эдуарду Кузьмину — в те времена еще просто Кузе, — перепробовавшему все, что он мог добыть, шотландский односолодовый (причем с резким запахом, вроде «Боумор» или «Лафройг») искренне пришелся по вкусу. А вкус и, главное, запах был такой, что Ирка иной раз заставляла его после виски мыть стаканы с мылом.
— Кузя, — говорила она, — как можно пить подобную гадость?! Так, наверное, пахнут армейские портянки. Квартиру хоть проветривай после твоего дринка!
А Кузе нравилось: пахло дальними землями, ветрами Северной Атлантики, торфом, вереском…
С тех пор односолодовому он почти не изменял.
Однако сейчас, рассеянно катая в ладонях стакан с любимым напитком, он меньше всего думал о вискокурнях острова Айли и скудных ландшафтах Западной Шотландии. Возраст неумолимо приближался к сорока, но постоянной спутницы — жены или подруги — у него не было. На Ирине он женился по любви, но не срослось — расстались. С тех пор как Кузьмин занялся бизнесом и стал редко бывать дома, Ирина оказалась предоставлена самой себе. И не было ничего удивительного в том, что после двух лет такой жизни она ему сказала:
